После десятого класса. Под звездами балканскими - Вадим Инфантьев

Потом под артиллерийским огнем и бомбами, под непрерывные угрозы начальства всех нас расстрелять за плохую стрельбу мы обучали свои расчеты огневому делу. Потерь понесли немало.

Все было непонятней непонятного. Все не ладилось и шло не так, как представлялось ранее. Мы спали у орудий, едва успев их окопать. Стволы облупились, обгоревшая краска сдувалась ветром с них, как шелуха.

Как противно пахнут пожарища! Как зловеще торчат печные трубы и висят на деревьях опустевшие скворечники!

Одна ночь в деревне прошла не так, как все. На рассвете наводчик застучал в дверь:

— Командир, вставай! Отбой готовности, поход!

Куда днем поход? Я быстро оделся, попрощался и побежал.

Нам было приказано, не останавливаясь, маршем отходить к Ленинграду. И мы впервые ехали по дорогам днем.

Клубилась пыль, щипала в глазах и носу. Я думал о минувшей ночи и о Ляльке, и в голову лезли стихотворные строчки:

…Любовь моя, прости меня.Я тоже был когда-то строгИ в нежных чувствах не лукавил.Все для одной тебя берег,И у другой я их оставил…

И все окончено, мостыДымятся сзади, догорая,И все, к чему тянулась ты,Пришла и сделала другая.

Над горизонтом поднималась не то туча, не то дым — не разберешь. Стонала, ругалась, грохотала и скрипела разбитая в пыль дорога. По обочинам брели беженцы с неподвижными, как у слепых, глазами…

И вот мы окопались на окраине Ленинграда.

Огневую позицию в Автове мы заняли 19 сентября. До этого нас успели пополнить личным составом и хвалили за то, что мы сумели сохранить орудия.

Дату 19 сентября я запомнил потому, что был свидетелем двух событий.

Позицию мы занимали ночью. Противник вел редкий огонь по площадям. Снаряды рвались то впереди, на Красненьком кладбище, то в овраге, где протекала речка Воняйка, то на проспекте Стачек. Большие недостроенные дома слились в сплошную черную стену. Много немецких снарядов почему-то не рвалось. Со звуком, похожим на стон, они вонзались в грунт, и земля вздрагивала, как человек, внезапно уколотый шилом.

Мы копали котлованы для орудий, ниши для боеприпасов и землянки для орудийных расчетов. Мы уже по звуку научились определять, куда упадет снаряд, и, когда раздавалось однотонное нарастающее шипение, разом валились лицами в свежевырытую землю.

Небо над городом было прозрачным и непомерно высоким. Оно все светилось пепельно-зеленоватым светом. Потом к вершине неба протянулись бледные вздрагивающие лучи. Их было много, и они не походили на прожекторные. В них появлялись иногда чуть заметные розоватые блики и тотчас сменялись зеленовато-голубыми волнами. Тогда все окружающее, с черными громадами домов, с голыми деревьями, казалось дном глубокого беззвучного океана.

Небо нам мешало работать. Орудийные номера часто замирали, пристально глядя ввысь. Лица людей становились бледными и плоскими. Мы не понимали, что происходит с небом, по было трудно оторвать взгляд от этой странной и беззвучной музыки света.

Вдруг разведчик Мухитдинов звонко закричал:

— Товарищ лейтенант, буссоль с ума сошла! Ничего не понимаю!

Действительно, магнитная стрелка буссоли металась под стеклом прибора, как пойманная рыбка. Мы догадались, что над городом сполохи.

На следующий день, несмотря на тревожность положения, «Ленинградская правда» сообщила, что ночью над городом наблюдалось редкое по силе северное сияние.

Рядом с позицией была развилка дорог. По ней двигались люди, позвякивая оружием, пробегали грузовики с потушенными фарами. Потом из города вышли странные машины, они несли па себе, как нам показалось, сооружения, похожие на понтоны. Но они здесь были совершенно ни к чему. Впереди речка Воняйка, за ней, дальше на юго-запад, Екатерингофка, через обе могут вброд переходить куры.

Машины развернулись в сторону Урицка. Засуетились бойцы, сняли чехлы, и машины стали походить на пожарные лестницы. Раздались слова артиллерийской команды: угломер, прицел, целик… Мы недоумевали: из чего они собираются стрелять, не из этих же направленных в небо лестниц?!

Потом мы услышали:

— Эй! На батарее! Уходите в сторону или в укрытие. Стабилизаторами может побить!

Ничего не понимая, мы забились в только что вырытые траншеи.

Вдруг всю местность залил пульсирующий ослепительный свет, и все потонуло в судорожном реве, титаническом ржании. Огненные полосы брызнули в небо, превращаясь в оранжевые удаляющиеся точки. Через несколько секунд темнота и тишина упали на нашу голову. Сквозь звон в ушах стало слышно урчание машин; они разворачивались и уходили обратно в город. А на стороне противника, за горизонтом, заметалось пунцовое зарево, и сплошной грохот разрывов потряс землю.

Затем стало тихо, и до утра со стороны противника не прозвучало ни единого выстрела, и долго не угасало дымное зарево.

Я догадался, что стреляли ракетами, что это новое, неизвестное еще оружие.

Утром я вытащил из вещмешка тетрадку и разорвал ее в клочья. Все мои размышления об автоматическом миномете и рисунки этого неуклюжего, громоздкого сооружения показались глупыми. Хорошо, что я об этом никому не рассказал — засмеяли бы. Но, испытав на себе массированный минометный огонь, хотел придумать что-нибудь ответное, более мощное… И я начал выдумывать. Думал о нем во время ночных маршей, лежа под обстрелом, клялся, что обязательно придумаю, если не убьют. И вот придумано. И как здорово! Если теперь успеют наладить массовое производство этого оружия, врагу станет кисло.

Я радовался и завидовал тому, кто создал эту грозную, огненную машину.

Итак, после краткого отрывочного обзора всего, предшествующего этим дням, я смогу более регулярно вести свои записки. Но долго ли их буду вести — сие от меня совершенно не зависит.

Николай Бирюков, его товарищи, да и большинство фронтовиков, знали только одно: Ленинград надо отстоять. Им некогда было задумываться, почему так яростно рвется к городу враг.

Богатства города, зимние квартиры и заверения Гитлера, что «от немедленного захвата Ленинграда зависит окончание военных действий», подстегивали врага. Его натиск с каждым днем возрастал. Возрастал, несмотря на то, что от многих частей, перешедших утром 22 июня западную границу, к Ленинграду подошли только их номера. А те, чьи сапоги покрыты пылью всей Европы, сами остались лежать в пыли. С ними вступали в бой и разрозненные пограничные части, и войсковые соединения состава мирного времени, плохо вооруженные, еще не научившиеся воевать, и части народного ополчения, и студенческие истребительные отряды. Сколько их полегло на берегах Луги и на полях Псковщины! Мальчишек и пожилых мужчин, сильных только своим энтузиазмом. Он на войне необходим, но только его одного для войны мало.

Курсанты Кировского пехотного училища и училища имени Красного Октября, брошенные на фронт, залегли, окопались, и враг не мог продвинуться ни на шаг. Офицеры и солдаты противника, имеющие двухлетний боевой опыт и навыки, не смогли сломить сопротивления двадцатилетних парней, еще только учившихся воевать. Прорыв на других участках фронта заставил курсантов отступить.

Десять дней шла битва за Шлиссельбург. Здесь, у истоков Невы, должно было, по замыслу гитлеровского командования, замкнуться намертво внутреннее кольцо блокады. Наши потрепанные в боях части, подразделения дивизии НКВД, моряки Ладожской военной флотилии, подлетающие к берегу на легких деревянных катерах с обшивкой в две доски и высаживающие отчаянные десанты, не смогли удержать южное побережье Ладоги. Шлиссельбург пал. Но враг уже выдыхался. Форсировать Неву он не смог.

23-я армия, отходившая с боями по Карельскому перешейку, сумела остановить маннергеймовские соединения на старой государственной границе. Таким образом, клешни гигантских стальных клещей замерли с небольшим просветом. Ленинград мог поддерживать связь со страной только через воду Ладожского озера. Группа финских войск, наступавших в обход озера, уперлась в Свирь и тоже остановилась.

Гремели крепостные орудия Кронштадта, обгорала краска на орудийных стволах кораблей Балтийского флота. 80 тысяч матросов, опоясавшись пулеметными лентами, сошли с корабельных палуб на берег. Отчаянные и озорные, они, сбросив бушлаты, в одних тельняшках, с воплем «полундра!» бросались на врага, не считаясь ни с чем, и гибли, порой до последнего, под перекрестным огнем пулеметов и автоматов, не желая ползать на брюхе.

Две вражеские дивизии лезли на Пулковские высоты. На трамвайных остановках Стрельни и Лигова шли бои с переменным успехом. Отсюда город был виден без бинокля.

В городе Колпине завязались уличные бои. Ижорский добровольческий батальон, состоявший целиком из рабочих, из последних сил, собрав всю свою волю в кулак, бросился в атаку. Снаряды для орудий из заводского музея точили сами. Это были стальные болванки, они свистели, как настоящие, и пробивали танковую броню. Враг был отброшен к подножию высоты Красный Бор.