Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Только подлинная социал-демократия, – заявил конспиратор.
– Кто состоит в этой организации?
– Передовая молодая часть общества: революционно мыслящие студенты и рабочие!
Как поведал дальше Л. Бронштейн, «Южнорусский рабочий союз» ставит первой задачей революционное просвещение рабочих. А название организации – в честь союза, существовавшего четверть века назад и разгромленного жандармами.
В это время Бронштейн (у которого уже появилась подпольная кличка Львов) со своими друзьями действительно организовал несколько кружков среди рабочих верфей Николаева для чтения газет, брошюр и прокламаций революционно-просветительного характера. В деятельности «Союза», который просуществовал недолго, активное участие приняли молодой техник Иван Андреевич Мухин, братья и сестра Соколовские, рабочие Коротков, Бабенко, Поляк и другие. В основном работа сводилась к переписыванию и размножению социал-демократических текстов на гектографе, распространению их среди рабочих верфей и на других предприятиях.
Руководство «Союзом» было малоопытным. Конспирация – на примитивном уровне. Вполне естественно, что в организацию внедрились провокаторы. Один из них носил, вспоминал позже Троцкий, фамилию Шренцель. 28 января 1898 года Бронштейн, Швиговский, другие организаторы «Союза» были арестованы. Сам Троцкий о завершении этой начальной революционной эпопеи так писал В. И. Невскому 5 августа 1921 года: «В нашей организации серьезной конспирации не было. Всех нас быстро арестовали. Выдал провокатор Шренцель. Марксистом меня сделали рабочие в тюрьме, и прежде всего Иван Андреевич Мухин. В камере одно время со мной сидел переплетчик Явич. Мерзли, натягивали на себя что могли… Из Николаева меня перевели в херсонскую тюрьму, затем – в Одессу»{36}. О дальнейших перипетиях тюремной жизни он напишет в своих автобиографических заметках.
В одесской тюрьме Бронштейн содержался около двух лет до завершения следствия. Суда не было. В административном порядке он и три других «подельца» были осуждены на четыре года ссылки; другие, в том числе А.Соколовская, – на меньшие сроки.
В своих заметках, которые потом лягут в основу книги «Моя жизнь», он вспоминает, что после отправки из Одессы пробыл около пяти месяцев в московской пересыльной тюрьме и три месяца – в иркутской. Нужно сказать, что ни один день тюремного заключения не проходил для Троцкого бесследно. У него была поразительная способность к самообразованию. Отвечая уже в зрелые годы на вопрос, какое его любимое занятие, он уверенно ответил: «Умственная деятельность: чтение, размышление и, пожалуй, писание»{37}.
В Бутырской тюрьме они с Соколовской решили пожениться, испросили разрешение тюремных властей, сообщили родителям. Власти не препятствовали браку. Родители Соколовской – тоже. А вот Бронштейны решительно воспротивились. Сохранилось письмо Троцкого того времени к Александре Соколовской. Но прежде чем познакомить читателей с этим письмом, хочу отметить следующее. Когда-то Троцкий решительно возразил против готовящейся публикации его переписки с первой женой, даже угрожал обратиться в Политбюро. В фонде Л. Д. Троцкого есть его письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция» по этому поводу:
«Я решительно возражаю против печатания писем, имеющих явно личный характер, хотя бы в них заключались общественно-политические элементы. Я еще не покойник; люди, с которыми я переписывался, тоже еще здравствуют, и не трудитесь превращать нас в исторический материал для Истпарта. Если Истпарт держится другого мнения, то я внесу вопрос в Политбюро. До рассмотрения Политбюро, во всяком случае, прошу не печатать.
С коммунистическим приветом
31. VII. 1922 г.
Л. Троцкий»{38}.
Угроза подействовала, письма Троцкого не были опубликованы. Теперь, спустя почти 70 лет после обращения автора письма в «Пролетарскую революцию», думаю, запрет снят самим временем. Тем более что Троцкого и Соколовской уже более полувека нет в живых… Лев Давидович обычно сам поощрял публикации о себе; но здесь речь шла о предании гласности личной переписки с первой женой при наличии жены второй.
Вот выдержки из письма Л. Д. Троцкого к А. Л. Соколовской накануне их женитьбы:
«Шурочка! Мне нужно тебе передать целую кучу новостей (хотя и не особенно любопытных). Третьего дня я имел свидание с матерью. Свидание окончилось полным разрывом – и лучше, не правда ли? Я на этот раз дал отпор, и вышла довольно скверная сцена. Я отказался от помощи. Сейчас я получил письмо от твоего отца: он очень милый человек! Отец не огорчен моим разрывом с родными, но, по-видимому, даже рад… Мол, устраняется вопрос имущественного неравенства…
Я теперь так близко сижу от тебя, что, кажется, ощущаю твое присутствие. Если бы ты, спускаясь по лестнице на прогулку, сказала бы что-нибудь, я бы обязательно услыхал. Попробуй, Сашенька! Мне тяжело… Я хочу тебя слышать, тебя видеть…
Ну а если нам не разрешат обвенчаться? Это невозможно! У меня бывали такие минуты (часы, дни, месяцы), когда самоубийство было самым приличным исходом. Но у меня не хватало для этого смелости…
Сибирская тайга умерит нашу гражданскую чувствительность. Зато мы там будем счастливы! Как олимпийские боги! Всегда-всегда неразлучно вместе! Сколько раз я уже повторяю это, и все-таки хочется повторять и повторять…»{39}
Лев Бронштейн еще и сам не знает, что менее чем через три года он покинет Александру Соколовскую с двумя крохотными дочками, чтобы никогда не возвращаться в первую семью… Сам виновник постарается придать разрыву максимум возможного в таких случаях благородства. «Судьба развела нас невозвратно, хотя мы и остались добрыми друзьями», – напишет он много лет спустя.
Изучая личную переписку Л. Д. Троцкого, я склоняюсь к тому, что женился он по любви, хотя потом в книге «Моя жизнь» он попытается это подать чуть ли не как акт, диктуемый революционной целесообразностью. Всего пол-абзаца посвящено этому эпизоду: «До села Усть-Кут плыли, помнится, около трех недель. Здесь ссадили меня вместе с близкой мне ссыльной по николаевскому делу (не с женой, а «близкой мне ссыльной по николаевскому делу»! – Д. В.). Александра Львовна занимала одно из первых мест в «Южнорусском рабочем союзе». Глубокая преданность социализму и полное отсутствие всего личного создали ей непререкаемый нравственный авторитет. Совместная работа тесно связала нас. Чтоб не быть поселенными врозь (а как же «всегда-всегда неразлучно вместе!»? – Д. В), мы обвенчались в московской пересыльной тюрьме»{40}. Почему же Троцкому понадобилось брак, которого он так добивался, представить чуть ли не фиктивным? Ведь когда он писал свои воспоминания, его дочери от этого брака были уже взрослыми людьми. Может быть, все объясняется тем, что Троцкий в своих книгах и статьях часто обращается к моральным сентенциям, благородству, порядочности, а его первая любовь и брак оказались недолгими. Умолчать об этом в автобиографии никак нельзя, а подать как необходимость «для работы» быть вместе, тем более с человеком, у которого «полное отсутствие всего личного», – весьма удобно.
Как бы мы ни относились к Троцкому, но история его отношений с первой женой отдает элементарным прагматизмом, стремлением в соответствующий момент освободиться от «обузы» для реализации своих высоких планов. Хотя справедливости ради следует отметить, что духовную связь с женой и детьми – впрочем, слабую – Троцкий долго пытался поддерживать.
Когда старшая дочь Зинаида приехала к отцу в Константинополь, Александра Львовна надеялась, что единственная оставшаяся в живых дочь (Нина умерла в 1928 г.) будет согрета отцом. Но родственной близости не получилось. Зина оказалась чужой во второй семье отца. Душевная болезнь Зины потребовала лечения в Берлине, изгнанник делал все, что мог, для облегчения ее участи. После курса лечения Троцкий написал в Москву первой жене, чтобы «она подумала о комнате, в связи с приездом дочери». Но через несколько недель Троцкому пришлось взять на себя печальную миссию: написать Александре Львовне о трагической смерти дочери. Все это будет спустя три десятилетия после первого брака.
Может быть, я несправедлив к Троцкому, высказывая свое мнение о его отношении к первой жене? Возможно. Тем более что, когда Соколовская попала в беду (в 1935 г.) и была сослана фактически только за то, что была бывшей женой главного личного врага Сталина, в новой семье Троцкого не раз вспоминали ее, дочерей, внуков, тревожась об их судьбе. 2 апреля 1935 года Лев Давидович сделает такую дневниковую запись: «Только что получил письмо из Парижа.
