Письма В. Я. Брюсова Г. Чулкову - Валерий Брюсов

В следующем июньском нумере «Весов» (1906, N 6) появился ответ Брюсову, написанный Вячеславом Ивановым «О Факельщиках и других именах собирательных»: «С изумлением, – пишет Вяч. Иванов, – прочли мы, „Факельщики“, что сообщает о нас Аврелий. Много неожиданного узнали бы мы о себе из этих сообщений и, конечно, радовались бы, что нам открылся новый источник самопознания, если бы общий закон человеческого познания не ставил условием усвоения преподаваемых идей – присутствие в них логической связи»… «В недоумение поверг нас обычно чуждый алогизма и аффекта Аврелий. Прежде всего мы узнаем от Аврелия, что образуем новое течение в литературе, до известной степени новую литературную „школу“. Что же, однако, – „течение“ или „школу“? Ведь это не одно и то же. „Новый путь“, например, представлял некоторое течение религиозно-философской мысли в литературе; но можно ли сказать, что „Новый путь“ был новою литературною школою?.. И с „Факельщиками“ Аврелию лучше было бы сначала условиться, притязают ли они быть новою литературного „школою“… – Тогда бы он с своим алогическим вопросом: каков ваш эстетический принцип? Назовите основоположительные творения вашей художественной школы и т. д., – не оказался жертвою комического qui pro quo(Недоразумение (фр.)). Я говорю „комического“, потому что с этими вопросами он обращается к своим же собратьям по „Весам“ и потому, что требует „новых имен, новых сил“, долженствующих будто бы ознаменовать собою новое начинание»… «Но, во-первых, я – скорее новое, чем старое „имя“, во-вторых – данная идея родилась в моей голове, поскольку она не стара, как богоборствуюшее человечество, как Иов, или, по крайней мере, как Иван Карамазов, в-третьих – недаром же мое стихотворное вступление к „Факелам“ имеет эпиграфом строки из моей первой книги лирики. Кто читал ее, знает тот круг моих идей, который делает меня своим среди „Факельщиков“. О Г. Чулкове, зачинателе „Факелов“, можно сказать то же самое: он – „новое имя“. Факелы с точки зрения художественной школы эклектичны – открыто и прямо…»

44

В журнале «Адская почта» я только числился ближайшим сотрудником. В редакции я никакого участия не принимал и не печатал там ни одной строки.

45

Книга «Кремнистый путь» вышла в издательстве В.М. Саблина в 1904 году. Я жил в это время в Нижнем Новгороде. Незадолго до выхода этой книжки я послал в рукописи свои стихи Брюсову. Валерий Яковлевич в письме дал о них свой отзыв, весьма суровый, но, пожалуй, справедливый. К сожалению, это письмо утрачено. В нем, между прочим, он признается, что некоторые мои строки и строфы он «повторяет неустанно», но совершенных стихотворений у меня, по его мнению, почти нет.

И в самом деле он указывал на целый ряд технических промахов и недостатков. Вместо того чтобы скромно признать справедливость критических замечаний старшего собрата, я ответил Брюсову заносчиво и высокомерно и послал ему стихотворение «Поэту», где были злые строки по его адресу – «Поэт сомнительный разрушенных могил…». Эта бестактность не могла не раздражить В.Я. Брюсова. Он напечатал в первом же нумере «Весов» очень резкую рецензию на мою юношескую книгу, действительно формально плохую. Впрочем, рецензия оканчивалась осторожною фразою: «Георгий Чулков не безнадежен. Может быть, он будет поэтом…». Эта рецензия появилась за подписью – Аврелий. См. «Весы», 1904, N 1, стр. 70–71.

46

«Последняя книга», о которой пишет Брюсов, – моя книга «О мистическом анархизме» со вступительною статьею Вячеслава Иванова «О неприятии мира». Она была издана издательством «Факелы» в Петербурге в 1906 году.

47

Стихотворение «Я на темных полях до рассвета блуждал…» я взял из «Весов» и напечатал его в журнале «Перевал», без посвящения Гюнтеру. Почему я снял посвящение Гюнтеру, не помню.

48

Книжка «Анархические идеи в драмах Ибсена» была издана из-вом «Шиповник» в 1907 году.

49

Мой доклад в кружке, если не ошибаюсь, назывался «Об утверждении личности».

50

М.Ф. Ликиардопуло – секретарь «Весов».

51

Мною было послано в средине апреля 1907 года письмо в «Весы» с просьбою вычеркнуть мое имя из списка сотрудников.

52

Упрек В.Я. Брюсова на этот раз был неоснователен: никакого разоблачения частной переписки я не делал. В моей рецензии встречается только одна латинская фраза, которую действительно Брюсов употребил в своем письме ко мне от 19 января 1907 года, но эта фраза никак не может быть отнесена к категории чего-нибудь интимного, на что Брюсов как будто намекает, называя мою цитату «приемом, совершенно недопустимым в литературе». Что касается моей рецензии, то по существу она была весьма жестока и прозвучала неожиданно, ибо тогда Брюсов считался «безупречным» и его, не смущаясь, именовали вторым Пушкиным. Эта моя рецензия на книгу рассказов Брюсова «Земная ось» была напечатана в «Перевале», 1907, N 4, стр. 64–65. Я тогда писал: «Новая книга Валерия Брюсова – итог десятилетней работы. Она свидетельствует о похвальном трудолюбии автора. Впрочем „Земная ось“ художественной ценности не представляет никакой. По справедливому признанию самого Брюсова, все рассказы в этой книге являются подражаниями то Эдгарду По, то Анатолю Франсу, то Пшибышевскому… Нельзя только согласиться с мнением автора, что „даты, поставленные под рассказами“, показывают, что в его „опытах“ есть „движение вперед“. Начать с подражания гениальному Эдгарду По и кончить подражанием вульгарному Пшибышевскому: это ли движение вперед?

Но, несмотря на художественное бессилие этой книги, она представляет значительный интерес. „Земная ось“ любопытный психологический документ. Подобно тому как кассовая книга разорившегося банкирского дома своими мертвыми цифрами говорит сердцу о тайной драме, о крушении какой-то большой нелепой постройки, созидавшейся годами, так и „Земная ось“ напоминает нам о крушении некоторого миросозерцания. Банкротство уединенной души – вот итог десятилетней работы.

Теперь, когда Брюсов сам себя увенчал „Венком“, когда заслуги его оспаривают только захолустные провинциалы, когда кадеты и „кадеты“ знают и любят его стихи, своевременно не только восхвалять его дарование, но и откровенно говорить об отрицательном значении этого писателя как представителя известного миросозерцания. Это миросозерцание определяется как ложный индивидуализм, т. е. такой „индивидуализм“, который по своей религиозно-философской слепоте мечтает утвердить себя вне общественности. Отсюда – бескровность, бездушие и реакционность того „искусства“, которое связывает себя с этим внешне понятным индивидуализмом. Отсюда и близость такого искусства к тому механическому началу, к той ренегилевской эквилибристике и неумной пшибышевщине, которые так милы сердцу европейского мещанина-эстета. „Земная ось“ – книга механическая по преимуществу. Ее части так же механически крепко сделаны, как железные брусья башни Эйфеля. И вот теперь, вместо того чтобы бежать от кошмара железных брусьев, которые вовсе не пронизывают, как ось, страдающую Землю, а просто глупо торчат на поверхности посреди шумного рынка, Брюсов готов – по-видимому – сказать себе: Sta, miles, hie optime manebimusl Разве „optime“? Это уж самоубийственно.

Я говорю не столько о литературной школе, сколько о той „религии“, которая скрывается за брюсовской литературой. Я сомневаюсь – впрочем – религия ли это…»

И далее:

«Здесь один только мастер – Смерть. Но это не та Незнакомка, что чаровала и чарует поэтов всех времен, а просто бутафорский мертвец.

С таким разлагающимся спутником-двойником не победишь мира, как Цезарь, а разве только создашь две-три новые башни во вкусе Эйфеля на стогнах купеческого града Москвы.

И какие нестрашные эти башни! Вот Пиранези тоже был пленен мрачной поэзией башен, винтовых лестниц, траурных галерей и темных орудий пыток, – но то был Пиранези: он знал их тайну, ведал их чары…

Что еще поражает в книгах, подобных „Земной оси“, – это – неискушенность их авторов: за „ужасным“ лицом и „наполеоновской“ позой вдруг открывается благонамеренный потомственный почетный гражданин; за гимном „утонченному“ разврату – невинные и скучные грехи обывателя; за „дерзновением мысли“ идейная импотенция.

И это в то время, когда русская литература приближается к Музыке, становится событием, „Нечаянной Радостью“… Искусство порождает действие и действием созидается. А московское декадентство все еще живет поверхностным самолюбованием, не ведая Эроса и кокетничая „мрачным“ сладострастием».