Синий махаон - Владимир Мурзин

Лес, издревле покрывавший южные берега Каспийского моря, называют Гирканским. Как считают ботаники, он сохранил основные черты лесов, которые росли несколько десятков миллионов лет назад на юге нашей страны, от Украины до Дальнего Востока. От этих лесов остались лишь маленькие клочки в Приморье под Владивостоком, в Ленкорани и Колхиде. Уцелели в таких лесах и некоторые доисторические бабочки.

Я пробирался сквозь заросли, надеясь всё-таки, что где-нибудь в глухом ущелье увижу настоящий доисторический лес. И когда местность начала повышаться, я наконец увидел первое дерево-гигант. Это был азат, или дзельква,— огромное дерево в три обхвата, уже покрытое в поднебесье плотной зубчатой листвой. А вот и целая роща дубов. Не обычных, а древних, каштанолистных. Кроны деревьев смыкаются высоко над дорогой. А вокруг цветут кажущиеся пигмеями боярышник, яблони, алыча. Вот наконец и взрослое железное дерево. Здесь его зовут демир-агаджи. Стройное и очень высокое. Высоко-высоко — густая крона, а кора его с удивительным мраморным рисунком. Всё больше огромных деревьев. Уходят в вышину стволы клёнов и ясеней. Местами всё перевито колючими лианами. Опять гирканские деревья, много гирканских деревьев. Но где же лес? Чего-то не хватает или что-то лишнее. Трудно почувствовать себя за миллионы лет до нашей эры, когда всё время натыкаешься на просеки, на протянутые куда-то провода и на трубу толщиной в метр, возникающую за одной горой и исчезающую за другой. И только спускаясь по крутой скользкой тропинке в глубокий овраг, я вдруг почувствовал: вот то, чего я ждал. По дну оврага струился ручей с прозрачной, но очень тёмной водой. Сумрак окутывал его берега. Над ручьём склонялись неведомые многоствольные деревья, все в бородатых лишайниках и мхах. Длинные языки папоротников свешивались с обомшелых стволов. Ольха, вечно плачущая прозрачной капелью, подступала к самой воде, а выше по склону огромные деревья перекрывали весь свет. Их листва едва виднелась в тумане. Казалось, что не переставая моросит мельчайший, как пыль, дождь. Наверное, в таком месте и летают доисторические брамеи. Та, которую я надеялся найти, называется брамея Кристофа — по имени учёного, открывшего её более ста лет назад. А далеко-далеко, у Хабаровска и Владивостока, в таких же древних лесах живёт другая брамея — лунчатая. Просто удивительно, до чего она похожа на брамею Кристофа! Я вернулся домой.

Брамея Кристофа. В следующий момент бабочка взлетела...

Брамея лунчатая на стволе дерева в лесном полумраке. Волнистые линии на крыльях скрывают контуры бабочки и делают её похожей на древесный гриб.

Вечером в день приезда, едва стало темнеть, я начал готовиться к ночному лову. С разрешения любезных хозяев я вынес в сад небольшой столик и установил на нём яркую электрическую лампу. Позади туго натянул между стволами яблонь белую простыню. И стал ждать. Первыми появились жители посёлка. Они пришли со своими стульями и табуретками и расположились недалеко от экрана, как будто в ожидании кино. Больше всех было ребятни, но и взрослые заняли свои места, о чём-то переговариваясь. По-видимому, весть о необычном развлечении разнеслась по посёлку.

Тем временем стемнело, и над лампой столбом вилась мошкара. Летучие мыши быстро обнаружили добычливое место и с цоканьем проносились над лампой. Появились и бабочки. Спланировала и устроилась на экране белая, с тонкими чёрными линиями, пушистая, как горностай, хохлатка, прилетел с гудением липовый бражник и сел на столе под лампой, трепеща крыльями. Одна за другой подлетали стремительные серенькие совочки. Зрители кидались за каким-нибудь мотыльком, севшим поблизости от них, и приносили мне, держа за крылья, обтрёпанное, лишённое пыльцы создание. Я с сожалением смотрел на безнадёжно испорченную редкость. Но я мирился с этим, так как знал: скоро им это наскучит и они разбредутся. И действительно, спустя полчаса зрители стали расходиться, и я мог заняться своим делом без помех. Однако брамеи не появлялись. Мой хозяин всё торопил меня и в конце концов не выдержал: «Давай кончай это дело, пироги совсем остынут! Бабочки прилетят и сядут, никуда не денутся!» С сожалением, поминутно оглядываясь, я пошёл за хозяином в дом.

...Прошло порядочно времени, прежде чем приличия позволили встать из-за стола и пойти посмотреть, что делается у лампы.

Ещё издали я увидел огромную тень, которая металась у экрана. Я бросился туда. Увы, это был громадный кот с круглой разбойничьей мордой. Когда я добежал до экрана, кот с урчанием пожирал брамею. Тут же валялись глазастые крылья грушевых сатурний.

Я запустил палкой в полосатого хищника, и он не спеша удалился, оглядываясь и облизываясь. По-видимому, древность бабочки не ухудшила её вкусовых качеств.

У экрана на земле я обнаружил ещё несколько жаб, которые подъедали всякую мелочь, севшую на землю. А летучие мыши перекрыли дальние подступы, подхватывая на лету самых ценных, как мне казалось, бабочек.

Мой хозяин посмотрел на остатки крыльев брамеи, которые я бережно поднял с земли, подтвердил, что такие бабочки ещё несколько дней назад залетали в окно. Теперь уж ничто не могло заставить меня уйти.

Я разогнал нахлебников и стал ждать. Быстро холодало, и бабочки теперь летели низко над землёй, присаживаясь на траву и вновь взлетая. С треском ломились сквозь кусты сатурнии и, подлетев к лампе, долго порхали вокруг. Огромные, неторопливые, как усталые птицы. А брамей всё не было. Уже светало, когда я кончил охоту. Так промелькнуло ещё несколько вечеров.

Приближался день отъезда, и я решил отправиться в тот самый, показавшийся мне доисторическим овраг. Наверху ещё светило солнце, а в овраге было уже темно. Пахло мхом, прелыми листьями и грибами. Хорошо, что ещё днём я присмотрел подходящее местечко.

У поваленного временем ствола огромного дерева, перегородившего овраг, я расстелил белую простыню, зажёг керосиновую лампу. От промозглой сырости стало холодно. Завернувшись в шерстяное одеяло, я устроился на мягком стволе и приготовился к долгому ожиданию.

Свет лампы очерчивал небольшой круг, освещая перистые листья лапин и каких-то неведомых кустарников, светлые стволы ольхи и железного дерева. Дальше была густая чернота, где что-то жило, шебуршало, потрескивало. Невольно вспомнились рассказы местных жителей о появляющихся иногда леопардах. Какие-то шорохи, мягкие шаги в темноте. Я затаился. Кто-то смотрит на меня из темноты. Почему так тихо? Ах, это смолкли древесные лягушки. Их концерт редко прерывается, и поэтому к нему привыкаешь. Но почему они замолчали? Я вздрагиваю от треска в кустах, но тут же слышу чавканье. Кабан! Отлегло от сердца.

А ночь густеет, набирается сил. Оттуда из темноты появляются бабочки, привлечённые неведомой силой света. Подлетают, кружатся у лампы, садятся на простыню. Но я не шевелюсь, это всё не то. Мне нужна брамея. Гляжу на часы и вижу, что прошло уже два часа. Ничего, вся ночь ещё впереди.

И вдруг чёрно-коричневая громадина ворвалась в полосу света, ввинчиваясь в неё широкой спиралью, затрепетала на простыне. Это не сатурния! Это она, брамея! Только бы не улетела, только бы не улетела!

Но бабочка вновь взлетела, закружилась вокруг лампы и, взмахнув несколько раз крыльями, исчезла за пределами светлого круга. Тянулись напряжённые минуты. Вернётся или не вернётся? Может быть, села где-нибудь на ствол? Нет, кругом тёмная ночь. Крик лягушек. Я опять жду. Холод пробирает и сквозь одеяло. Подлетают какие-то бабочки, но я тщетно жду брамею. И уйти невозможно. Кажется, только уйдёшь — и она опять появится.

Две брамеи — лунчатая и Кристофа — почти не отличаются. Присмотритесь, только тогда можно заметить разницу.

Так я и продрожал под своим одеялом, пока в тумане не начали проступать кроны деревьев, а свет лампы поблёк, не в силах справиться с рассветом.

Наступило последнее утро, утро 9 мая. Я пошёл попрощаться с такими знакомыми теперь дорожками, озерками, с зелёными непроходимыми зарослями. Вернусь ли я когда-нибудь сюда? Жизнь так коротка, а земля велика. Брамею я не поймал. Но разве мало того, что я видел, как в первобытном лесу среди доисторических деревьев порхает ночью доисторическая бабочка? Разве этого мало? Нет, я не жалею, что приехал в этот необыкновенный край. Я шёл с фотоаппаратом, чтобы сделать на прощание несколько снимков.

Ещё шаг — и я наступил бы на неё! Я больше смотрел по сторонам, и только случайно брошенный на траву взгляд заставил меня застыть на месте: в траве сидела брамея. Полураскрыв крылья, она демонстрировала свой непонятный рисунок. Я снял крышку с объектива и приблизил аппарат к спокойно сидящей бабочке. В следующий миг она взлетела, но я успел нажать спуск. И хотя я видел брамею лишь мгновение, теперь я могу любоваться ею когда захочу.