Вёшенское восстание - Андрей Венков

14 января в обеденное время генералы Иванов и Зембржицкий, командующий и начштаба Северного фронта, наблюдали из окна штаба, как три пешие сотни 28-го полка вступали в станицу Вёшенскую и выстраивались на площади.

Первым делом прибывшие разоружили караул у гауптвахты и выпустили 25 арестованных, затем вызвали коменданта станицы и потребовали квартир. Иногда на площади слышалась брань в адрес офицеров.

К бунтовщикам был послан войсковой старшина Малюгин — узнать претензии. Казаки потребовали окружного атамана (одни говорили, что выскажут претензии лично ему, другие грозились оторвать ему голову).

В тот же день командование полка завернуло обоз со снарядами, следующий в Хоперский округ. Фомин размашисто подписывал отпускные свидетельства, и возчики, благословляя «новую власть», торопились в обратный путь.

Вечером Иванова вызвал к прямому проводу командующий Донской армией генерал Денисов. Пришлось докладывать о безобразиях, творящихся в станице: «Вошли в станицу спокойно, в порядке, прекрасно и тепло одетые, без офицеров, остановились на площади, потребовали квартир и разошлись. Намерения их неизвестны, но обещали прислать ко мне делегацию с вопросами».

Иванов знал, что положение у него на фронте критическое. В ближнем тылу белого фронта, в районе Калача, скопилась масса оставивших позиции частей, которые смешались с вновь прибывшими полками и в течение нескольких дней топтались на месте в нерешительности, не зная, что предпринять.

14 января при появлении красной разведки панически бежал из Нижне-Текучева 32-й Вёшенский полк. В 12 часов дня бросила окопы застава конных сотен 28-го полка, после того как в перестрелке потеряла одного раненого.

Весь этот «табор» без боя оставил Калач и в метельную ночь на 15 января двинулся на слободы Криуша — Подгорная. Генерал Дукмасов, начальник боевого участка, окрестил этот поход «наполеоновским». Многие казаки и офицеры перепились, немало их замерзло в дороге. Крестьяне при приближении пьяной орды разбегались. Оставшиеся заламывали тройные цены за продукты, фураж, подводы, отказывались брать «донские» деньги. Пьяные казаки овечьими ножницами разрезали рулоны «керенских», совали, не считая, жителям, тащили лошадей, подводы, грузили раненых вперемешку с «трофеями». «Наши ряды будут таять по мере оставления хуторов и станиц, — доносил генерал Дукмасов. — Казак, побывавший на фронте, имеет в среднем до 50 — 100 000 рублей, и он больше не нуждается в захвате «трофеев», этим и объясняется стихийное движение дойти до дома и передать семье деньги». Северо-Западный отряд белых развалился окончательно.

В Вёшенской назревали события. 15 января в 6 вечера фоминцы пришли в казармы инженерной сотни и потребовали сдать оружие, но саперы отказались, и после непродолжительного спора с руганью и угрозами казаки 28-го полка ушли. В этот вечер они выставили караулы к артскладам в хутор Базки, к мосту через Дон и к телефонной станции. К чему они стремились? Что собирались делать?

П. Н. Кудинов в своей «Заключительной главе к «Восстанию верхне-донцов»» писал: «Еще раз должен повторить, что верхне-донцы, бросив фронт в декабре 1918 года, никогда не имели в виду измену и предательство, и поэтому, несмотря на возводимые на них обвинения, они никогда не сожалели о сделанном и никогда не раскаивались ни перед кем, тем более ни перед какими донскими сановниками. Верхне-донцы были требовательны к своим вождям, ждали от них служения казачеству, и видя у них только дебоширства, бестолковые распоряжения, всевозможные хищения и заедание всяких штабных передвигателей флажков, решили твердыми мерами исправить положение… Своим актом мы хотели исправить произвол в нашем тылу». Эта характеристика настроений несомненно верна для какой-то части казаков 28-го полка. Основная же масса фронтового казачества Верхне-Донского округа хотела мира («без аннексий и контрибуций», — заявляли казаки) и всеми доступными средствами стремилась сместить генералов и офицеров — виновников осточертевшей войны. «Партия мира» ополчилась на «партию войны» — вот что творилось в округе в это время. Но небольшая группа революционно настроенных казаков и пленных красноармейцев подбивала Фомина и других командиров идти еще дальше: взять власть, а там… Единства среди мятежников не было. Группа активистов в 40 человек сплотилась вокруг своих выборных командиров, остальные медленно, но верно откалывались и разбредались по домам. Были посланы гонцы в конные сотни своего полка, в Мигулинский и Казанский полки с приглашением идти в Вёшенскую, но те пока не торопились.

16 января казаки 28-го полка выставили караул к казначейству и складам. В полдень приставили было часового к телеграфу, тот покрутился на морозе и ушел куда-то. К вечеру поползли по станице слухи, что фоминцы собираются убить Иванова, Зембржицкого и всех офицеров штаба. Но слухи остались слухами, на штаб так и не напали. «Это опять была бы война, а воевать они не хотели», — подметил Краснов.

Как только стемнело, несколько вооруженных казаков ворвались в помещение окружной стражи, забрали конфискованную у местных самогонщиков «дымку» и самогонные аппараты.

«Пусть сам любезнейший Петр Николаевич разбирается с этой сволочью», — решил Иванов. Еще 15-го он запросил Новочеркасск, собираются ли Краснов и Денисов в Вёшенскую, как обещали, и сообщил, что, несмотря на заносы, автомобили от Миллерово до Вёшенской дойдут.

Теперь случай давал Иванову возможность самому разобраться с верхне-донцами. «Они перепьются, господа. Надо ночным налетом разоружить полк». Организовать налет поручили полковнику Овчинникову и есаулу Степанову.

Впервые увидеть Афанасия Ефремовича Степанова (Стефанова) автору удалось в 1959 г. Он только что вернулся из Франции. Мне тогда было всего четыре года, и мужчина в черном костюме, белой рубашке и при галстуке (вид для хутора Базковского в то время необычный) показался мне просто огромным. После этого я не видел его лет двадцать. Жил он неподалеку, за Доном, всего час ходьбы, сестры его часто ходили в Вёшки на базар и всякий раз заходили к нам. Но как-то так получалось, что говорили о чем угодно, только не о нем. За все время я лишь раз услышал, что пенсию Афанасий Ефремович получает из Франции, пенсия маленькая, на наши деньги — 30 рублей в месяц.

Потом как-то случайно (я уже учился в институте) на фильме «Человек-оркестр» я четко и ясно вспомнил сцену нашей с ним встречи. Луи де Фюнес (всех сыгранных им героев я называл именем актера) искал родителей подброшенного ему ребенка и нарвался на какого-то итальянского маркиза. И вот, увидев на экране этого маркиза, я подумал, что такого же величественного, даже лицом схожего человека я давным-давно видел в Базках. После этого я внимательно выслушал один из традиционных рассказов бабушки, пропускаемых обычно мимо ушей…

Дед Афанасия Ефремовича — Илья Васильевич со службы принес много золота. Хозяйство его быстро пошло в гору, и на старости лет он решил, что если не детей, то внуков своих он обязан вывести в люди. «Афоньку выучу на попа, — решил дед, — а Тихошку (второго по возрасту внука — Ельпидифора — из-за тихого нрава дед звал Тихошей) — на офицера». И после того как будущие поп и офицер отбыли какое-то время в Усть-Медведицкой гимназии, дед отправил одного в семинарию, другого в Воронеж, в кадетский корпус, чтобы он сдал там экстерном экзамены на права вольноопределяющегося.

Но мечтам деда не суждено было сбыться. На первых же каникулах бабка Анисья Григорьевна заметила неладное и не преминула поделиться своими сомнениями: «Дед, ты куда деньги-то посылаешь? Афонька без креста приехал». Действительно, на другой день будто бы случайно дед подсмотрел, как Афонька умывается, и на груди его под расстегнутой рубахой креста не увидел. На вкрадчивый вопрос: «А где ж твой крест, Афоня?» — «семинарист» бойко ответил: «А я, дедушка, как умываться — так его снимаю». На следующее утро, пока будущий служитель культа умывался, бабка перерыла всю его постель, но креста так и не нашла. «Гляди, дед, — сказала она мужу, — брешет чего-то Афонька, нет креста. Так и до беды недалеко».

Вынужденный держать ответ Афонька сказал: «Дедушка, я не хочу на праздники ходить по дворам, и чтоб собаки тягали меня за полы». Выяснилось, что оба внука сбежали из мест, определенных им дедом, и оба учатся в Новочеркасске: старший — на инженера, младший — на землемера. Потрясенный дед сначала не знал, что и делать, но Афанасий живописал ему грядущий расцвет техники, посулил как-нибудь покатать на автомобиле, и дед, повздыхав, согласился, не доверяя до конца ни техническому прогрессу, ни посулам старшего внука…

Вот так создаются легенды.

По документам я определил, что Афанасий об учебе «на инженера», видимо, только мечтал. Перед Первой мировой войной он успел закончить лишь учительскую семинарию. С двоюродным братом — «Тихошкой» — у них была разница в пять лет, и когда младший, Ельпидифор, в 1916 г. отправился в Воронеж, Афанасий уже закончил ускоренные курсы Новочеркасского юнкерского училища и воевал на Кавказском фронте.