Временной узел - Борис Чурин

– Кх, кх, – услышал Лера за своей спиной осторожное покашливание Саныча, вслед за которым раздался его зычный голос, – так… вот… воспитанник Лопухин по вашему приказанию доставлен.

– Спасибо, Владимир Александрович, – кивнул головой директор, – вы можете быть свободным.

– Зоя Владиславовна, – обратился он к Лериной тете, – последняя формальность. Распишитесь пожалуйста здесь.

Он обмакнул ручку в чернильницу и протянул тете Зое. Та поспешно черкнула свою роспись и, возвращая ручку, тихо спросила, запинаясь:

– Мы… можем быть… свободны?

По лицу директора пробежала виноватая улыбка.

– Да, да, конечно. Только заберите у Пелагеи Петровны личные вещи Валерия.

Спустя четверть часа Лера шел через интернатский двор, держась за руку тети Зои. Вернее, он не держался за теткину руку, а тянул ее за собой в сторону главных ворот. Лера все еще не мог поверить, что страница его жизни, связанная с интернатом для детей врагов народа, окончательно перевернута. Ему казалось, что вот сейчас раздастся громоподобный голос Саныча: Лопухин, а ну живо в строй! И ему снова придется маршировать в строю по темным коридорам из спальни в класс, из класса в столовую, из столовой в спальню и так всю жизнь. Лишь когда они с тетей, миновав проходную и пройдя два квартала по улице, завернули за угол, Лера вздохнул с облегчением: свобода!

На трамвае они доехали до железнодорожного вокзала, и тетя Зоя купила билеты на ближайший поезд до Москвы. До отправления поезда оставалось более трех часов, и Лера с тетей отправились в привокзальный ресторан. Когда тетя Зоя заказывала официанту по порции борща и гуляша, Лера не удержался и попросил тетю заказать ему двойной гуляш. За два месяца, проведенных в интернате, Лере лишь дважды довелось поесть мясное блюдо. То были жесткие, пережаренные котлеты, величиной чуть больше пуговицы на его шубе. И сейчас, сидя за ресторанным столом, Лере казалось, что он мог бы съесть за раз телячью ногу. Однако после огромной тарелки борща, гуляш Лера осилил с трудом, а от пирожного с чаем отказался вовсе.

В купе вагона, разместившись на верхней полке, Лера, едва коснувшись головой подушки, тут же уснул, а проснулся лишь утром следующего дня, когда поезд подъезжал к Москве.

До переезда в Москву Лера мало что знал о своей тете. Теперь же, поселившись в ее однокомнатной квартире в самом центре столицы, в Столешниковом переулке, мальчик с удовольствием слушал по вечерам теткины рассказы о ее богатой событиями жизни. Ровесница двадцатого века, она, как и Лерина мать, родилась в Петербурге, в зажиточной семье крупного промышленника. Училась в гимназии, а затем в Смольном институте благородных девиц. Знала несколько иностранных языков и мечтала о замужестве с любимым человеком. В общем, детство и отрочество Зои Воронковой протекало гладко и безмятежно. Но тут грянула война. В шестнадцать лет Зоя оставила Смольный институт и записалась на краткосрочные курсы сестер милосердия. Через месяц она оказалась в прифронтовом госпитале. Уже по прошествии нескольких дней ухода за тяжелораненными бойцами романтический патриотизм, побудивший девушку оставить уютный Петербург, был забыт. И если бы не врожденное чувство ответственности за принятое обязательство, Зоя, подобно многим своим сверстницам, не задержалась бы долго в госпитале. Но девушка проявила характер и постепенно тяжелая (как физически, так и морально) работа сестры милосердия стала для нее привычной.

Там, в госпитале Зоя встретила свою любовь. Объектом ее пылких чувств стал двадцатичетырехлетний унтер-офицер с тяжелым ранением левого плеча. До войны Владимир, так звали унтер-офицера, учился в московском университете. С началом военных действий он оставил учебу и добровольцем ушел на фронт. Однако воинственный пыл у молодого человека вскоре угас и сменился стойким убеждением в необходимости скорейшего прекращения кровавой бойни. На этой почве он сошелся с большевиками и стал активным пропагандистом их идей. За те три недели, что Владимир находился в госпитале, он сумел привить эти идеи Зое, и она стала членом большевистской партии. После окончания лечения Владимир был комиссован и уехал в Москву. Вслед за ним туда же отправилась Зоя.

В Москве молодые люди сняли небольшую меблированную комнату и активно включились в революционную работу. После Октябрьской Революции Зоя занимала ответственные должности в Моссовете, а позднее стала работать в наркомпросе, у Луначарского. С началом Гражданской войны Зоя и Владимир неотлучно находились в гуще военных событий. Она – в качестве комиссара, а он – командира различных воинских частей.

После войны Зоя окончила институт Красной профессуры, и вскоре ее назначили деканом одного из факультетов сельскохозяйственной академии им. Тимирязева. Владимир же был направлен на работу в ОГПУ. Брак свой они оформили официально, однако детей у них не было. Возможно, это явилось одной из причин разлада в их отношениях. После почти десяти лет совместной жизни Зоя с Владимиром расстались. Вскоре бывший муж встретил другую женщину, они поженились, и через год у них родилась дочь. Тем не менее, Владимир с Зоей продолжали поддерживать между собой связь. Они часто звонили друг другу, а иногда даже встречались. (Именно бывший муж, который к тому времени работал в центральном аппарате НКВД, помог Зое вызволить племянника из интерната для детей врагов народа).

Расставшись с мужем, Зоя целиком посвятила себя работе. Защитила сначала кандидатскую, а затем докторскую диссертации. Написала две книги и постоянно печаталась в научных журналах.

Лере у тете Зои жилось хорошо. Все неистраченные материнские чувства тетка излила на племянника. Одевала с «иголочки», закармливала деликатесами и при этом умудрялась понапрасну не баловать его и воспитывала в строгости. Она взяла за правило каждый вечер проверять Лерины школьные домашние задания и попутно рассказывать о многих интересных фактах, касающихся изучаемых тем.

Накануне первого учебного дня в новой, московской школе тетя Зоя посадила Леру перед собой и, строго глядя ему в глаза, начала твердым голосом:

– Запомни, теперь ты не Валерий Николаевич Лопухин, а Валерий Владиславович Воронков. Я, Зоя Владиславовна Воронкова – твоя мать. Отца у тебя нет.

Тетя Зоя замолчала, продолжая пристально вглядываться в Лерино лицо. Мальчик вытаращил на тетку удивленные глаза.

– Почему? – тихо спросил он.

– Таково было условие. Иначе тебя не отпустили бы из интерната. И вот еще что, – продолжила тетя Зоя после небольшой паузы, и Лера почувствовал, как дрогнул от волнения ее голос, – постарайся называть меня мамой. Хотя бы при посторонних.

С того дня так и повелось: при посторонних Лера называл тетю мамой, а когда они оставались одни, звал по-прежнему тетей Зоей. Три последующих года пролетели незаметно без каких либо значительных событий в Лериной жизни. Потом грянула война. Из длинного ряда событий, связанных с войной, три из них наиболее ярко запечатлелись в памяти мальчика. Первое случилось в октябре сорок первого. Тогда прямо на улице, на глазах у Леры патрулем НКВД был расстрелян паникер. Двое молодых, здоровых милиционера долго и безуспешно пытались поставить паникера, щуплого на вид мужичонку лет пятидесяти, к стене дома. Мужичонка визжал истошным голосом, извивался всем телом, пинался и кусал милиционеров за руки. Несколько минут начальник патруля, пожилой, грузный мужчина, молча наблюдал за потасовкой. Вдруг он резким движением выхватил из кобуры пистолет и, шагнув к арестованному, в упор произвел в него несколько выстрелов. Паникер упал на асфальт, однако еще с минуту продолжал скулить и сучить ногами. Через полчаса приехала кузовная полуторка. Убитого, словно мешок с песком, закинули в кузов, и полуторка уехала.

Второе событие произошло весной сорок второго года. Вечером Лера сидел за столом с открытым учебником геометрии, пытаясь разобраться с домашним заданием. Тетя возилась на кухне, готовя ужин. В этот момент раздался звонок, а затем сильный стук во входную дверь. Тетя бросилась открывать. На пороге стояла соседка, Галина Тимофеевна. В опущенной руке у нее был зажат исписанный лист бумаги. Леру поразил взгляд Галины Тимофеевны. Стеклянный, смотрящий прямо перед собой и, в то же время, в никуда.

– Что случилось, Галя? – тетя осторожно коснулась плеча Галины Тимофеевны. От этого прикосновения соседка вздрогнула. Ее взгляд, несколько раз метнувшись из стороны в сторону, нашел тетино лицо.

– Миша убит, – чуть слышно прохрипела Галина Тимофеевна и вдруг повалилась на пол и судорожно заскребла по паркету ногтями, словно вознамерилась содрать с него остатки давнишней полировки. Из груди у нее вырвался страшный звериный вой, от которого Лере захотелось бежать без оглядки.

Пока тетя Зоя хлопотала над соседкой, получившей извещение о смерти сына, Лера забился в угол дивана, сжался в комок и дрожал всем телом так, будто его окунули с головой в прорубь и оставили затем лежать на льду в лютый мороз.