Вариант «Бис» (с иллюстрациями) - Сергей Анисимов

К середине следующего дня состав, подпрыгивая и раскачиваясь на стрелках, ворвался в пригороды Ленинграда. Мимо окон проносились желто-белые домики с колоннами, в обрамлении зелени. Паровоз взвывал гудком, перекрикиваясь с какими-то одному ему видимыми ориентирами, встречные составы, влекомые мощными современными локомотивами, грохотали навстречу, обдавая запахами горячего металла и перегретого пара. К четырем въехали наконец на Московский вокзал – с опять же перекрытым перроном. Выгружались долго, курили, прислонясь к распахнутым дверям тамбура. Потом наконец-то их нашел кавторанг из штаба ВВС Балтфлота и указал, где стоят машины.

Ехать к флотской гостинице пришлось через весь центр, и, выглядывая из кузовов легких ГАЗ-АА, летчики вовсю крутили головами. Город, несомненно, производил двойственное впечатление. Ослепительные громады дворцов и устремленные ввысь сияющие золотом шпили слабо вязались с попадающимися через один закопченными провалами от разрушенных домов, огражденными ямами воронок, вздыбивших асфальт в самых неожиданных местах. Во многих домах еще оставались незастекленные окна. На улицах было малолюдно, и прохожими были, в основном, военные – особенно часто попадались синие и черные бушлаты моряков. Трамваи, впрочем, ходили, и их веселые переливчатые звонки создавали почти довоенный уют.

Люфтваффе прорвалось к городу в середине сорок третьего, когда немцев уже отжимали от восточных аэродромов. До этого, особенно в начале войны, налеты были обычным делом, но все три плеча противовоздушной обороны приморского города – собственно ПВО, флотские ВВС и фронтовая авиация – прикрывали город достаточно плотно. Немецкая авиация сожгла Бадаевские склады – сладкий запах жженого сахара сохранялся в округе до сих пор, после всех дождей и снегов. Когда на рейде потопили «Марата», поднявшийся в небо грибообразный столб черного дыма был виден даже из города. Одна бомба попала в сад Смольного, другая – в книгохранилище Эрмитажа, вывернув его наизнанку. Но за все это немцы платили слишком большую цену машинами, и это их сдерживало. Положение на фронте всегда было для них достаточно напряженным, чтобы выделять для уничтожения гражданских целей слишком много бомбардировщиков. Лишь осенью сорок третьего, когда уже было ясно, куда война пойдет дальше, немецкое командование решилось на один короткий удар – в паузе после масштабных летних сражений, когда обе стороны спешно гнали к обескровленным фронтам пехоту и бронетехнику. Советские газеты потом назвали это «последним бессильным укусом издыхающей фашистской гадины». Да уж, бессильным… Стянув к северу пополненные после лета эскадры тяжелых машин, практически все, что могло летать и способно было дотянуться с запнувшегося на севере фронта до города, командование Люфтваффе подняло в воздух почти четыре сотни бомбардировщиков – преимущественно «восемьдесят восьмых». Истребителями они прикрыты не были – один из немногих факторов, обеспечивших им успех. Переброску истребительных частей разведка засекла бы сразу, бомбардировочные же традиционно «опекались» менее плотно. Пройдя почти весь маршрут над морем, армада вышла на Ленинград по оси залива и по его северному берегу: первая волна обрушилась на Кронштадт и оттянула на себя почти всех ночников, через двадцать минут над Морским каналом проплыли лидирующие машины основной ударной группы – с зажигательными бомбами. Затемненный город встретил их прожекторами и зенитками, но несколько сбитых бомбардировщиков не имели уже никакого значения.

В течение полутора часов город был покрыт ковром фугасных, зажигательных, снова фугасных и снова зажигательных бомб. Не было никаких сомнений, что город спасли химики. Суперфосфатные удобрения, для вывоза которых на поля не хватало транспорта, были еще в сорок первом перегнаны в какую-то химическую дрянь, которой пропитали все стропила в городе, все полы чердаков. Бомбы-зажигалки из алюминиево-магниевого сплава легко прошивали ветхие железные крыши ленинградских домов, вспыхивая на чердаках снопами оранжевого пламени. Если бы не суперфосфат – городу пришел бы конец. Но и фугасок хватило, чтобы превратить целые кварталы в пылающие руины. Вторая волна накрыла рванувшиеся к очагам команды пожарных, а третья слила бы разрастающиеся пожары в один громадный очаг, как случилось в свое время с Герникой и Ковентри, – если бы не Нева с ее многочисленными рукавами. Теперь обломки рухнувших строений потихоньку растаскивали, развозили на кирпичи и дрова, и сумасшедшие перестали плевать в лицо военным на улицах. Команды саперов вытаскивали за железные «уши» глубоко ушедшие в асфальт неразорвавшиеся бомбы, и взрыватели замедленного действия уже перестали уносить жизни девушек-взрывниц.

Снова была гостиница, сверху донизу забитая флотским людом. Майор из политуправления Балтийской авиации принес на всех большой ворох талонов в столовую. Кормили в ней по-флотски основательно, но не слишком вкусно, и на остатки талонов летчики набрали шоколада в буфете. Никакой выпивки в малознакомом для большинства городе раздобыть за короткую вылазку не удалось, и все утихомирились на удивление рано. Поговорили, попили чая, добытого у коридорных девушек, и залегли по койкам.

С утра, как и было обещано, одетых в «простое» офицеров повезли в гавань. Несмотря на лето и достаточно теплую для Ленинграда погоду, невская вода была аспидно-стального цвета, по ней гуляла достаточно сильная волна, подбрасывая многочисленные шлюпки рыбачьих артелей. Ближе к границе морских заводов шлюпки исчезли – видимо, охрана не разрешала слишком приближаться к причалам, где строились новые корабли флота. Пропуска были оформлены списком, но сотрудники НКВД и СМЕРШ все равно сверили каждую фамилию с командирскими книжками, прежде чем пропустить группу за ворота. Покрышеву понравилось, что даже на внешнем контроле стояли не оплывшие от безделья и дворняжьей власти тыловики, а явно профессиональные ребята, вполне серьезно относящиеся к своей работе.

Почему – стало понятно, когда летчики увидели корабли. Скороговоркой прочитанные правила поведения на территории режимных предприятий были забыты за секунду. Прямо за второй, «внутренней» проходной с громадными сплошными воротами, которые прорезала полоса стандартной широкой «железки», находился огромный стапель, торцом уходящий к реке. Неподвижной охряно-черной громадой возвышался на нем не поддающийся охвату глазом гигантский корпус с зубцами листов обшивки, наращиваемых поверх чудовищно тяжелых ребристых дуг силовой конструкции. Повсюду, насколько было видно глазу, сверкали искры, выбиваемые паровыми молотами, с силой бьющими по металлу, куда суетливые рабочие с головами, закутанными в танкистские шлемы, утапливали заклепки. Грохот стоял неимоверный.

Ведущий гостей заводской инженер с красной повязкой на руке, плохо скрывая улыбку, объяснил, что корабли строят циклами – и тому, который они видят перед собой, до готовности еще года два или три. А вот к уже построенным кораблям они сейчас пойдут. Идти пришлось долго, со всех сторон звенело и грохотало, бегал туда-сюда шустрый паровозик с коротким хвостом платформ, нагруженных гнутыми стальными листами. На каждом новом участке у них проверяли пропуска – похоже, даже заводским рабочим не дозволялось без дела шляться куда не положено.

– Вот и дошли, – сказал инженер, утирая рукавом пот со лба. Солнце поднялось уже высоко и денек оказался довольно жаркий.

Корабль стоял у причальной стенки, крепко прихваченный к ней тремя десятками стальных тросов по всей длине борта. Размеры его просто не укладывались в голове – он доминировал над окружающим, как московские высотные здания. Широкий, как чаша стадиона, мрачно-черный, с провалами дверей, он уходил вверх этажами, каждый последующий более узкий, чем предыдущий, как ханойская башня. Через каждые несколько метров на корабль от бетонной кромки причала были перекинуты мостки, по которым ходили и бегали мастеровые. Весь причал был покрыт нитками железнодорожных путей, штабелями стальных уголков и массой прочего кораблестроительного барахла, вкупе с несколькими подъемными кранами все это создавало радующую глаз специалиста картину заключительного периода достроечного ажиотажа.

Это был, несомненно, линейный корабль – монстр, доминирующий на морской поверхности, иметь которого могли позволить себе очень немного стран, а строить самим – еще меньше. Чувство, что Советский Союз отныне причастен к «высшей лиге» держащих свой флаг в море государств, было выдающимся – гордость, восторг и еще раз гордость. И не надо смеяться, не надо. В этом нет ничего смешного. Десять лет назад наличие или отсутствие лишь одного такого корабля в порту колебало чаши политических весов вверх и вниз, заставляя политиков решать: начинать войну сейчас – или, может быть, подождать, пока у нас не появится такой же?