Краткий миг - Варвара Рысъ

— Это очень странное место: кусок старой дачной местности, сохранившийся среди города. Вокруг многоэтажная застройка, а тут — даже петухи поют. В этом есть что-то волшебное, мистическое: город словно не заметил этот посёлок, обтёк его и устремился дальше.

— И когда же можно увидеть это заколдованное место? — заинтересовалась она.

— Очень скоро, я договорюсь, — он явно обрадовался её интересу. — Хочешь посмотреть на карте?

— Да нет, чего смотреть? Давай сразу поедем.

Но прошла ещё пара недель, Прасковья съездила в командировку в Краматорск, потом в Новосибирск, прежде чем воскресным ярким утром выдалась возможность поехать.

По дороге Богдан рассказал: это старинный дачный посёлок, более чем столетней давности, 1936-го года постройки.

— Как раз в те годы советское руководство стало отходить от коммунистических мечтаний двадцатых годов и начало раздавать полезным государству людям участки. Это была сдача всех коммунистических позиций. Так делали цари в Московском царстве. И вот в 30-е годы эта практика возобновилась. Дача ведь и происходит от слова «дать» — так ведь, Парасенька?

— Ну да, кажется, так.

— Вот эти участки, как мне рассказали, были даны офицерам военной академии — самым нужным в те годы людям. Впрочем, слова «офицер» тогда, кажется, не употребляли…

— Да, оно было восстановлено, позднее, уже во время войны, — подтвердила Прасковья.

— Участки тут сравнительно большие — примерно по половине, по четверти гектара или даже больше. В общем, этот посёлок — памятник советскому Термидору.

— Термидору? — не сразу поняла Прасковья.

— Ну да. Конец революции, начало Реставрации. Реставрировалась империя, даже казаков, верных защитников трона, восстановили, кажется, в том самом году. Троцкий написал свою «Преданную революцию» именно в тридцать шестом году. Представляешь, как всё монтируется: Троцкий, сидя в Мексике, именно в тридцать шестом году пишет «Преданную революцию», а в Подмосковье в то же самое время раздают участки преданным служакам. А поскольку вам не раздают — нам с тобой приходится покупать один из тех, давних, — улыбнулся Богдан.

Она ощутила что-то неприятное, даже обидное, в его словах, но не поняла, что именно.

— Ты что — читал книжку Троцкого? — спросила с усмешкой.

— Угу, сравнительно недавно. Он у меня на тумбочке в спальне, ты не заметила. Теперь я могу наконец приняться за двадцатый век, который от меня был закрыт все пятнадцать лет.

— Историком следовало быть тебе, а не Мишке, — сказала она недовольно, ощущая всё ту же смутную обиду.

— Ни в коем случае! — помотал он головой. — Но история, а главным образом, конечно, религия меня поддерживают на плаву. Они, каждая по-своему, помогают мне поместить себя в мироздание что ли… Без них ужас жизни был бы совсем невыносим. Лучше я не умею объяснить.

— И что же было дальше с этими участками? — спросила Прасковья, испытывая всё то же смутное раздражение.

— Да ничего особенного не было. Дальше жили дети и внуки первых поселенцев, их правнуки. Продать на сторону эти участки при советской власти было нельзя. В начале российского капитализма, в 90-е годы, участки приватизировали, и внуки тех давних офицеров стали их продавать — совершенно по модели «Вишнёвого сада». Покупали их новодельные богачи. И вот на одном из таких участков начал строить дом некий постсоветский нувориш, но, не достроив, куда-то делся; может, удрал от греха подальше за границу. Участок остался бесхозным и оказался в собственности местного муниципалитета, а потом его купила строительная компания и вот — продаёт. С условием, что мы закажем у них строительство или реставрацию, — продолжал Богдан. — Поэтому сегодня мы встретимся со строительным специалистом, который скажет, можно ли восстановить дом. Будет там и какая-то дизайнерша, итальянка, между прочим, она у них работает. Звать Катарина Ка́мпиче, я запомнил. Она сразу будет оценивать ландшафт и всё прочее с точки зрения эстетики. Наверное, это правильно.

51

— И сколько же это будет стоить? — опасливо поинтересовалась Прасковья.

— Тебе не надо об этом думать, Парасенька. Думай об одном: нравится тебе или нет? Хочешь или не хочешь? А вопрос с деньгами я решу. Тем более, что они дают рассрочку платежа.

— Ипотеку что ли? — недовольно спросила Прасковья.

— Нет, просто небольшую рассрочку.

— Богдан, я ведь тоже не бесприданница, — усмехнулась Прасковья. — Кое-какие деньги у меня есть.

— Вот и отлично! — улыбнулся Богдан. — Ты купишь что-нибудь из домашнего обихода: посуду там, ложки-плошки-поварёшки. Ведь у нас ничего этого нет. Мы с тобой, словно молодожёны, впервые в жизни будем обставляться. Как знать, может, тебе это покажется забавным. Будем спорить по поводу цвета занавесок и, возможно, впервые наконец поссоримся.

— Плохо себя представляю в этой роли, — хмыкнула Прасковья.

* * *

Ехали долго. Впрочем, Прасковье, как обитательнице Центра, всё кажется долго и далеко. «И зачем всё это? — думалось с непрошедшим раздражением. — Летом можно снять дачу или жить в загородном отеле, а зимой в квартире в двух шагах от работы».

Но когда въехали в посёлок, где вместо улиц — лесные просеки среди вековых дубов, сосен и елей, мысли о трудностях езды улетучились. Эти дубы, очевидно, росли тут задолго до советского Термидора и его обличителя Троцкого. Впереди — кирпичная арка, нависшая над улицей. В арке было что-то сказочное, таинственное, что хотелось разгадывать. Зачем она? Кто её сделал? Может, это вход в иную реальность? Или в их новую жизнь? Въехали в арку и, не проехав и сотни метров, остановились.

— Вот участок, — показал Богдан. Возле забора из сетки-рабицы уже стоял маленький джипик канареечного цвета. Сразу видно творческих людей.

Участок был просто куском леса, где росли дубы и три сосны, вроде той, что достаёт до небес — из Прасковьиного детства.

Посреди участка — то ли недоделанный, то ли полуразвалившийся недострой красного кирпича, вокруг которого успела сформироваться настоящая чаща. По участку ходили сотрудники строительной компании. Мужчина обмерял и обстукивал кирпичные руины, а женщина фотографировала с разных точек.

Женщина обернулась — и… оказалась Риной Рузаевой.

— Прасковья? — проговорила Рина изумлённо. — И Богдан… А я как прочитала: «Контактное лицо — Богдан Борисович», почему-то без фамилии, так даже вздрогнула, но, признаться, подумала: нет, такие чудеса не возможны. Вы, Богдан, прямо выходец с того света, — произнесла она с неизменной иронией, с которой всегда говорила с Богданом.

— Вы оба — выходцы с того света, — водворила справедливость Прасковья. — Я была уверена, что ты за границей.

— Я и была за границей. Закончила Лондонскую школу дизайна, поучилась архитектуре в Италии, в Венеции. Диплом защищала в зале, выходящем на Canal Grande. Ка́мпиче — это фамилия