Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор

– Даже когда болеешь, голоден, страдаешь или находишься вдали от дома?

– Эпиктет ответил бы, что даже телесный вред наподобие болезни или пытки есть событие внешнее, не связанное с нашими истинными «я». Личность – не тело, а разум, обитающий в нем. И только личность никто не тронет, лишь ею мы по-настоящему обладаем. Наша воля – единственная вещь во вселенной, над которой мы властны. Тот, кто усваивает и принимает такой подход, доволен независимо от физических условий, а человек, воображающий, будто способен править миром, неизбежно теряется и ожесточается. Поэтому есть люди, отя гощенные худшими невзгодами и тем не менее счастливые, и есть такие, кто купается в роскоши и располагает рабами, которые выполняют любой их каприз, но все равно несчастен.

– Но как быть, если человека угнетают другие? Если его свободная воля ограничена чужой грубой силой?

– Эпиктет ответил бы, что подобное невозможно. Посторонние властны над телом и имуществом человека, но не над его волей. «Я» всегда свободно, если это осознать.

– А как насчет любви и прочих плотских удовольствий?

– Эпиктет не жалует того, что именует аппетитом, – тягу к удовлетворению телесных позывов. Слишком часто оказывается, что аппетит управляет человеком, а не наоборот.

– Но аппетит безусловно оправдан, коль скоро у нас есть тело и наше существование зависит от удовлетворения его потребностей. Человек должен есть, так почему бы не получать удовольствие от еды? А то, Луций, чем занимаемся мы с тобой, – разве ты не наслаждаешься?

– Возможно, чересчур. Бывают минуты, когда рядом с тобой я забываю, где я и даже кто я. Растворяюсь в мгновении.

– Но это же восхитительно, – улыбнулась она.

– Эпиктет сказал бы, что опасно. Экстаз с потерей собственного «я» – западня, торжество тела над волей, капитуляция перед аппетитом, путь к разбитому сердцу и разочарованию, ибо мы не властны над страстями и аппетитами другого. Сегодня нас любят, завтра – забудут. Наслаждение грозит обернуться мукой. Но я считаю, что человеку необходим контакт, прикосновения, союз с другим существом, а время от времени необходимо чувствовать себя всего лишь животным, с телом и вожделениями. С тобой, Корнелия, я испытываю именно такие ощущения. Я ни за что не откажусь от опыта, который мы с тобой делим.

– Так стоик ты, Луций, или нет?

– Я во многом согласен со стоиками, но у меня есть сомнения. Много ли мудрости в том, чтобы смириться с судьбой и признать себя бессильными? Если телесные страдания и радости обособлены от личности, а жизнь ничем не предваряется и не продолжается, то к чему жить вообще? Только посмот ри: философствую перед весталкой! Не потешаются ли над нами боги, Корнелия? Не презирают ли нас?

– Будь Веста недовольна мною, она показала бы мне свой гнев.

Луций покачал головой:

– Порой мне не верится, что ты так рискуешь ради встреч со мною. – Он провел пальцем по ее груди, следя, как набухает сосок. – Порой не верится, что и сам так рискую.

Оба знали закон. Весталок, обвиненных в нарушении обета целомудрия, хоронили заживо. Любовников распинали и забивали насмерть.

Корнелия пожала плечами:

– По крайней мере, со времен Нерона – за всю мою бытность весталкой – нас ни разу не принуждали к целомудрию. Одни весталки остаются девственницами, другие – нет. Мы не выставляем свою жизнь напоказ, а жрецы государственной религии не сильно в нее вторгаются. Они берут пример с великих понтификов, которые также являются императорами. Веспасиану не было дела до наших деяний. Тит тоже смотрел на них сквозь пальцы. Пока мы поддерживаем огонь Весты и отправляем ритуалы, Рим остается под покровительством богини.

– Ты правда веруешь в Весту и ее защиту?

– Разумеется. Не говори мне, Луций, что ты безбожник. Ты же не перешел в иудаизм?

– Ты знаешь, что крайняя плоть у меня на месте.

– А может быть, все еще хуже и ты стал последователем Христа, ненавистника человечества и богов?

– Нет. Я не иудей и не христианин. Но…

– Что?

Луций замялся. Он никогда не заговаривал о своей тайне.

– Христианином был мой дядя Кезон.

– Неужели?

– Да. Нерон сжег его заживо вместе с другими христианами, которых обвинили в устроении Большого пожара.

Корнелия поджала губы:

– Ужасно для тебя.

– Ужасно для него. Я его не знал. Отец держал меня подальше.

– Да, ужасно для него… – Корнелия не договорила, но он прочел ее мысли: если человек – христианин и поджигатель, то он заслужил кару. – Ведь тебе его не дядя дал? – Она показала на амулет, висевший у него на шее.

– Почему ты спрашиваешь? – Луций ни разу не надевал фасинум перед свиданием и сегодня впервые забыл оставить его дома.

– Я заметила, что ты прикасаешься к нему, когда говоришь о дяде. Немного похоже на крест. Христиане похваляются тем, что их бог умер на кресте, будто это повод для гордости!

– Видишь ли, дядя Кезон действительно носил амулет всю жизнь и умер с ним. Так мне сказал отец. Но сходство с крестом – случайность. Это фасинум, родовой талисман.

– На фасинум не похож.

– Потому что он очень старый и стерся от времени. Если взглянуть под определенным углом, можно различить прежние очертания. Видишь? Вот фаллос, а вот крылышки.

– Да, вижу.

– Ты одна из немногих, кому он попался на глаза. Обычно я прячу его под одеждой.

– А в термах?

– Оставляю дома, боюсь потерять.

– Тогда я и правда привилегированная особа: любуюсь обнаженным Луцием Пинарием с родовым талисманом на шее.

Луций потупился:

– Я и о дяде раньше никогда не говорил. Никому.

– Значит, это тайна?

– Думаю, кое-кто в курсе; Эпафродит – наверняка, потому что был близко знаком с отцом, но судьба дяди ни разу не обсуждалась.

– Понимаю. В любой семье есть вещи, о которых не говорят, и родственники, которых не упоминают.

Луций осознал, что теребит фасинум двумя пальцами, поворачивая его так и сяк. Секунду он смотрел на талисман, затем отпустил и буркнул:

– Как, во имя Аида, мы дошли до разговоров о дяде Кезоне?

– Мы обсуждали Весту, священный огонь и безбожников-христиан, которые не верят в богов.

– Я сам не знаю, что думать о богах. Недавно читал Эвгемера. Знаешь его?

– Нет.

– Эвгемер служил при дворе Кассандра, царя Македонии после Александра. Он считал наши сказания о богах всего лишь историями о смертных, которые жили давным-давно, а после их подвиги раздули, а им самим приписали сверхъестественные способности.

– В таком случае твой Эвгемер – откровенный атеист.

– Я изучал и труды Эпикура. Он признавал существование богов, но полагал, что они покинули наш мир и настолько отдалились от человечества, что лишь слабейшим образом, едва ощутимо влияют на смертных; их воздействие подобно тени от слабой лампы.

– Уверяю тебя, что свет огня Весты ничуть не ослаб, – возразила Корнелия. – Богиня пребывает со мной ежедневно. Я служу ей радостно и с благодарностью. Однако расхожее мнение, будто она требует от жриц девственности и карает за бесчестие бедствиями, которые насылает на город, есть заблуждение, ошибочное представление, как было неоднократно доказано. Я точно знаю: многие весталки вели себя разнузданно, однако их действия не привели ни к каким последствиям. В противном случае с тех пор, как я стала весталкой, Рим поистине ежегодно страдал бы от многочисленных невзгод.

– Мы потеряли Помпеи…

– Это случилось вдали от Рима.

– Был страшный пожар…

– Не затронувший храм Весты и Дом весталок.

– А чума…

– Ни одна весталка мало что не умерла – даже не заболела. Ты всегда такой упрямый, когда говоришь о бедствиях?

– Только с тобой.

Они вновь предались любви. Ни одна встреча не проходила без такого повтора, – возможно, тем возмещалась редкость свиданий. Луцию второй раз всегда нравился больше первого: меньше спешки, больше неги, сильнее чувство единения, исчерпывающий оргазм. Самодостаточным был каждый миг.

Он крепко сжал Корнелию в объятиях, едва она достигла пика. Никогда они не были так близки. Но после она выскользнула из его рук и повернулась спиной.

– Теперь мы долго не увидимся, – сказала Корнелия. – По меньшей мере месяцы.

– Почему?

– Я уезжаю и не вернусь до весны.

– Зима без тебя будет долгой. Куда ты едешь?

– В Дом весталок в Альба-Лонге. До города день пути по Аппиевой дороге, он расположен в холмистой местности с милыми старыми деревушками, роскошными виллами и охотничьими угодьями.

– Всего несколько часов от Рима. Я могу навестить…

– Нет. Я буду недоступна. В Альбе правила строже. Общество тамошних весталок – самое древнее, возникшее еще до основания Рима.

– Я думал, что почитание Весты в Риме и зародилось.

Она печально улыбнулась и покачала головой:

– И это говоришь ты, патриций, чей род восходит ко временам Геркулеса!

– Я не силен в истории.