В БЕЗДНЕ ВРЕМЕН. ИГРА НА ОПЕРЕЖЕНИЕ - Алексей Рюриков

- Да - ядовито усмехнулся Николай Степанович. Конечно, понятно. Никоим образом! И что теперь?

- Теперь я не участвовал в побеге Флеша! - рявкнул фон Коттен. И тут же вновь сник:

- И не знаю, кто ему помогал. А помогали - без этого он из Акатуя бы не ушел.

- Вариант с его подельниками, не рассматривается?

- Нет, конечно.

- Но почему? Насколько я понимаю, денег Дубинин награбил немало? Где-то ведь они лежат? И за такие суммы…

- Нет - махнул рукой генерал. В том-то и дело, нет у него денег. Подельники да - Флеш молчал, и из них никого не взяли, они на воле. А вот деньги его пропали.

- Как пропали?

Генерал снова помолчал, наконец закурил папиросу, и пробурчал:

- Он грабил не лучших представителей общества, видите ли.

Полковнику разговор нравился все меньше.

"Черт - подумал он. Теперь, похоже, выясняется, что руководство Корпуса еще и наводчиками у урки подрабатывало. Убийства, разбои, что еще? Не зря с утра настроение поганейшее".

И тут же, независимо от течения серьезнейшего разговора, в голове возникли строки:

"В ночь, когда Люцифер зажигает звезду мою,Серп луны отливает кровью…"

И автоматически кивнув начальнику, поэт, на секунду взявший верх над контрразведчиком, тут же продолжил:

"Я листаю старинную книгу и думаюО забытом средневековье".

"Вот уж точно, средневековье. И кровью отливает, вот именно. Предлагал же мне Иванов - иди ко мне, на Жандармские курсы. И почему отказался? Учил бы молодежь плану розыска да допросной тактике".

А Коттен после паузы продолжил:

- Часть добытого Флеш переводил на особые счета, для финансирования наших операций. Особенно поначалу, когда еще представлял себя фигурой идейной, реакционно-монархической. Бюджет Охранного тогда расточительностью не отличался, да и весь государственный… Ну не было денег у державы! - со злостью выговорил Коттен. Не было! И чтобы работать, пришлось поддерживать в Дубинине чувство причастности к защите трона. Такое, знаете, не впрямую, полунамеком, ощущение, что на нем и государь и государство держится. Человек же себя мазуриком никаким не считает, ему завсегда оправдание перед собой иметь надо. Ну а лучше патриотизма - что тут придумаешь?

"Да - мысленно согласился Николай Степанович. Ты делаешь из человека помощника, корежишь ему душу, развиваешь в нем охотничий азарт. А взамен даешь почувствовать избранность. Чувство потаенного превосходства над остальными. Всегда, даже когда это мелкий "инициативник", осведомляющий околоточного о том, с какого лотка бабы яблоками с недовесом торгуют. Понятно, почему Фридрихович так раскис. Наверняка сам вербовал Флеша. Так всегда бывает - ведь с серьезным агентом сближаешься, самое заветное о нем порой узнаешь, не чужим тебе уже человек становится. И потом его, даже и за преступление тяжкое - сдавать тяжело. Предателем себя ощущаешь".

Сейчас, несмотря на услышанные тайны, он - опытный розыскник и агентурист, понимал начальника. И мог только жалеть коллегу.

"Вступать в благословенную дьяволом связь, а наша работа - именно дьяволом отмечена, души людские переменяем, так вот - это опасно. Всегда, даже если и наружу не выйдет. Ломая чужую душу - изменяешь свою.

Что-то меня последнее время на философию потянуло - подумал Гумилев, и усмехнулся этой мысли. Возраст?"

Полковнику было сорок восемь лет. Из них он два года воевал, год служил военным агентом, а последние семнадцать лет состоял в жандармах. Поведанное генералом его не смутило. Удивило, да. Но не возмутило. В рассказе присутствовала железная логика профессионала. Человека, защищающего отечество. Любыми путями… эффективными, разумеется. Хотя услышанное слегка ошеломляло - все же, этакие методы были чересчур даже для жандармского корпуса.

Мысли снова унесло в сторону, смешало с рождающимся стихотворением. После строчки о средневековье перед глазами немедленно всплыли соответствующие разговору персоны этого самого средневековья, и пришло рифмованное, в такт разговору продолжение:

"Времена Жиль де Реца, Лойолы и БорджиаСпорят рыцари и монахи…"

"Да уж - тихо вздохнул он про себя. Рыцари… Защитники империи, опора строя… Вон, напротив такой сидит. Какие уж тут, в наше время, рыцари. Как это Глобачев говорил: "не идут ангелы в Корпус, крылья испачкать боятся". Верно… А в строфе это будет… пожалуй, вот:

"Так и чудятся мне, и взираю до дрожи я:Палачи, топоры и плахи …"

Нет, не то. Логика хромает… Ладно, хватит - оборвал он себя. К делу. Придется искать Дубинина, это ясно. Но вот вопросы…"

И он немедленно спросил у терпеливо ждущего генерала:

- Ваше высокопревосходительство, и все же. Почему мы уверены, что у Флеша нет денег? Это первое, и второе: если я правильно понял, устроить ему побег могли Глобачев или Мартынов, так?

Собеседник молча кивнул.

- Но зачем? И какая цель сейчас стоит передо мной? Найти - понятно. И?

- Денег у него точно нет - повторил Коттен. Я ручаюсь. Максимум - какой-то запас в несколько тысяч. Побег кроме нас троих устраивать некому, хотя… я ничего не могу исключить. Но Акатуй - наша вотчина! Не мог там никто другой воду мутить. А цель…

Он в который уже раз вздохнул, и понизив голос сообщил:

- Государь при смерти.

- Точно? - невольно вырвалось у полковника.

- Точно - кивнул старик. И я не знаю, зачем вытащили Флеша именно сейчас, но чувствую, понимаете, Николай Степанович? Чувствую, что это связано. Что-то затевается. Не знаю что, но не стал бы никто из них по мелким поводам так рисковать. А зачем, сами посудите, может понадобиться Флеш? Специализация у него, знаете ли, одна - душегубство. Я предполагаю, что он должен убрать какую-то влиятельную особу. Ну, может, устроить взрыв, или поджог, или там, еще какой-то теракт, но это вряд ли.

Коттен тоскливо посмотрел в окно, опять вздохнул, и продолжил:

- А цель - понятно, какая цель. Вы должны обезвредить Дубинина. Любыми средствами, слышите голубчик? Лю-бы-ми. И узнать, кто и зачем его освободил. Если последнее не получится - ну что ж… Будем надеяться, что убрав Флеша эти планы мы сорвем.

- Вы разговаривали с… остальными?

- Конечно - генерал пожал плечами и впервые за время разговора чуть улыбнулся: Они озабочены.

- Ясно - хмыкнул в ответ Гумилев. В профессионализме Глобачева и Мартынова, начинавших в охранке еще задолго до войны он не сомневался. Надеяться на их прокол или признание не приходилось.

- Как предполагается мне действовать?

- В Читу сегодня вылетит ротмистр Берия, вы его знаете.

- Прекрасно знаю, еще с Тифлиса.

- Он полетит проверять тюрьму. Не думаю, что ему посчастливится сразу сыскать виновных, но отработать стоит, да и разбираться с фактом побега в любом случае необходимо. Лаврентий Павлович грамотный дознаватель, все что можно - сделает. Вы летите тем же самолетом, с военными я договорился. Да, самолет будет в вашем распоряжении, решите вылететь в другое место или вернуться - распорядитесь пилоту. Берия тоже будет подчиняться вам. В Чите вас встретят, можете использовать любые возможности Корпуса. В других местах - через меня. О том, чтобы не было противодействия, я позабочусь. Что-то еще?

- Дела на Флеша?

- Полицейское можете посмотреть в любое время в Сыскной. Судебное и его офицерский формуляр - у моего секретаря.

- А наблюдательное дело?

- А у нас его нет - пожал плечами генерал, и подумав, добавил: и никогда не было.

"Задача - в очередной раз задумался Гумилев. Никаких выходов в старых делах нет. Впрочем, это изначально ясно было, в Сыскной не дураки сидят - вычислили бы. На Акатуй надеяться нечего, тут Коттен прав. Там раскопать-то многое можно, но не быстро. Приметы Дубинина есть у каждого городового, всероссийский розыск объявлен сразу же, это понятно, это делается. Но если его в прошлый раз пять лет не могли найти - так и еще пять не найдут. Связи неизвестны, на чье имя документы - неизвестно, куда он направился - неизвестно. Весело.

Да и дельце с душком. С таким душком - дальше некуда. Выпало нам времечко, грязь и кровь… Впрочем - оборвал он себя, - чего бога гневить? И Африка, и книги мои, и… да пожалуй, и всегда так было. И в средние века те же - не только ведь Борджиа - и Петрарка тоже, менестрели, художники…"

Прервав размышления, он, достав записную книжку, набросал строфы к так тяжело достающемуся стихотворению:

"Время Жиля де Реца, Лойолы и Борджиа,Но еще и певца Лауры…И гляжу неотрывно до боли, до дрожи яНа цветные миниатюры".

"А вот дальше, пожалуй, и лягут прошлые строки, своего рода вывод, а затем…"

В поисках рифмы к "нарисованы" всплыли "совы" и "соборы", сложились в строчку, строфа логично завершилась "рыцарями и монахами":