Историки железного века - Александр Владимирович Гордон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далин поддержал позицию Старостина об издании Кропоткина без купюр, которых требовала советская идеологическая цензура. В результате, благодаря в том числе его поддержке, «Великая французская революция» оказалась первым кропоткинским изданием с 20-х годов, увидевшим свет в оригинальном виде.
Вскоре мы со Старостиным написали статью о Кропоткине, основываясь на его маргиналиях к «Социалистической истории» Жореса[890]. Как возник замысел этой работы, мой друг объяснил сам для Сержа Абердама, когда французский историк, душа проекта исследования взаимодействия советской и французской исторической науки[891], заинтересовался этим сюжетом.
Е.В., готовя к изданию «Великую французскую революцию» Кропоткина, обнаружил в его фонде книгу Жореса, которую русский историк в процессе создания своего произведения основательно проштудировал, испещрив текст бесчисленными пометками от научных комментариев до политически-ругательных. Старостин проделал колоссальную работу по их дешифровке, затрудненной даже чисто технически (неразборчивые и фрагментарные записки карандашом), и воспроизведению. Потом мы совместно осуществили вторичную «дешифровку», интегрировав эти фрагментарные записки («для себя») в общий контекст труда Кропоткина и «Социалистической революции» Жореса[892].
Думаю, это было сделано неплохо и, можно сказать, по-далински. Был введен в оборот архивный источник и использован на все 100 %: от анализа частного документа нам удалось перейти к серьезной историографической проблеме, впервые на конкретно-историческом уровне сопоставив концепции двух классиков изучения Французской революции в начале ХХ века. С понятным удовлетворением я докладывал о результатах этой работы на заседании, посвященном 85-летию Далина в Институте всеобщей истории.
Прямым исполнением далинского завета стала публикация текстов Сен-Жюста в знаменитой академической серии «Литературные памятники». Судьба этого памятника оказалась на редкость драматичной, вместив смену людей, поколений и даже исторических эпох. За несколько лет до смерти Далин предложил мне участвовать в издании Сен-Жюста («Саша, у меня есть к Вам большая просьба. Только я очень хочу, чтобы Вы не отказывались»). Ответственность за издание перешла к Далину от Манфреда, а тем оно было заявлено под названием «Сен-Жюст. Речи». Когда ответственность перешла от Далина ко мне, я решил дополнить речи и доклады этого хорошо известного у нас деятеля революции его малоизвестными нашему ученому сообществу трактатами, которые более полно раскрывают интеллектуальный облик якобинского лидера.
Однако вначале проблема была в моей собственной занятости, и «толкачом» издания стал секретарь серии Дмитрий Владимирович Ознобишин, который периодически будоражил меня телефонными звонками: «Je suis Saint-Just (Это – Сен-Жюст)». Затем возникла проблема коммуникации. Переводчики работали в северной столице, Татьяна Александровна Черноверская редактировала, работая в Новосибирске, а я, находясь в Москве, объединял и координировал их усилия, предпринимая неоднократные поездки по Октябрьской железной дороге.
Гораздо более серьезной проблемой оказалось, однако, то, что случилось тем временем со страной Россией. Финансовые трудности Академии наук и ее издательства, с одной стороны, антиреволюционный психологический климат, с другой («Зачем нам якобинцы?» – слышал я и в издательстве, и в редколлегии серии), привели к тому, что готовая работа пролежала несколько лет без движения. Угрозу, нависшую над изданием, отвела солидарная поддержка многих хороших академических людей. Некоторых из них мне бы хотелось здесь с благодарностью упомянуть, ибо мы все способствовали выполнению далинского завета.
Полную и активную поддержку оказывала сменившая Д.В. Ознобишина в должности ответственного секретаря серии Инна Григорьевна Птушкина, решение о публикации было принято при участии Дмитрия Сергеевича Лихачева и энергичном содействии Николая Ивановича Балашова и Бориса Федоровича Егорова, наконец, все могло рассыпаться, если бы не заведующая отделом издательства Нина Александровна Никитина. Особо упомяну ученицу и многолетнюю сподвижницу Далина Галину Сергеевну Черткову, написавшую отзыв для издательства и переживавшую все перипетии издания. Горжусь, что это многострадальное издание, к прохождению которого приложили руки, да еще вложили душу столько людей, увидело свет[893]. Это произошло летом 1995 г. в том же великом российском городе, на той же Университетской набережной Невы, где случилась моя первая встреча с Далиным.
А последняя прижизненная встреча с Далиным состоялась в конце 1983 г. В.М. попросил прийти, сказав, что хочет подарить мне книгу. И вот второй раз я на Кутузовском. Вхождение в дом напоминало ритуал: «Саша, я очень извиняюсь, но должен попросить Вас снять обувь». И вот я в некотором недоумении вступаю в кабинет. Далин берет заранее приготовленную книгу и вручает мне. Все! Не помню, о чем был разговор. Ничего значительного, тем более прощально-завещательного. Тоже с книгой – «Дантон» Луи Мадлена, скромное, без переплета издание начала Первой мировой войны. Далекий от меня автор, неблизкий, как и все «герои», персонаж.
Грех мой, я гораздо позднее, собравшись писать воспоминания к 100-летию Далина понял, что все дело в надписи. И прочел я ее будто впервые: «Дорогому Саше в память об его учителях. 11.XI.83». Элементарный аналитический прием: сопоставляя с надписью на книге «Историки Франции», вижу различие – отсутствие имен. Не означает ли этот пропуск, что Далин писал обо всех моих учителях и как бы от их имени, включая в их число себя? Наверное, ему хотелось, ненавязчиво, по-далински сообщить мне, как он надеется на отклик с моей стороны, на мою благодарную память.
Эти строки, однако, стали не просто долгом памяти. 100-летие Виктора Моисеевича и предложение редакции «Французского ежегодника» написать воспоминания побудили меня осмыслить, кажется впервые, бесценность общения с Далиным. Его оптимизм и его жертвенность, вера в идеалы и верность избранному делу – это уроки большой и трудной жизни. Уроки добрые и мудрые, которые по-хорошему воодушевляют и по-старинному научают.
Незадолго до кончины Далину присвоили звание почетного доктора наук Безансонского университета. Помню эту церемонию и невыразимо грустные глаза Далина, осененного торжественной лентой. Пришло признание от страны, истории которой он посвятил всю свою творческую жизнь, с учеными которой у него были очень уважительные и самые дружеские связи[894]. Не слишком ли поздно? В последнем письме другу Виктор Моисеевич процитировал Веру Инбер: «Уж своею Францию / Не зову в тоске. / Выхожу на улицу / В ситцевом платке»[895].
Оболенская, приведя эти строки, размышляет о далинской мечте снова посетить Францию, о разочаровании советской действительностью. А я размышляю об ином. Виктор Моисеевич был замечательным представителем поколения «Гренады»: «Я хату покинул, / Пошел
