Избранное - Луи Арагон

А он, Бернар, продолжал свой рассказ: рассказывал о ручном труде в исправительных заведениях и о том, как фабриканты отыскивают увечных ткачей в больницах и как те соглашаются работать за полцены. О доме призрения — прямо при выезде из Амьена, рядом со знаменитым променадом Лаотуа, — куда вместе с бродягами и умалишенными сгоняют каторжников, списанных с галер в силу тех или иных физических недостатков, женщин, заклейменных палачом у позорного столба, — словом, всех осужденных департаментскими трибуналами. Корпуса этого дома призрения стоят вплотную друг к другу и разделены восемью узенькими двориками. В иных дворах слышен непрерывный вой — это воют сумасшедшие. Мужчины и женщины живут в разных зданиях, и в каждом есть мастерская примерно на три десятка прялок. Сейчас там хотят установить хлопкопрядильные станки, но не хватает места. Официально считается, что плата здесь такая же, как и у обыкновенных рабочих, но в заведении существует система удержаний. Работа оплачивается сдельно, так что человеку трудно установить подлинные размеры своего заработка. В заведении имеется несколько ткацких станков устарелого образца, принятого еще в прошлом веке. У всех этих людей — заключенных, нищих, умалишенных — из заработка вычитают также стоимость инструмента.

— Вы только вообразите себе этот ад: сумасшедшие воют, жужжат прялки, станки грохочут… И в этом содоме от зари до зари трудятся люди. Из окон видна одна только часовня, заслоняющая небо и отделяющая женскую половину от мужской. Единственный отдых — молитва, единственное лакомство — овощная похлебка. Как же, скажите на милость, можно объединить этих людей с крестьянами и работниками мануфактур? Я слышал, как один фабрикант выражал пожелание, чтобы каторжников заставляли отбывать свой срок в домах призрения, где бы они работали для ткацких мануфактур. И, смотрите вы, какой выискался филантроп: осудил смертную казнь, которая лишает его ткачей.

Слушал ли старик Бернара? Под тяжелую мерную рысь рабочих лошадей, волочивших тряский фургон по ухабам, он целиком ушел в свои думы о былом. Лицо застыло, как у статуи, а крупный длинный нос придавал ему какой-то особенно значительный вид, смущавший собеседника. Наконец он заговорил, и слова его не имели никакого отношения к амьенскому дому призрения.

— Твой отец, Бернар, никогда не рассказывал тебе о Ромме? Я имею в виду Жильбера Ромма, потому что был еще Шарль Ромм, его брат, тот, что посвятил себя исследованию болот и пережил Жильбера… А о самом Жильбере не рассказывал? У меня хранится любопытная книга, он выпустил ее в Третьем году под названием: «Численник землепашца на Третий год Республики». И вообрази, что в первом издании книги, подготовлявшемся в отсутствие автора, по недосмотру наборщика выпал целый месяц — прериаль… получилось так, словно наборщик не желал, не мог допустить, чтобы в книге человека, сложившего свою голову именно в прериале, упоминался этот месяц…

— А это верно, что он погиб? — осведомился Бернар. — Кое-кто утверждает, что, после того как Ромм ранил себя кинжалом, его не могли сразу отправить на эшафот, и ему удалось бежать, говорят даже, что его видели 18 брюмера в Сен-Клу, где он призывал народ выступить против государственного переворота…

— Увы, — продолжал со вздохом господин Жубер, — все это сказки, придуманные себе в утешение… в его книге нынешний день — первый день жерминаля — назван не в честь святого, а в честь весеннего цветка — белой буквицы… помню даже, какими комментариями сопровождается это слово в календаре Ромма: «Листья ее употребляют в вареном виде; цветы кладут для отдушки в вино, а корни — в пиво; овцы охотно ее поедают». В свое время я жил в этом краю у отца Софи, ты был тогда в том возрасте, когда ребят отдают в подручные к ткачам, я вспомнил про эту книгу и отправился по весне с отарой на пастбища — отец Софи неусыпно пекся об улучшении поголовья и скрещивал местных пикардийских овец с испанскими мериносами, — так вот, я сам видел в лесу, с какой охотой щиплют овцы белую буквицу… Ромм не ошибся…

— Вы жили у отца Софи? — воскликнул Бернар. — В Сен-Рикье?

— Да, в Сен-Рикье, сынок… где ваши отцы — твой и ее — сделали гораздо больше, чем полагают, для экономической независимости страны! Редко кто так всесторонне изучал вопросы воспроизводства овечьего поголовья, а ведь в те времена избавление от засилья английских товаров являлось общенациональным делом. Знаешь ли ты, что послал меня сюда другой патриот, развивавший их взгляды, знаток феодального права, который, роясь в бумагах пикардийских земледельцев, установил причины бедности безземельных крестьян… Имея в виду дальнейший рост стада и его потребность в кормах, он предлагал устраивать искусственные пастбища и разработал особую систему смены культур, в зависимости от времени года, о чем в ту пору и понятия не имели…

— Это Бабеф! — воскликнул Бернар, и собеседник его утвердительно кивнул головой. Оба путника надолго замолчали, погрузившись в раздумье о далеком и близком. Эти общие воспоминания-мечты сближали их вопреки разнице лет в четыре десятка. Оба они — и молодой развозчик шерсти, и старик, бывший член Конвента, — возможно каждый по-своему, ощущали глубокую связь, существующую между шерстяной промышленностью и разведением тонкорунных овец, улучшением лугов и стараниями патриотов, которые столь прозорливо и столь безошибочно видели, в чем состоят интересы Франции.

День уже клонился к закату, солнце расплывчатым диском катилось вслед за путниками слева от дороги к горизонту, временами исчезая за завесой тумана. Дорога шла по гребню плато, вдоль небольших деревушек, а там, внизу, параллельно дороге, тянулась уже подернутая сумраком долина Малой Терэны; последние багряные отблески окрашивали гладь реки, и, даже когда солнце зашло, еще долго розовела вода, словно покрытая лаком. А крестьяне все продолжали выбирать камни из рыжей земли и складывать их в кучи.

Вдруг господин Жубер заговорил, как бы думая вслух:

— Наполеон… при всех преступлениях Наполеона — Наполеона, вернувшего эмигрантов, Наполеона, совершившего все то, что привело его к гибели, при всем том… видишь ли, надо признать, что Наполеон в той области, о которой мы с тобой говорим, претворял в жизнь наши старинные мечты — конечно лишь потому, что этого требовала его политика континентальной блокады… и все же он многое понимал, он покровительствовал суконной промышленности, велел выписывать из Испании баранов-производителей, отличал людей, старавшихся преобразить землю и улучшить поголовье скота… поощрял изобретателей машин, облегчил въезд английских мастеров… Тем не менее мы имели достаточно веские причины устраивать против него заговоры: эти вечные войны, эта тирания… Твой отец — да и Бабеф — поначалу был против Робеспьера… потом открыто, перед термидорианцами… он сказал, он признал его, он боролся за Конституцию девяносто третьего года, за дело Робеспьера… А теперь мы… Ведь теперь Бонапарт, сваливший Бурбонов, уже не тот Бонапарт, понимаешь? И то, что мы будем предлагать народу…

— Вы не можете так думать всерьез!.. — воскликнул Бернар.

— Однако это так, сынок. Подобно Бабефу…

— Но Робеспьер тогда уже умер! Он был только знаменем. А Бонапарт жив!..

— Он жив и именно поэтому может принести нашему делу больше пользы, нежели мертвый. У него армия. Армия, очистившая себя от аристократов. Необходимо превратить ее в народную армию, объединить народ и армию… Не гляди на меня так, я еще не сошел с ума. А известно ли тебе, что неделю назад союзники в Вене торжественно лишили Бонапарта всех прав и объявили его вне закона? Новость эта прибыла в Париж одновременно с Маленьким Капралом. Понимаешь, что это значит? Снова девяносто второй год, родина в опасности, чужеземные армии угрожают нашим границам, и, как тогда, победа зависит от народа: или народная война, или измена. Неужели ты не видишь, что вновь начинается Революция? Мы продолжаем ее с того, на чем остановился Максимилиан, только с учетом опыта прошедших лет…

— Вот это вы и собираетесь поведать им сегодня вечером? — спросил Бернар.

Оба замолчали. По брезентовому верху забарабанил дождь. У Бернара голова горела как в огне, а ноги застыли. Что такое наговорил ему старик? Как так, Наполеон — в роли продолжателя дела Ромма и Бабефа! Ему отлично было известно, что «господин Жубер» и Бабеф сильно не ладили между собой. И все-таки они заключили между собой союз, как это иногда бывает. В одном главном вопросе они расходились — в вопросе о собственности. Но, по-видимому, господин Жубер учитывал, каким уважением окружено в Пикардии имя Бабефа! И перед этим молодым человеком, чей отец… Так в чем же все-таки заинтересован народ? «Организация» бросила лозунг: установить связь с народом. Народ… когда Бернар произносил, пусть даже мысленно, слово «народ», десятки картин возникали перед умственным его взором: исконная пикардийская нищета, дома призрения, где изнемогающие от непосильного труда мужчины и женщины мрут как мухи, попрошайки у сельских околиц, торфяники, плывущие вниз по Сомме на своих плоскодонках… а в городах странные секты, грызущиеся друг с другом, — дети Мэтра Жака или Отца Субиза, Деворанты, Волки…