Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади - Борис Николаевич Тихомиров

Справочник «Весь Петербург в кармане» имеет цензурное разрешение от 21 марта 1846 г. Значит, сведения об адресе Краевского приурочены к тому времени, когда совсем недавно в журнале «Отечественные записки» была опубликована повесть Достоевского «Двойник», с чего и началось сотрудничество писателя с Краевским. К этому же времени может быть отнесена и карикатура Н. А. Степанова «Журналист и Сотрудник», предназначенная для «Иллюстрированного альманаха», на которой Краевский изображен как некий бонза, с непроницаемым лицом восседающий на диване, а Достоевский — стоящим перед ним в подобострастной позе. Окружающая обстановка, как того требуют законы карикатурного жанра, конечно же, лишь слегка намечена и вполне условна. Однако нет сомнений, что художник изобразил своих героев именно в редакции «Отечественных записок», в квартире Краевского на Невском проспекте.

В перечне материалов альманаха, в «Оглавлении статей и картинок», рассматриваемая зарисовка Н. Степанова представлена безлично «Журналист и Сотрудник»[502]. На странице, где помещена сама карикатура, имена Достоевского и Краевского также не названы. Но посвященный читатель-современник легко узнавал «персонажей», изображенных на рисунке. И не только в силу близкого портретного сходства[503], но и благодаря развернутой подписи, воспроизводящей литературный анекдот, широко известный в писательских кругах северной столицы. Приведем его дословно:

«[Сотрудник:] Вы изволили прочесть мою повесть?

[Журналист:] Прочел, ничего, недурна, местами есть промахи, поверхностный взгляд на предметы… (С глубокомысленной важностью) Знаете, повесть ваша собственно не повесть, а психологическое развитие.

[Сотрудник:] Именно-с… Вы, может быть, изволили забыть, что это мнение Г-на Т., которое я изложил в письме к вам при посылке повести?»[504]

О том, что Краевский, не обладая достаточным критическим чутьем, направо и налево повторял мнения близких к нему литераторов, знал почти весь Петербург. В фельетоне «Петербургский литературный промышленник» И. И. Панаев, выведя Краевского под именем Петра Васильевича, так изобразил эту его повадку:

«— Это славная вещь, что вы не толкуйте, серьезное произведение, — говорил он, — тут виден талант, и наблюдательность, и поэзия… Славная, славная вещь!

— Ничего тут нет, — возражал ему хладнокровно литератор, — произведение это самое посредственное, — и доказывал ему очень ясно, что в этом произведении нет ни таланта, ни наблюдательности, ни поэзии…

— Нет, нет, как можно, — повторял Петр Васильевич, — полноте — это прекрасная вещь…

Но обыкновенно через месяц, а иногда и ранее, нимало не смущаясь, об этом самом же произведении и тому же самому литератору слово в слово повторял его мнение, выдавая его за свое собственное.

Такие комические сцены повторялись беспрестанно»[505].

К. Турчанинов. Портрет А. А. Краевского. 1845

Журналист и Сотрудник (Краевский и Достоевский). Карикатура Н. Степанова. 1847

Также и в романе «Униженные и оскорбленные», где присутствует много автобиографических аллюзий, отсылающих читателя к середине 1840-х гг., времени начала творческой деятельности Достоевского, он в сходных чертах обрисовал Краевского в образе «литературного антрепренера» Александра Петровича. В разговоре с повествователем этот персонаж «пускается в рассуждения о современной литературе»: «При мне он не конфузится, — рассказывает Иван Петрович, — и преспокойно повторяет разные чужие мысли, слышанные им на днях от кого-нибудь из литераторов, которым он верит и чье суждение уважает. При этом ему случается иногда выражать удивительные вещи. Случается ему тоже перевирать чужое мнение или вставлять его не туда, куда следует, так что выходит бурда. <…> В настоящую минуту он силится подробно изложить мне одну литературную мысль, слышанную им дня три тому назад от меня же, и против которой он, три дня тому назад, со мной же спорил, а теперь выдает ее за свою. Но с Александром Петровичем такая забывчивость поминутно случается, и он известен этой невинной слабостью между всеми своими знакомыми».

В основу фельетонного пассажа Панаева положен инцидент, произошедший некогда между Краевским и Белинским. Достоевский же в «Униженных и оскорбленных» изображает издателя «Отечественных записок» на основе личного опыта отношений с ним. Сюжет карикатуры Н. А. Степанова, по-видимому, восходит к вполне определенному реальному событию, послужившему для этого словесно-графического фельетона «прототипом». Уточнить историко-литературные координаты события, получившего, судя по всему, в свое время широкую огласку, позволяет одно попутное замечание Н. А. Добролюбова, сделанное им в статье 1861 г. «Забитые люди»: «Г-н Достоевский известен любовью к рисованию психологических тонкостей, — пишет критик, добавляя: — Мнение о его, кажется, „Двойнике“, что это „собственно не повесть, а психологическое развитие“, подало повод к одному очень известному анекдоту»[506].

Добролюбов, с одной стороны, дословно воспроизводит реплику Журналиста, содержащуюся в подписи под карикатурой в «Иллюстрированном альманахе», а с другой — делает важное уточнение: речь идет о второй повести Достоевского — «Двойник». Что в подтексте карикатуры подразумевается именно «Двойник», дополнительно подтверждается и указанием в подписи к ней на «Г-на Т.», которому принадлежат слова о том, что это «собственно не повесть, а психологическое развитие». Этот господин Т. — И. С. Тургенев, действительно присутствовавший на чтении Достоевским в начале декабря 1845 г. первых глав тогда еще не завершенного в целом «Двойника». Таким образом, можно с основанием заключить, что в карикатуре Н. А. Степанова нашел отражение реальный диалог, конечно же, по законам жанра в известной мере шаржированный, имевший место между писателем и его издателем в конце 1845-го — самом начале 1846 г., когда «Двойник» был передан Достоевским для публикации в «Отечественные записки».

Когда это могло произойти? Карикатура, конечно, не документальное свидетельство. Поэтому восстановим историю ранних отношений Достоевского и Краевского.

Их знакомство произошло при посредстве В. Г. Белинского — ведущего критика «Отечественных записок»[507]. 8 октября 1845 г., когда рукопись «Бедных людей» уже была одобрена цензурой к публикации в «Петербургском сборнике», Достоевский писал в Ревель брату Михаилу, в гостях у которого он провел все лето, напряженно работая над «Двойником»: «Я бываю весьма часто у Белинского. Он ко мне донельзя расположен и серьезно видит во мне доказательство перед публикою и оправдание мнений своих. <…> Белинский понукает меня дописывать Голядкина. Уж он разгласил о нем во всем литературном мире и чуть не запродал Краевскому, а о „Бедных людях“ говорит уже пол-Петербурга». Эти строки еще не позволяют заключить о личных контактах Достоевского и Краевского, но твердо свидетельствуют, что в начале осени 1845 г. издатель «Отечественных записок» достаточно наслышан о молодом талантливом писателе, авторе принятых в «Петербургский сборник» «Бедных людей» и заинтересован заполучить его следующее произведение в свой журнал.

В конце октября Достоевский уже сотрудник Краевского. Н. А. Некрасов в это время задумал издавать комический альманах «Зубоскал», и в № 11