Такова торпедная жизнь - Рудольф Гусев

Понятно, с этой торпедой, конечно, торопились. Ее конструкция сама говорила об этом. Она несла на себе одновременно штрихи талантливости и торопливости. Представьте себе — боевая торпеда имела положительную плавучесть. Нонсенс. Значит, возила с собой пустые объемы, воздух, и довольно много. Это в то время, когда конструктор борется за каждый кубический дециметр, чтобы разместить в торпеде что-то «приятное» супостату. А здесь торпеде необходим самоликвидатор, который еще при ошибочных действиях торпедного расчета при приготовлении торпеды вылетал из нее как пушечное ядро, сметая все на своем пути, включая, любопытные головы. Бывало такое. Хорошо еще, что вылетал он вверх. Или этот этиленгликоль в приемном устройстве аппаратуры самонаведения. У акустиков на нем свет клином сошелся: только в его среде сделанная на коленах паяная вращающаяся шторка приемного устройства производила минимальный уровень акустических помех и, значит, обеспечивался максимальный радиус реагирования аппаратуры самонаведения. А был этот этиленгликоль крутым ядом и имел, к несчастию, химическую формулу С2,Н4(ОН)2, «Знатоки» химии, разбавляя этиленгликоль водой, формула которой Н2О им тоже была известна, чувствовали себя средневековыми алхимиками, вдруг получившими золото из дерьма. А какой русский на миру не скажет с гордостью, что в трудную минуту он и не такое снадобье пивал? Все на том свете. За редким исключением. От них и известно о таинственных опытах современных алхимиков.

Что же это такое происходит, спросит изумленный читатель. Торпеду хотят поставить на пьедестал, а пишут про какую то торопливость, разные химикаты. Не спешите, я обо всем расскажу. Я знаю, что у всякого правого дела есть противники, как по характеру, так и по уму. Не расскажи я обо всем, мне тотчас крикнули бы из толпы противников: «А знаете ли вы…» — А я им: «Да, знаю». — «А слышали ли вы…» — Я опять: «Да, слышал». — «А видели ли вы…» — Я опять: «Да, видел». — «Так ведь Шахнович хотел в Израиль уехать». — «Не Шахнович, а сын его, и не хотел, а уехал. В 1976 году, кажется». Валерия Моисеевича Шахновича, инженер — полковника в отставке, доктора технических наук, профессора, лауреата Ленинской премии уволили из Минно-торпедного института менее, чем за сутки. Даже Ученый Совет собрать успели и осудили. Партия сказала: «Надо», коллектив ответил «Есть!» Осудили и уволили. А за что? О том, что это он начал делать первую советскую противолодочную торпеду, не вспомнил никто. Я, все-таки, продолжу рассказ о недостатках. О них, мне казалось, я все знал. До определенного времени. Началась история с небольшого происшествия.

Как-то на ЭМ «Порывистый» при снаряжении торпед СЭТ–53 запальной принадлежностью произошел хлопок газов в аккумуляторном отделении боевой торпеды. Всем было известно, что для организации такого «аттракциона» нужно месяца полтора не вентилировать аккумуляторное отделение торпеды, а затем «специально» использовать для замера сопротивления изоляции зарядного отделения мегомметр не на 100 вольт, а на 500. Тогда небольшая искра на первичном реле усилителя неконтактного взрывателя подорвет небольшой объем горючей смеси. Однако заместитель начальника МТУ Тихоокеанского флота Вадим Михайлович Андреев командировал меня на эскадренный миноносец: «Здесь вроде все ясно. Два нарушения инструкций. А вдруг изобрели новый способ подрыва? Разберитесь. Завтра доложите». Прибыл в Стрелок. Причина сразу же подтвердилась. Торпеду не вентилировали со дня убытия в отпуск командира БЧ–3, а мегомметр на 500 вольт мне предъявили с видом святых в качестве вещественного доказательства своей невиновности. Временно исполняющий обязанности флагминского минера Олег Шипко, уяснив суть дела, был в панике: «Если ты завтра доложишь, что виноват я, прощай моя карьера. Отпускали на Классы, теперь не пустят. Все пропало. Жена уже уехала в Ленинград». Он принес бутылку спирта, пару таранек. Мы разместились в каюте для коррекции вкуса напитка и начали знакомиться. Немного выпили. Разговор не клеился. Тогда он достал из портфеля глиняную бутылочку рижского бальзама, которую, конечно, берег для более торжественного случая, но сейчас принес в жертву мне, проверяющему из Управы. Видя его не придуманное горе и откровенную надежду на чудо — бальзам — мне стало жалко бедного Олега. Слава Богу, хлопок был умеренным. «Хочешь, я тебе покажу, как все было?» — «Ради Бога, не надо». — «Что так?» — «Знаю одного любопытного „бычка“ с миноносца. Однажды при проверке цепей стрельбы на „проворачивании механизмов“ он чем-то отвлекся, и его матрос без доклада и спроса оттянул рукоятку производства залпа. Боевая торпеда вылетела за борт. „Ты что сделал! Покажи!“ — вскричал он. Матрос показал. И вторая боевая торпеда вылетела за борт. Потому я предпочитаю в этих случаях быть нелюбопытным. Кстати, это были парогазовые торпеды. Скажу по секрету, торпеду СЭТ–53 ухитрились выстрелить на бетонный пирс. Выдержала и такое обращение. Не торпеда — бревно. Но мы настойчиво пытаемся ее подорвать». Я сказал это, и в голове родилась мысль, как спасти бедного Олега. Но я решил подождать радовать его до утра. Утро вечера мудренее. Утром я спросил: «К кому идем — командиру корабля или флагмину дивизии?» — «Давай к флагмину дивизии капитану 3-го ранга Бушуеву Владимиру Ивановичу». — «Мне все равно». Бушуев, опытный флагмин все знал, включая о вечернем междусобойчике: «Мне все ясно. Скажи, репрессии последуют?» — Он беспокоился и о себе. — «Не знаю, — говорю ему — о репрессиях, но я доклад хочу перевести в другую плоскость. Нам нужно перестать лазить в горловины запальных устройств с мегомметрами. Нужно ввести контрольный патрон с лампочкой. Вставил — не горит — снаряжай. Иначе мы сами пытаемся подорвать гремучую смесь». Бушуев сразу все понял и оживился: тут можно из «непробиваемых» в мыслители. «Я вас поддержу. Поддержу сейчас же». Пока я возвращался во Владивосток, Андреев уже был в курсе дела: «Пишите бумагу в УПВ. Я подпишу». Я взмолился: «Вадим Михайлович! Меня срочно в отпуск выгоняют. Вчера еще не отпускали, а завтра уже пойдет счет дням. Лечу в Ленинград. Зайду на „Двигатель“ к военпредам. Все доложу» Андреев тоже куда-то спешил, поэтому неожиданно согласился.

Через неделю я сидел в кабинете руководителя военной приемки Владимира Федоровича Сущенко, и мы вели разговор. Предложение об укомплектовании корабельного ящика специальным контрольным патроном было принято без возражений. Я тогда решил от встречи выбрать по максимуму и начал перечислять недостатки практической торпеды:

— Если не включить на торпеде перед выстрелом переключатель режимов, то торпеда всплывет в точке залпа и у нее сгорит умформер. Зачем ему сгорать? Вещь не дешевая, в ЗИПе их не много.

— Пусть сгорает. Не будете допускать ошибок. Иначе у вас все торпеды будут всплывать в точке залпа, но все будет «шито-крыто» и «тип-топ», ведь вы перестреливать не будете. — «А он прав», — подумал я и выложил «главное»:

— Воздух возим в торпеде. Можно было бы сделать ее покороче.

— Возим не воздух, а резервные места для проведения модернизации. Придет время — узнаете. Торпеда с серебряно-цинковой батареей на подходе. Там еще что-нибудь придумаем.

Опять мимо. Я загорячился и перевел разговор на этиленгликоль, где позиции Сущенко казались мне шаткими.

— Работаем. В СЭТ–53М этиленгликоля не будет. И здесь вопрос решаем. Нужно будет заложить на длительное хранение несколько приемных устройств с различными наполнителями. Программу скоро вышлем.

— Понял. Владимир Федорович, а почему торпеда называется СЭТ–53, если принята она на вооружение в 1958 г. Быть бы ей СЭТ–58. Ведь раньше были ЭТ–46, САЭТ–50, ЭТ–56.

Сущенко хитро улыбнулся, разгадав мою жалкую попытку хоть чем-то его «уесть», поднял указательный палец вверх и произнес:

— У военных не должно быть жесткой системы. Чтобы противника запутать. Пусть янки думают, что она у нас с 53-го года. Ну, а сами-то мы все знаем. Конечно, мужики торопились. «Наш ответ Чемберлену». В мелочах есть проколы, но по-крупному все «тип-топ».

Во всех без исключения случаях неудовлетворительных результатов практических стрельб торпедами СЭТ–53 просматривалась вина личного состава флота. Поэтому промышленность на «разбор учений» не приглашали, расправу чинили сами и фамилию Главного конструктора благополучно забывали. Представителей завода «Двигатель», приезжающих по авторскому надзору, встречали почтительно, водили на главную достопримечательность Дальневосточного арсенала — последнюю шпалу транссибирской магистрали, угощали спиртом «на последнем рубеже», кланялись и благодарили.

Торпеда СЭТ–53 была самой надежной отечественной торпедой. Она была сделана без зарубежного аналога. Вся наша. Она вошла во флотскую жизнь незаметно и естественно, словно была в ней всегда. Вспоминается курьезный случай на Северном флоте. Где-то в 1973-м году после выполнения боевого упражнения торпедой ТЭСТ–68 в точке всплытия ее не обнаружили. Поискали, поискали — не нашли. По истечении двух суток, когда по расчету, должна была сработать заглушка потопления, корабли вернулись в базу. Однако, спустя пять суток, торпеду увидели с проходящего в этом районе судна. Она благополучно плавала хвостом вверх. Послали торпедолов, который вскоре привез ее в базу. Оказалось, что заглушка потопления торпеды благополучно растворилась и вода начала поступать в ПЗО. Набрав немного воды, торпеда опрокинулась, вода продолжала поступать, но в ПЗО образовалась воздушная подушка, которая не дала торпеде утонуть. Вины личного состава здесь нет, а конструктивный дефект — неправильный выбор места размещения заглушки потопления — просматривается. Но в чем проявляется этот дефект? В том, что торпеда не утонула, даже когда мы ее перестали искать, по сути, предали торпеду, бросив в море. Как ее еще натовская «Марьята» не высмотрела? Бригаду подготовки торпед от завода «Двигатель» тогда возглавлял Осипов Виктор Епифанович. Мы стояли вокруг торпеды вместе с его бригадой: Игорем Немтиновым, Борисом Червинским, Константином Сергейчиком. И слышится мне, словно торпеда шепчет: «Не ждали?».