Павел Филонов: реальность и мифы - Людмила Правоверова

Рибейра[765], Ороско[766], Сикейрос[767] — такие далекие от сурового Филонова и такие чем-то неуловимо ему близкие, рассказали со стен правительственных зданий страшную и славную историю своей страны.

Выставка в Доме печати потом была перенесена в Московско-Нарвский Дом культуры. Она вызвала широкую полемику в печати. Против Филонова выступил писатель Лидин. Многие выступили защитниками Филонова.

В журнале «Красная панорама» за 1929 год, № 24, статья Наркома просвещения Анатолия Луначарского «Изобразительное искусство на службу народа»[768].

Статья Наркома иллюстрирована одной из работ Филонова. Портрет Глебова-Путиловского. Портрет сделан в развитом стиле Филонова двадцатых годов.

Портрет во многом провидческий. Атмосфера неизвестности передана тревожными зигзагами, пересекающими изображение и фон. Глебов-Путиловский, старый партиец, профессиональный революционер, стал жертвой репрессий 1937 года[769].

Цитирую строки Луначарского:

«Новое, более или менее западническое, более или менее — новаторское и урбанистическое направление может найти себе применение. Такого рода подход можно только приветствовать»[770].

Сразу же после статьи следует очерк Воинова — «Ленинградские художники». Воинов очень положительно отзывается о школе Филонова[771]. <…>

Другой крупной вехой в истории Школы Филонова было создание декораций и костюмов к «Ревизору» — экспериментальному спектаклю [19]28 года[772]. Филоновцы выступили как декораторы. Это был по-настоящему интересный и сильно нашумевший спектакль. Он упоминается как в истории театра, так и в истории Школы Филонова. Режиссер Терентьев истолковал комедию Гоголя как театральный гротеск.

Это называлось новым прочтением классики. Приемы театра Мейерхольда были доведены до крайнего преувеличения, предвосхищавшего театр абсурда.

Играли подтекст.

Режиссер находился под явным влиянием известной в ту пору книги фрейдиста и литературоведа Ивана Дмитриевича Ермакова «Психопатология творчества Гоголя»[773]. К этому времени должна была выйти книга Ермакова — «Органичность и выразительность картины». Неизвестно, сохранилась ли ее рукопись? Именно в это время издававшиеся Ермаковым переводы Фрейда были прекращены изданием. Молодые филоновцы декорировали спектакль в духе крайней фантасмагории.

Люди — марионетки с ног до головы, увешанные атрибутами своей социальной роли. Знаки власти и силы уже безвластны и бессильны.

Обобщенный образ обветшалой и обреченной эпохи. Театральный гротеск слился с причудливостью декораций.

Из этой группы, которая работала над картинами, — филоновец Ландсберг[774] всерьез увлекся театром. Для него работа над «Ревизором» была первым шагом в будущей деятельности театрального художника.

У вдовы Ландсберга хранятся эскизы костюмов к «Ревизору». Видимо, нет никого из той группы декораторов. Автор данных строк не сумел никого найти.

Все эти годы Филонову близки многие молодые литераторы.

Литературная группировка «Обэриуты»[775] почитала Филонова одним из тех, кто проложил им путь. Сильная личность Филонова оказывала непреодолимое влияние на всех, кто встречался ему на жизненном пути.

Многие считают, что образ художника в романе Каверина «Василеостровские вечера» — это литературный портрет Филонова[776].

Можно проследить влияние аналитического метода на творчество Константина Вагинова, особенно на стихотворном сборнике «Опыт соединения слов посредством ритма» и на первом сборнике молодого Заболоцкого «Столбцы».

Заболоцкий сохранил уважение к Филонову до самой своей смерти.

Под влиянием художника — молодой Заболоцкий увидел второй план абсурдности трагедийного бытия. Все исследователи творчества Заболоцкого отмечают это влияние[777].

<…> Филонов никогда не продавал своих картин, тем более не продавал их за границу. Он считал, что они принадлежат Родине. На все предложения показать их на Западе — он отвечал отказом.

Художник очень много времени отдает людям, двери его школы открыты для всякого желающего. Он бесконечно много работает как художник. Он создает большое количество картин. Автор данных строк может остановиться лишь на немногих, запомнившихся, запавших в память.

«Портрет народоволки Серебряковой».

Суровый пафос первых лет революции отразился в одном из лучших портретов Филонова, сделанном в манере старых мастеров, — портрете Серебряковой. Картина погибла в блокаду, сохранилось лишь фото.

Серебрякова — политкаторжанка и политэмигрантка — член революционной группировки 1905 года, принявшей на себя старое имя Народной воли, овеянное славой и залитое жертвенной кровью.

Образ идеализирован. Человек идеи — русский интеллигент. Сосредоточен взгляд, сомкнуты губы и твердость в сплетенных руках. Выразительные руки — типичные руки картин Филонова. Такие русские женщины веками шли в Сибирь за раскол и на каторгу за идеи народовольцев.

Серебрякова, после долгой эмиграции в Англии, возвратилась на Родину — в первый год Революции. Она стала женой и преданным другом художника. Она разделила с ним трудную жизнь и блокадную смерть.

Ее портрет — это менее всего портрет жены художника. В образе любимого художник сумел увидеть идеи и жертвы.

Автору данных строк рассказывали, что был написан сначала портрет жены — бытовой портрет.

Художник остался им недоволен.

Уничтожил его и написал тот монументальный образ революционерки — человека идеи, который мы знаем.

Или могли бы знать, если бы оригинал не погиб в блокаду. С этим портретом сопоставим другой — это тоже образ любимого человека — образ сестры художника.

Евдокия Николаевна Глебова.

Строго реалистическая манера, напоминающая старых немецких мастеров. Время создания картины — 1915 год.

Это тоже ясный, сильный человек, но сильный по-другому.

Светская дама, непринужденная и самоуверенная.

Холеные руки, спокойные руки.

А через годы и годы, в блокадную зиму в той промерзшей комнате, где погиб художник, эти руки паковали картины, заворачивали рукописи мастера, а потом тянули санки через весь город.

Сестра художника сдала в Русский музей его наследие, перевезя его на детских санках под обстрелом, когда каждый неверный шаг грозил гибелью.

Русская женщина, знавшая, что любой ценой, любого страдания, любого риска — нужно спасти для России живописца ее трагедии.

Но это было через годы и годы, а на портрете 15-го года спокойная светская дама на фоне странных цветов.

Совсем иная графика Филонова. Из многочисленных графических работ — наиболее известен «Кабачок»[778] — [19]24 года.

Богема.

Ненавистная и до боли понятная.

Остановилось время в этом кабачке безнадежности.

Все вместе и каждый одинок.

Разговоры ни о чем, разговоры богемы.

Никуда и никогда не уйдут они от этих столиков.

Одинок человек, одинок среди людей, одинок наедине с собой. Они вспоминают.

Они вспоминают свое будущее, которое уже прошло.

Они надеются на прошлое, которое не наступит никогда.

У Мунка есть графика, аналогичная по сюжету и настроению, «Копенгаген — Богема».

У Филонова — с большим надрывом, пожалуй.

В пьесе Беккета — «В ожидании Годо» — тоже настроение бесплодного ожидания.

Люди ждут свое прошлое.

Эпиграфом к этой графической работе может служить афоризм Серена Кьеркегора, ставшего известным в России в самом начале века: «Говорят, время идет, нет, время стоит — и я вместе с ним».

Наступают тридцатые годы. Художник пишет тревогу.

«Звери»[779].

Сфинксы ХХ-го века, вставшие над пустынным городом.

Порождение города. Смертельно опасные, ненавидящие, ненавидимые и бессильные.

Нечеловеческая и такая человеческая мука в глазах у зверя.

Можно броситься, прикрыв глаза, вонзить клыки, убить. Что изменится в этом городе, в этом мире?

Ничего не изменится. Кругом город, равнодушный ко всему. Застывший в своем безразличии.

Кристаллический, кубистический город вокруг.

«Львы»[780].

Торжествуют звери над поверженными людьми.

Львы, мудрые мудростью хищников. Подстерегают они любое движение поверженных людей, готовые раздавить их сильной когтистой лапой. Энергичные, умные звери.

«Каторжник»[781].