Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры - Анатолий Ведерников

Дух Петра I восприняли его ближайшие сподвижники, с которых и можно начинать историю русской интеллигенции. Пусть в начале этой истории не было открытого и сознательного отрицания веры, но дух западной культуры сказался на нашей интеллигенции в эмансипации разума от веры, от Церкви, в отрыве познания от внутреннего совершенства духа, следствием чего явилось снижение нравственного уровня жизни. Сойдя с религиозной основы, она сначала стала не очень строгой, а затем, по мере сознательного отхода от веры, дошла до известного всем нигилизма 60-х годов XIX столетия. Так, внутреннее самоопределение первых западников по отношению к Богу породило целое направление атеистической мысли и соответствующую практику жизни в некоторой части русской интеллигенции.

К такому именно взгляду на явления личной и общественной жизни побуждает нас не одно религиозное сознание, но и художественная литература, которая, по словам архиепископа Антония (Храповицкого), помимо сознания писателя, только силою его художественного гения раскрывает в картинах действительной жизни непреложные законы бытия. Внутреннее самоопределение человека по отношению к источнику бытия, то есть к Богу, мы и считаем самым главным из непреложных законов жизни. Именно из этого самоопределения человека вытекает все остальное: жизнь и творчество, мысли и действия, слова и поступки, убеждения и нравственность. Поэтому в истории русской религиозной мысли мы будем интересоваться проявлениями последней только в свете внутреннего религиозного самоопределения каждого мыслителя.

Так именно обстоит дело и с художественным творчеством русских поэтов и писателей. Они должны войти в историю русской религиозной мысли не только внешними признаками своей религиозности, но главным образом своим художественным отображением действительной жизни, в которой мы можем увидеть и проследить историю души художника как процесс его внутреннего религиозного становления. Для этого нужно только хорошо понять природу художественного гения.

Как раз в Пушкине мы видим художественного гения такой силы, которая сразу же обнаруживает истинные свойства подлинного поэтического дарования. Последнее нас интересует как способ, как средство выявления внутреннего мира поэта, независимо от его головных убеждений, часто нетвердых, непостоянных и нередко отражающих изменчивость внутренних побуждений в борьбе за склонность к добру или ко злу. По Пушкину можно судить о природе поэтического дарования вообще, которое своим изначальным свойством имеет правдивость, верность действительному состоянию души поэта во всех обнаружениях его поэтического творчества. Пушкин считал, что поэзия должна быть искренним, свободным и независимым выражением мыслей и чувств, составляющих содержание внутренней жизни поэта. В письме к П. А. Вяземскому (май 1826 г.) Пушкин пишет: «Твои стихи к мнимой красавице (ах, извини, счастливице) слишком умны. А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата». Это значит, что истинной поэзии чужда и, по существу, даже враждебна всякая тенденциозность, нарочитая идейность и учительство, которое должно быть законным предметом публицистики. Поэзия не проповедует того, что должно быть, а только свидетельствует о том, что есть, воплощая в произведениях образ живой жизни с ее непреложными законами. Наивность и непосредственность, чистота и свобода от предубеждения должны быть свойствами поэтического свидетельства о жизни.

Соглашаясь с таким пониманием поэзии, приходится признать, что поэзия облекает в красивые и привлекательные формы не только явления добра, которому красота свойственна по природе, но и явления зла. Поэтому может казаться, что, облекая в красивые формы добро и зло, поэзия стоит как бы в безразличном отношении к тому и другому, что она как бы аморальна. Но так только кажется. На самом деле поэзия, следуя нравственному правилу, вернее природному свойству правдивости, представляет зло жизни в красоте его соблазна, в красоте искусительной силы и привлекательности для человека. Конечно, в действительности и в поэтическом изображении очарование зла лживо; это очарование есть не что иное, как красота подделки под видимую форму добра. Но в жизни добро и зло смешаны и, находясь в состоянии постоянного противоборства, требуют от поэта, как и от всякого человека, свободного выбора, свободного расположения или к одному, или к другому началу. Выбор совершается в душе поэта в виде тяготения или симпатии к чему-либо и тем самым сообщает поэтическому образу силу нравственного предпочтения, оценки и даже жизненного решения. По этой причине в творчестве истинного поэта не может быть ничего нравственно безразличного.

Пушкин, конечно, истинный поэт, и по его именно творчеству судим мы о действительных свойствах художественного гения. Этот гений Пушкина создал образ идеального поэта в стихотворении «Пророк», из которого мы узнаем о призвании и сущности истинного поэта. Но сам Пушкин не воплотил в себе этого идеала, потому что никогда не ставил перед собою трудной задачи полного нравственного перерождения. Оставаясь в сфере эстетического опыта, он давал в себе место любому чувству, любому порыву, любой страсти и по этой причине, в силу обычной для человека греховной немощи, не мог измениться нравственно своими силами. Для этого необходимо было вмешательство свыше, что и случилось в трагическом завершении его земной жизни: в ниспосланном ему свыше страдании совершилось в нем полное нравственное перерождение. А в жизни своей он не шел дальше поэтического воплощения своих добрых стремлений и против греховных влечений своей натуры не мог найти в себе самом иных средств, кроме силы поэтического очищения. Оно и является средством и, в силу правдивости своей, важнейшим свидетельством его внутреннего становления, его внутреннего движения к Богу из далекой страны заблуждений.

Сильную и богато одаренную душу Пушкина от юности бороли и сильные страсти. Овладевая душой поэта, они, однако, не могли завладеть ею всецело. Божественная одаренность поэтической души Пушкина в сочетании с благотворными впечатлениями детства скрывала в себе такую силу внутреннего сопротивления, которая не давала страстям увлекать душу за черту нравственной смерти. В свете этой скрытой силы всякая страсть в конце концов обнажалась в своей лжи, и разоблаченный в сознании демон-искуситель терпел поражение. Освобождаясь от очередного демона внутренне, Пушкин предавал его позору поэтического воплощения, в котором поражение демонов закреплялось навеки. Кавказский пленник, Алеко, Евгений Онегин, Мазепа, Самозванец, Скупой рыцарь, Сальери, ДонЖуан – вот неполная чреда разоблачений, обнаживших неприглядность былых кумиров Пушкина.