За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

— Мортиры и единороги что-то приумолкли. А полевая артиллерия шрапнелью садит, аж захлебывается. Видать, дело до сшибки дошло.

Бунтовщики, переметнувшиеся на сторону суворовских войск и накануне посланные в разведку (для верности за отца оставляли в заложниках сына, а за брата — другого брата), принесли более точные сведения.

Пехота Пугачева раз десять ходила в атаку по речному льду и частью полегла под вражеским огнем, а частью утопла в громадных полыньях, зато казачья и калмыцкая конница обошла фланги республиканцев, и сейчас там шла такая отчаянная рубка, что пар от разгоряченных тел и пороховой дым застилали солнце.

Спешно прервав банные забавы, Суворов приказал армии строиться в походную колонну и выступать, не принимая во внимание сгущавшиеся сумерки и крепчающий мороз.

— При ласковой погоде привольно гулять только барышням, — заявил он, усаживаясь на коня. — А солдату сподручнее воевать в мороз или бурю. Его ведь, клянусь своей печенкой, враг в такую погоду никак не ожидает. Били мы гурок в солончаках, конфедератов побеждали в болотах, а с бунтовщиками в снегах расправимся. Только нельзя забывать про глазомер…

— Быстроту и натиск! -докончил Барков, из седла переместившийся на облучок кибитки, в которой под рогожами хранилось чудо-оружие механика Кулибина. — Да только вы, Александр Васильевич, супротив своих заветов что-то весьма долго в бане провозились. Или неприятель численное превосходство явил, или одно из воинских искусств вам внезапно отказало.

— Глазомер меня не подвел, — без тени смущения признался генерал-поручик. — Все цели я разглядел и оценил досконально. Натиск тоже был довольно успешен. А сгубила меня, как ни странно, быстрота, в этом славном деле совершенно неуместная. Учитывая прежние ошибки, намереваюсь на обратном пути взять реванш… Рекомендую и тебе, Ванька, принять участие в банной баталии. Сие в любом возрасте весьма пользительно.

— Если доживу, то обязательно воспользуюсь вашим советом. — пообещал Барков.

Декабрьская ночь придавила мир таким морозом, что даже воздух оцепенел, а самая горячая кровь стыла в жилах. Грохот впереди утих, и только зарницы временами озаряли небо.

Солдаты, прежде почитавшие езду в санях за блат, теперь соскакивали с них и бежали рядом, захлебываясь сухим кашлем и проклиная все на свете.

После пятнадцати верст пути Сyвооров велел раздать всем по чарке водки. Некоторые, выпив, пытались закусить пирогом или бубликом, взятым про запас, но все съестное превратилось в камень. Погибающие от холода солдаты без команды покидали строй, поджигали первую попавшуюся избу или стог сена, и грелись возле такого костра до тех пор, пока он не обращался в пепел.

После тридцатой версты приказано было налить по второй чарке, но хватило уже не всем. Небо за правым плечом стало светлеть, и это внушало хоть какую-то надежду — свет подсознательно связывался с теплом.

Впереди стали ухать пушки. Казалось, что до них уже рукой подать, хотя, если верить карте, до места боя оставалось верст пять-шесть.

К счастью, на пути оказался тыловой обоз бунтовщиков, где уже варили кашу и кипятили сбитень. Благодаря самообладанию и хитрости Суворова обоз захватили без боя. А случилось это вот как.

Генерал— поручик, обряженный в долгополый тулуп и лисий малахай, вырвался на своей казачьей лошадке вперед и тоном отнюдь не командирским, а скорее панибратским объявил, что к «императору Петру Федоровичу» прибыло пополнение из Смоленской губернии.

Войско, в неравной борьбе с холодом напялившее на себя что ни попадя, и без всяких штандартов следовавшее за своим начальником на крестьянских дрогах и розвальнях, никакого подозрения тоже не вызывало. А когда обман раскрылся, защищаться или поднимать сполох было уже поздно. Впрочем, в обозе всегда служили люди, к опрометчивым поступкам и зряшнему геройству не склонные. Они сами выдали Суворову несколько казачьих старшин, верховодивших здесь, и стали каяться, отбивая земные поклоны:

— Помилуй нас, батюшка, мы силком от родного хозяйства взяты и никакого иного оружия, кроме кнутов, в руках отродясь не держали.

— Помилую, — пообещал Суворов. — Но задницы ваши бунтарские розгами обдеру. Только не сейчас, а как потеплеет, дабы вы причиндалы свои не обморозили, и в родное хозяйство при полном мужском достоинстве явились.

Пока отогревались горячей пищей и водкой, обнаруженной в обозе, окончательно рассвело. Бой впереди тоже разгорался, хотя палили в основном из ружей и пистолетов, что могло означать только одно — дело подходит к концу (но вот к какому именно, до сих пор оставалось неясным).

Суворов опять вскочил в седло и приказал трубить сбор.

— Всем приготовиться! — вещал он, объезжая повеселевшее войско. — Атака будет! Наступаем плутонгами! Дадим залп, от силы — два, а потом сразу в штыки! Если кавалерия налетит, стройся в каре и штык ставь лошади в пузо! Никто не смеет пятиться и на полшага назад! Врага будем крушить с тыла, а посему его картечи можно не опасаться.

В атаку двинулись скорым шагом, но глубокий снег этому мало способствовал. Люди еще как-то пробирались вперед, но лошади, проваливаясь по грудь, идти отказывались. Сразу отстала и артиллерия, если не считать кибитки Баркова, ехавшей вслед за Суворовым.

Впрочем, природные каверзы ничуть не смущали генерал-поручика, похоже, собиравшегося решить дело лихим штыковым ударом, как это уже не единожды удавалось ему в Бессарабии и Польше.

Одно только не учел великий полководец — боевых качеств своего нынешнего противника. Ведь прежде его взятым от сохи чудо-богатырям приходилось сражаться лишь с турками, известными своим фатализмом, да с изнеженной шляхтой, больше привыкшей к бальным залам, чем к кровавым ристалищам, а здесь земляк шел на земляка, брат на брата, и всем известная коса, наловчившаяся губить податливые травы, вполне могла наскочить на баснословный камень.

Долго ли, коротко ли, но в конце концов атакующие достигли поля брани, но не нынешней, а вчерашней или позавчерашней, о чем свидетельствовали окаменевшие трупы, изрядно запорошенные снегом.

Сегодня схватка шла на другом берегу реки, лед которой был основательно побит ядрами и представлял собой почти неодолимое препятствие для конницы и артиллерии (за суворовскую пехоту можно было не опасаться — та в случае нужды смогла бы без особых потерь форсировать любой из адских потоков — хоть огненный Флегистон, хоть болотистый Ахеронт). И Барков, и Суворов немедленно прибегли к помощи подзорных труб. Дым и пар, окутывавшие побоище, конечно же, затрудняли наблюдение, но даже неопытному глазу было очевидно, что полевые укрепления республиканцев взяты штурмом, а сами они оттеснены в чистое поле, где пять или шесть пехотных каре, непрерывно атакуемых конницей, медленно превращались сначала в беспорядочные толпы, а потом и в груду трупов.