Русская модель управления - Александр Прохоров

Если кто-либо не мог внести назначенную ему подать, то за него должна была платить община в целом. За неимущего платил имущий, за разорившегося платил неразорившийся, за спившегося — тот, кто еще не спился. Для стимулирования эффективности трудно придумать худший механизм. При такой налоговой системе община была вынуждена проводить политику уравнительности, потому что ей было экономически невыгодно, чтобы кто-то из ее членов разорялся.

Если крестьянин пропивал лошадь, то община сама обязывала других членов общины на своих лошадях вспахать и засеять его участок, чтобы он получил урожай и имел возможность заплатить налог. Община «давала бесплатно лес для постройки; если кто заболеет, то мир бесплатно исправлял его хозяйственные работы: убирал хлеб, сено и т. п.»[414]. Община как кластерная хозяйственная единица отвечала за то, чтобы каждый крестьянин выполнил свои обязанности перед государством.

«Взимавшие налоги государство, казна или помещики, обычно проживавшие в городах и просто не знавшие своих крестьян, не могли соразмерить величину оброка с каждою отдельною собственностью.

Крестьянам предоставлялось право самостоятельно раскладывать оброчную сумму, назначавшуюся на всю общину сразу. То есть вместе с раскладкой оброчной суммы предоставлялось крестьянам и до известной степени внутреннее самоопределение. Крестьяне сами распределяли между собой подати и оброки, решали на сходках возникавшие вопросы. Существование круговой поруки и самостоятельная раскладка оброчной суммы вели к соразмерности оброка и платежеспособности крестьян»[415].

Такое положение дел, естественно, не мотивировало на эффективную работу. «Крестьянин не только не стремился максимально увеличить площадь своего надела, но и еще старался „скинуть с себя“ его часть, а с ним и повинности. С этой целью хозяин держал не двух лошадей, а одну, отговаривался тем, что ему нечем сеять, оставлял часть барской запашки необработанной»[416].

Если кто-то начинал получать больше дохода, то барин мог просто увеличить оброк. Так что хорошей работой можно было нанести вред не только себе, но и всей общине. Пока все работали мало и плохо, помещик имел одно представление о доходности своих земель. А если хотя бы один крестьянин увеличивал продуктивность хозяйства, то у барина возникал соблазн повысить оброк или увеличить барщину. Власти общину сохраняли и поддерживали. Государству легче иметь дело с кластерной единицей, чем с каждым отдельным крестьянином. Например, пока в Сибири землевладение было заимочным, общины не было. Но к XVII веку в наиболее освоенных районах Сибири начало оформляться деревенское начало: «мир», выборные представители которого были ответственны за поведение крестьян. Государственная власть обязывала крестьян снабжать провиантом служилых людей, то есть выполнять барщинные повинности.

Известно, что уже с 1620 года земельные угодья новопоселенцам отводились на целую общину. Община же сама делила землю и отводила своим членам новые участки, когда старые оказывались выпаханными[417]. Никто не мешал членам общины, каждому в отдельности или целыми семьями, по своей инициативе расчищать от леса и обрабатывать новые участки. Но эти участки земли находились в распоряжении отдельной семьи до тех пор, пока не окупали затраченный труд. Затем они поступали в передел, т. е. переходили в распоряжение всех ее членов[418].

Другой опорой общинного уклада жизни и общинного мышления была православная церковь. Не случайно «совсем не было общин в Прибалтике, Западной Белоруссии, Левобережной Украине — там, где была сильна католическая церковь. Их было мало в Восточной Белоруссии»[419].

Россия велика. Многие ее обитатели еще занимались подсечным земледелием тогда, когда на Западе уже происходили буржуазные революции. Однако, как веревочка ни вейся, конец-то все равно будет. Подавление общинами конкуренции позволяло сохранить и даже увеличить число домохозяйств, но количество земли на одно хозяйство естественным образом уменьшалось. Сельское население губерний Европейской России со времени реформы 1861 года к 1900 году выросло с 50 до 86 млн человек. Площадь надельной земли осталась неизменной, размер надела сократился с 4,8 до 2,6 десятины. Под пашню пошли выпасы, что, в свою, очередь, привело к понижению количества скота. Земля стала хуже удобряться. В Германии в 1898 году крестьянин получал с одной десятины сто пудов хлеба, а в России — только сорок[420].

Прирост населения России в 1900–1914 годах составлял 2 % в год. Такой большой прирост создавал проблему, поскольку только для его поддержания требовалось ежегодное увеличение производства на 2 %. А общинное землевладение не позволяло перераспределить землю в пользу более эффективных хозяйств и тем самым поднять продуктивность сельского хозяйства. Отсталость России и, как следствие, бедность населения видны из размеров национального дохода на душу населения, который составлял в 1913 году около трети немецкого и 1/8 американского[421].

Другим следствием общинного хозяйствования было отсутствие в крестьянской среде понятия частной собственности на землю. Земля принадлежала не отдельным семьям, а общине в целом и регулярно переделивалась между членами общины. Переделы происходили после ревизий (то есть переписей) и бывали двух видов — общие и частные. При общем происходила общая нарезка полос и разверстка их между всеми членами общины, а при частных переделах в разверстку поступала лишь часть земли, делившаяся между небольшим числом домохозяев. С одних дворов община «сваливала» землю, а на других «наваливала». Мальчик 10 лет имел право на 1/4 часть надела ревизской души, 12 лет — на 1/3. Общинник от 20 до 55 лет имел право на один-два надела. После 55 лет крестьянин освобождался от земли и обязанности работать на ней.

Передел земли регулировался «обычным правом» — отсюда поговорка «что город — то норов, что деревня — то обычай». Механизм земельного передела был сложным. На сходе избирались «мерщики». Перед выходом в поле они давали присягу на честность. Каждое поле сначала делили «по доброте», отделяя плохой участок от хорошего. Потом каждый участок делился на полосы, и они посредством жеребьевки распределялись между общинниками. Так появлялась чересполосица.

Земельный передел — апофеоз уравниловки в земельном вопросе. Самое ценное, что есть для крестьянина, — земля, для приобретения и освоения которой жертвуют своими жизнями целые поколения, в России не была частной собственностью. «Общинная форма землевладения имела еще дурную сторону в том, что благодаря ей заглохло в крестьянах стремление интенсивно работать и хозяйничать на земле, которая в сущности им не принадлежала»[422], — к такому выводу пришел не либеральный интеллигент, а жандармский начальник. Крестьянин знал, что он получил эту землю лишь на ближайшие несколько лет, поэтому улучшать ее, проводить мелиорацию и т. п. не было никакого резона. Наоборот, нужно было за эти несколько лет выжать из земли все что можно.