Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I - Александр Евгеньевич Пресняков

его любимых занятий: он немало проводил времени за рассмотрением строительных проектов, вносил в них свои изменения, лично их утверждал, следил за их выполнением. Зато он скучал на занятиях юридическими и политическими науками; преподаватели, хоть и выдающиеся по глубине мысли и знаний, но плохие педагоги – Балугьянский и Шторх, – сумели только укрепить в нем отвращение к «отвлеченностям», что, впрочем, соответствовало его натуре и умоначертанию. Понятие «права» осталось чуждым мировоззрению Николая; юридические нормы для него – только законы как повеления власти, а повиновение им основано на благонамеренности подданных, воспитанных в благочестивом смирении перед высоким авторитетом. «Лучшая теория права, – говорил он, – добрая нравственность, и она должна быть в сердце не зависимой от этих отвлеченностей и иметь своим основанием религию». Лучше, чем теория «естественного права», которую ему внушал профессор Кукольник, подошли Николаю реакционно-романтические веяния немецкой политической литературы, столь ценимые в родственном ему Берлине. Отражением этих веяний была своеобразная доктрина, какую в 1848 г. изложил Я.И. Ростовцев в «Наставлении для образования воспитанников военно-учебных заведений». Тут государственная власть получает значение высшего авторитета во всех общественных отношениях: верховная власть есть «совесть общественная», она для деятельности человека должна иметь то же значение, что его личная совесть для его внутренних побуждений; «закон совести, закон нравственный, обязателен человеку, как правило для его частной воли; закон верховной власти, закон положительный, обязателен ему, как правило для его общественных отношений». Воля людей, составляющих общество, есть, по этой теории, элемент анархический, так как «в общежитии неизбежна борьба различных воль», а потому, «чтобы охранить общество от разрушения и утвердить в нем порядок нравственный», необходимо господство другой силы – верховной власти; она создает основания «общественной совести» своими узаконениями, задача которых – подавить борьбу различных стремлений и интересов, лиц и общественных групп во имя «порядка», квалифицируемого как «нравственный». Твердую опору этому «закону верховной власти» должно дать церковно-религиозное воспитание юношества в «неограниченной преданности» воле отца небесного и в «покорности земной власти, как данной свыше». У николаевского политического консерватизма была своя, достаточно цельная, психологическая и педагогическая теория. В них – моральная опора всевластия правительства как источника и общественного порядка, и нравственности, и культуры: вне государственного порядка – только хаос отдельных личностей.

Эта упрощенная и характерная для своего времени философия жизни была и личным мировоззрением Николая. «Здесь, – говорил он, объясняя мотивы своего преклонения перед прусской армией, – порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одно из другого, никто не приказывает, прежде чем сам не научится повиноваться; никто без законного основания не становится впереди другого; все подчиняется одной определенной цели, все имеет свое назначение: потому-то мне так хорошо среди этих людей и потому я всегда буду держать в почете звание солдата. Я смотрю на всю человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит».

II. Казенный национализм

Царствование Николая I – золотой век русского национализма. Россия и Европа сознательно противопоставлялись друг другу как два различных культурно-исторических мира, принципиально разные по основам их политического, религиозного, национального быта и характера. В годы Александра I могло казаться, что процесс «европеизации» России доходит до крайних своих пределов. Разработка проектов политического преобразования империи как бы подготовляла переход русского государственного строя к европейским формам буржуазного государства; эпоха конгрессов вводила Россию органической частью в «европейский концерт» международных связей, а ее внешнюю политику – в рамки общеевропейской политической системы; конституционное царство Польское становилось, в намерениях русского властителя, образцом общего переустройства империи, и не столько форпостом, отграничивавшим Россию от Запада, сколько широким мостом их связи: даже в экономическом отношении соглашение держав о мерах к облегчению условий обмена между частями поделенной польской территории получило расширенное толкование и привело в 1817 г. к такому прорыву системы запретительно-покровительственных пошлин, который вызвал острую тревогу за судьбы молодой русской промышленности; наконец, церковно-административная и религиозно-просветительная политика в духе общеевропейской реакции в эпоху Священного союза вела к своеобразной нивелировке «самобытных» черт русской жизни и в этой области.

Настойчивая реакция против всех этих тенденций Александровской эпохи объединяла различные интересы и тенденции русской общественности. Вся политика Александра I, и внутренняя, и внешняя, встречалась с резкой и раздраженной критикой, с неумолкавшей оппозицией, которая отражала интересы и требования разных общественных групп, но объединялась одной чертой: национально-патриотическим настроением, враждебным «императору Европы», как его называли. Голос консервативных элементов этой оппозиции прозвучал всего громче в записке Карамзина «О древней и новой России». Карамзин одинаково враждебен и конституционным опытам, и министерски-бюрократическому управлению; он отстаивает старое русское самодержавие. «У нас – не Англия, мы столько веков видели судью в монархе и добрую волю его признавали вышним уставом… В России государь есть живой закон: добрых милует, злых казнит и любовь первых приобретает страхом последних… В монархе российском соединяются все власти, наше правление есть отеческое, патриархальное». «Самодержавие есть палладиум России». Министры, поскольку они нужны, «долженствуют быть единственно секретарями государя по разным делам». Не в чиновничестве должен император искать опоры своей власти, а в дворянстве, родовом, постоянном, не том мнимом, подвижном, которое приобретается по производству в чины; в руках этого дворянства должны быть должности по управлению. Дворянство и духовенство, Сенат и Синод как хранилища традиций, а над ними государь-законодатель, источник всякой власти: «Вот основание российской монархии». Идеал Карамзина – дворянская монархия XVIII в.; она для него национальная святыня. Самодержавная власть – сила охранительная для дворянского государства. Государь должен быть главой дворянства, в нем, и только в нем видеть опору своего пре стола. Письмо, которое Александр получил по заключении ненавистного дворянству Тильзитского мира и которое, по-видимому, следует приписать тому же Карамзину, выразило то же воззрение не менее отчетливо: единение с дворянством одно разрешит задачи, поставленные реформами первых лет царствования, – единство в управлении и замену произвола законностью; «в сей-то взаимной доверенности государя к дворянству и дворянства к своему государю вы найдете способы дать нам правление сосредоточенное и совокупное, которого члены были бы оживлены тем же духом и труды бы их устремлены к одной цели», – читаем тут с одобрением (весьма лукавым) государю, который начал правление с того, что «самого себя подчинил спасительной власти законов» и восстановил нарушенные права «первых столбов престола» (дворянства и хранителя его прав Сената), а себя окружил «правителями, назначенными всеобщим движением», т. е. общественным мнением того же дворянства. Так и должен действовать правитель. Если он хочет быть национальным и популярным, пусть изгонит «силу иноплеменников» и проникнется «неограниченной доверенностью к собственной своей нации», пусть рассчитывает только на «настоящих россиян»; только тогда правительство станет сильным и достигнет того «единства намерений в