Приключения бравого солдата Швейка в русском плену - Карел Ванек

Отношение народов и армий к войне было как раз такое, как отношение осла из вышеуказанного рассказа к грузу, который непрестанно подкладывался ему хозяином. Это было тоже «ничего», однако это «ничего» принималось не так равнодушно, как думали. Когда дошло до пятидесяти «ничего», европейский осел взбесился. В России это случилось ещё раньше, потому что в ней оказалось меньше социалистов, которые держали осла под уздцы и прочувственно его увещевали, чтобы он шёл дальше, что эту тяжесть ему суждено нести самой судьбою и что дело его хозяина является и его делом, ибо если этот хозяин заработает хорошие деньги, то даст и ему лишний пучок лебеды. И осел терпеливо шёл за своим хозяином-правительством, которое, как только замечало, что осел замедляет шаги, начинало стегать его бичом.

Русское правительство сделало большую ошибку, что вовремя не организовало искусственное размножение социал-демократов. Если бы их выводили, как цыплят в инкубаторе, по триста штук сразу, то царь Николай II мог бы царствовать в России до сегодняшнего дня.

И Россия в наше время могла бы действительно уподобиться ослу из сказочки педагога.

В ту зиму, когда Швейк, оставленный своими товарищами, занялся изготовлением колец, Россия, как в бурю дуб, была потрясена историей с Распутиным, бывшим любовником царицы и её пяти дочерей и духовным утешителем всех придворных дам (молился он за них господу Богу, по принципу, только в постели). Неграмотные русские солдаты окружали вечером Горжина, который приносил газеты и читал их вслух; он читал большие статьи об убийстве этого человека, до того считавшегося святым, которому якобы явился сам Бог, различные предположения о том, как это случилось, и русские землячки, подпершись локтями, слушали его с большим вниманием.

– Вот так начальство, мать…

– Вот сволочь! Они забавляются, а тут умирай за них!

– Вот императрица, немка проклятая! А ты издыхай за них голодом!

– Да, да! В Петрограде б… а ты корми вшей в окопах!

– Ну. пора войну кончать! Начальство надо побить и идти домой.

Солдаты говорили так только между собою, остерегаясь поручиков и офицеров. А после этого шли как ни в чем не бывало на вечернюю молитву и по-прежнему пели царский гимн.

Фельдфебель Анненков был весьма набожным и преданным царю человеком; ему был подчинён как отряд русских солдат, так и пленные, помещавшиеся в этом бараке. Он становился перед иконой впереди всех, читал «Отче наш» и первый же начинал густым басом петь «Боже, царя храни».

Другой его чертой была слабость к политуре и полное пренебрежение к спиртным лакам. Он мечтал только о том времени, когда будет свободно продаваться водка, и обещал в первый же день напиться до остервенения.

Большая часть времени у него уходила на поиски денатурата, который он пил, когда ему удавалось его раздобыть, прямо из бутылки, и, говоря о достоинствах царя русской империи, он при этом шипел: «Войну он начал, а водку запретил, мать его… сукин сын». (Под словом «он» он подразумевал царя.) Русские газеты начали писать все острее и смелее; в армии нарастал дух восстания, а чтение газет только разжигало это настроение. Однажды, когда Горжин читал статью о том, что вся власть должна была бы перейти к Думе, а солдаты вслух с этим соглашались, в барак вошёл поручик Воробцов.

Все были так заняты газетой, что не заметили его прихода. Он встал позади солдат и стал прислушиваться к замечаниям, сопровождавшим чтение Горжина.

– Вот Сухомлинов сволочь, мать его…

– Ну, вот, говорят, конец войне! Уж все немцам продали.

– Да, да, да, нас ведут на убой, как телят!

– Начальство нужно перебить, немцам тоже надо сказать, чтобы они перебили своих офицеров.

Воробцов потихоньку вышел из барака, пришёл в канцелярию, приказал позвать к себе фельдфебеля Анненкова и сказал ему:

– Вечером займись с солдатами словесностью. Расскажи им о царской семье, а я приду посмотреть.

Итак, вечером Анненков приступил к занятиям словесностью.

Это было забавно. До этого он успел влить в себя бутылку денатурата и потому находился в прекрасном патриотическом настроении. После краткого вступления, в котором он упрекнул солдат за то, что они только и делают, что жрут кашу и ищут вшей, он перешёл к самой теме: царской фамилии. Тут вошёл Воробцов и сел на нары.

– А ну-ка, скажи мне, – говорил Анненков, обращаясь к солдату, – кто такой Николай Второй?

– Это наш император, – отвечал солдат.

– Хорошо, – похвалил фельдфебель, – это наш царь, он управляет нами на благо России и победит германцев, а вот водку закрыл и не даёт её солдатам, мать…

Воробцов закусил губу, скрывая улыбку. Анненков понял это как поощрение и вызвал другого:

– Ну а ты скажи, кто такая Александра Федоровна?

– Не могу знать! – стереотипно ответил солдат.

– Как же, скотина, ты не знаешь, кто она такая! – заволновался фельдфебель. – Ты хотя скажи, кем бы она могла быть?

Солдат молчал.

– Да у тебя-то жена есть? – помогал ему фельдфебель.

Солдат тяжело размышлял, а потом сказал:

– Наверное, хозяйка царёва будет.

– А-ле-ксандра Фе-до-ровна, – говорил по складам фельдфебель, хлопая солдата по голове книжкой при каждом слоге.

– Ну, на сегодня достаточно, – сказал Воробцов, уходя.

Он шёл медленно и слышал, как солдаты говорили:

– Вот видишь, из-за всякой шлюхи наш брат получает по морде.

«Всюду уже говорят одно и то же», – подумал поручик, и, наняв на улице извозчика, направился к себе домой; там он вытащил из шкафа бумагу и, запершись, принялся писать. Немного подумав, написал несколько строк и только после этого сверху надписал: «Товарищи!»

– Сегодня я иду на базар, – сказал однажды утром Швейк Горжину, собиравшемуся снова посетить своих коллег-официантов, которые из профессиональной солидарности кормили его. – У меня много приготовлено товара, он теперь падает в цене. Хлеб становится дороже, сало тоже. А то ещё вовсе перестанут покупать.

– Швейк, – сказал Горжин, – смотри ничего не болтай. Вчера вечером в «Савойе» у генералов было какое-то совещание, говорят, что в Петрограде революция. Официанты уже слышали, будто там стрельба. Возможно, что там восстали рабочие.

– Да оно уж и тут попахивает, – сказал Швейк. – Оно бы и тут необходимо было сквознячок пустить. Да я ни во что не вмешиваюсь, я человек нейтральный. Так подожди, я пойду с тобой.

И они отправились по грязной дороге к городу.

– Ну так если до чего-либо дойдёт, постарайся ретироваться, – снова напомнил ему Горжин, когда они встретили казачий разъезд.

– Да ведь я человек с головой, – ответил на это Швейк, – я все-таки неглупый. Я буду нейтральным. Уверяю тебя, что со мной ничего случиться не может, как это было с этим Грдличкой, который ходил в Коширжах на «Млынарж-ку». Один раз во время музыки его сын и зять сразились между собою. Ругаются, дерутся, бьют друг друга ногами, вырывают волосы, и люди зовут старика Грдличку, чтобы он пришёл их разнять, потому что это ведь его люди, они его и послушаются.

А он отговаривается: «Мне что за дело, пускай они сами решают свой спор. Я человек нейтральный». Прибежали полицейские, обоих арестовали и посадили в одиночку в Смиховском. участке. Через три дня их выпустили, приходят они домой и давай колотить старика: «Ты что же это, тесть. Тесть, а позволяешь меня, твоего зятя, бить какому-то сопляку!» – говорит один. «Ах, черт возьми, ты мой отец, можно сказать, у нас с тобой одна кровь, меня арестуют, а ты ничего не делаешь!» – говорит другой. В общем, отколотили его так, что свезли его в больницу в карете скорой помощи. Там, когда доктора стали его обкладывать льдом, он и говорит:

«Молодые люди! Ради всего святого, послушайте меня, старого человека: когда где-либо затевается скандал, не будьте никогда нейтральными, а будьте радикальными. Станьте или на ту, или на другую сторону и вмешивайтесь в самую суть дела. Бейте кого попало! А если будете нейтральными, то вас станут бить. Вот эти все шишки и ссадины я получил за свою нейтральность».

Через час Швейк оказался на базаре и убедился, что спрос на его товар довольно плох. Никто на его перстни и внимания не обращает; люди ругались и волновались:

– Задержали телеграмму! Из Питера человек приехал.

– Но воинский-то начальник телеграмму получил.

– А почему он её солдатам не прочёл? Мать его…

– На заводах забастовки. Вчера человек из Москвы приехал, говорит, надо бастовать; в Петрограде революция началась, – слышал он всюду.

– Говорят, что царя уже нет.

– Как нет? Разве можно жить без царя?

– Дурак. Без хлеба сдохнешь, а царь тебе на что?

Швейк понял, что начинается нечто важное, и спрятал свои кольца в карман. С базара он пошёл по главной улице навстречу волновавшейся толпе, направлявшейся к зданию воинского присутствия.

Казачьи патрули и стража проезжали и прохаживались беспрерывно, не обращая ни на что внимания, городовые ходили кучками по три-четыре, и, казалось, они насторожились, очень встревожены и чего-то опасаются.