Речь без повода... или Колонки редактора - Сергей Довлатов

Но антисемитизм, как и всякое живое явление, многолик и разнообразен. То и дело меняет окраску. Переходит из одного состояния в другое.

Есть, например, антисемитизм государственный. Есть бытовой. Есть философский аспект юдофобии. Традиционное, историческое неприятие еврейства…

Государственный антисемитизм заметно усилился в связи с третьим эмигрантским потоком.

Известно, что выезжают не только евреи. Уехали десятки моих приятелей — русских. Мой друг, православный священник Лев Конин, уехал по израильским документам. (Да и я — весьма сомнительный еврей…)

Короче, русских выпускают. Однако есть два непременных условия.

Первое. Необходим израильский вызов.

Второе. Ты должен выдумать еврейского дядю или бабушку.

Эта покойная мифическая бабушка — недоказуема. Равно как и неопровержима. Будь ты Иванов до седьмого колена, все равно — подавай еврейскую бабушку.

Спрашивается, кому нужен этот унизительный балаган? И зачем?

Все очень просто. Власти преследуют две хитроумных цели.

Первое. Создать видимость, что уезжают лишь изгои, отщепенцы. Как принято говорить в Союзе — лица еврейской национальности.

Второе. Спровоцировать волну народного гнева. Стимулировать затухающий бытовой антисемитизм.

А он — действительно затухает. Более того, происходит любопытное смещение понятий. Когда-то еврея не любили за то, что он еврей. Сейчас еврея предполагают в том, кого не любят.

Десятки людей утверждают, что Сталин был грузинским евреем.

Брежнева считают евреем чуть ли не половина уголовников в лагерях.

Даже невинного Хрущева подозревали в еврействе.

Слово «еврей» превратилось в ругательство. Утратив конкретное значение. Тысячу раз я слышал:

— Этот Колька Сидоров такой еврей, с аванса мне не поставил…

Помню разговор в электричке. Пожилой мужчина рассказывал соседу:

— К нам в управление прислали одного. Все говорили — еврей, еврей, а оказался пьющим человеком…

Более того, появился новый мотив. У пивного ларька как-то довелось наблюдать такую сцену. Молодой парень утверждал:

— У меня отец наполовину еврей!

Собутыльники в ответ кричали:

— Да какой ты еврей?! Да ты такой же фоняк, как и мы…

Интеллигентом, мол, себя воображает…

В хорошем рассказе Аксенова «Победа» беседуют двое шахматистов-любителей:

«— Почему все шахматисты — евреи?

— Так уж и все? Я, скажем, не еврей. Да и вы не еврей.

— Куда уж мне…»

Но вернемся к эмиграции. Помню наш отъезд. Взяли такси до аэропорта. Шофер по разговорам догадался, что мы уезжаем. Молчал, молчал, а потом говорит:

— От нас водитель уехал. У него собственное такси в Америке. На себя работает.

Я сказал:

— Вы тоже можете уехать.

Шофер усмехнулся:

— С моей-то рожей?..

Затем пожелал нам счастливой дороги. И чаевые взять отказался.

— Я же, — говорит, — не из-за этого. Я от души. Вспоминайте нас…

И я вспоминаю. И навсегда запомню эту добрую курносую славянскую рожу. И служебную карточку помню. Имя помню. Фамилию помню. А произнести не смею.

Потому что, хоть ты и не еврей, а раздавят тебя — в минуту!

КР ЭТО ПИСЬМО ДОШЛО ЧУДОМ…

Это письмо дошло чудом. Его вывезла из Союза одна поразительная француженка. Дай ей Бог удачи!..

Из Союза француженка нелегально вывозит рукописи. Туда доставляет готовые книги. Иногда по двадцать, тридцать штук. Как-то раз в ленинградском аэропорту она не могла подняться с дивана…

А мы еще ругаем западную интеллигенцию…

Вот это письмо. Я пропускаю несколько абзацев личного характера. И дальше:

«…Теперь два слова о газете. Выглядит она симпатично — живая, яркая, талантливая. Есть в ней щегольство, конечно, — юмор и так далее. В общем, много есть хорошего.

Я же хочу сказать о том, чего нет. И чего газете, по-моему, решительно не хватает.

Ей не хватает твоего прошлого. Я говорю твоего, потому что не знаю остальных ребят. Впрочем, Орлова, кажется, знаю. Познакомились на дне рождения у Виньковецкого. Или у Марамзина. Лохматый такой…

Итак, не хватает твоего прошлого. Твоего и нашего прошлого. Нашего смеха и ужаса, терпения и безнадежности…

Твоя эмиграция — не частное дело. Иначе ты не писатель, а квартиросъемщик. И несущественно — где, в Америке, в Японии, в Ростове.

Ты вырвался, чтобы рассказать о нас и о своем прошлом. Все остальное мелко и несущественно. Все остальное лишь унижает достоинство писателя! Хотя растут, возможно, шансы на успех.

Ты ехал не за джинсами и не за подержанным автомобилем. Ты ехал — рассказать. Так помни же о нас…

Говорят, вы стали американцами. Говорят, решаете серьезные проблемы. Например, какой автомобиль потребляет меньше бензина.

Мы смеемся над этими разговорами. Смеемся и не верим. Все это так, игра, притворство. Да какие вы американцы?! Кто? Бродский, о котором мы только и говорим? И которого декламируют развитые школьники — можешь его поздравить. Ты, которого вспоминают у пивных ларьков от Разъезжей до Чайковского и от Старо-Невского до Штаба? Смешнее этого трудно что-нибудь придумать…

Не бывать тебе американцем. И не уйти от своего прошлого. Это кажется, что тебя окружают небоскребы… Тебя окружает прошлое. То есть — мы. Безумные поэты и художники, алкаши и доценты, солдаты и зеки.

Еще раз говорю — помни о нас. Нас много, и мы живы. Нас убивают, а мы живем и пишем стихи.

В этом кошмаре, в этом аду мы узнаем друг друга не по именам. Как — это наше дело!..»

КР ЧЕЛОВЕК УМИРАЕТ…

Человек умирает не в постели, не в больнице. Не в огне сражений и не под гранатами террористов.

Человек умирает в истории.

Пусть ему дана всего лишь минута. Порой этой минутой завершается час. А этим часом — год. А годом — столетие, эпоха.

Такая минута соединяет века.

Господин Садат — убит и похоронен в истории.

Он был сильным, разумным и миролюбивым человеком. Мир на Востоке — его личное достижение.

Мы говорим о роли личности в истории. Полагаем, что историю делают народные массы. То есть — все и никто. Я думаю, это говорится, чтобы избежать ответственности.

«Илиаду» написал Гомер. Паровую машину изобрел Джеймс Уатт. Крылья дали человечеству — братья Райт. А Ватерлоо проиграл Наполеон.

Русскую литературу создал Пушкин. Выволакивают ее из провинциальной трясины Бродский с Набоковым. А роман «Я шел на связь…» — произведение господина Любина. И массы тут ни при чем…

Часто пишут: «Музыка и слова народные». Затем выясняется, что народные слова принадлежат Алешковскому. Да и музыка — ему же…

Впервые евреи оплакивают смерть араба. Это не случайно.

Президент Садат добился консолидации власти. Остановил напор фанатиков ислама. Слегка приструнил Каддафи. Выдворил советских шпионов, да еще отобрал у них любимую Асуанскую плотину.

Вспоминается такая песня:

Жар пустыни мне очи щипет (?!),И глаза застилает пот…Напиши мне, мама, в Египет,Как там Волга моя течет.

Эта песня — вершина экспансионистского нахальства. (Где уж там Киплингу с его африканскими маршами!) Садату она не понравилась…

У него было много врагов. Как у всякого миролюбивого человека. Потому что мир требует жесткой и целенаправленной воли.

Садат добился мира на Востоке. Мира, от которого зависит жизнь сотен тысяч людей. И который может рухнуть с гибелью одного-единственного человека.

Потому что мир — неустойчив. Люди злы. И нет конца человеческому безумию.

Садат творил добро неумолимо и жестко. Очевидно, не знал, не увидел другого пути.

Сердце такого человека открыто пулям.

ДЗЭН-БУДДИСТ С ЛОПАТОЙ

У меня есть друг в Ленинграде. Молодой живописец. (Назовем его Толя.) Очень сложный человек. Работает в манере трансцедентального концептуализма. (Или чего-то в этом роде.) И ближайшее окружение его примерно такое же.

Как-то раз он мне говорит:

— Я, понимаешь, страшно утомился. Надоели бесконечные споры. Надоели высокие материи. Я решил отдохнуть. Пожить естественной жизнью. Среди простых людей. Наймусь в котельную. Поработаю обыкновенной лопатой. Окрепну. А главное — отдохну…

Мой друг исчез. Через неделю появляется, рассказывает:

«Поступил, — говорит, — на работу. Напарники, вроде бы, симпатичные. Алик, Шурик и Вадик. Простые такие ребята… Выдали нам лопаты. Пошли мы шуровать…