Сказки старого Вильнюса V - Макс Фрай

Доехав до дома, Арина обнаруживает в телефоне целых три смс: «Ты только за порог, а кое-кто сразу к холодильнику», «Ест курицу», «Извини, ошибся. Не ест, а жрет».

Хорошо, что Лукас так любит Сигрюн, – думает она. – Если вдруг что, эти двое будут друг у друга, а значит точно не пропадут. Чего ж мне еще.

– Хуже всего, – говорит Таня, – что когда приходят эти… любители сладких снов, мы сразу оказываемся не у дел, и весь личный состав Городской Граничной полиции до утра шарится по городу, попутно истребляя гигалитры кофе – не присаживаясь, на ходу, чтобы, не дай бог, не задремать. Потому что наши чудесные гости жрут только нормальные человеческие сны. А от наших шарахаются, как черт от ладана. Вот так и узнаешь удивительные новости о себе: оказывается, мы уже в недостаточной степени люди. С точки зрения авторитетных экспертов, черт бы их побрал. Впрочем, на кой ему такое добро.

– Как они на самом деле называются? – переспрашивает Таня. – А никак. И смотри, не вздумай сочинить им какое-нибудь остроумное прозвище. Не дай бог, получится метко, сядет, как влитое, прилипнет намертво, станет именем, а это нельзя! Очень важно, чтобы они и дальше никак не назывались. Стефан говорит, дать имя чудовищу – все равно что подарить ему дополнительную силу. Это правило работает не всегда, но лучше не рисковать. Им и так слишком привольно у нас живется. По крайней мере, пока.

– Хуже всего, – говорит Альгирдас, – когда единственный способ помочь делу – стоять в стороне и ждать, чем закончится. Если хоть один из наших сегодня заснет, эти твари могут переполошиться и разбежаться. Но могут и не разбежаться, никогда заранее не знаешь, что на этот раз окажется сильней: их голод, или их страх. И далеко они, в любом случае, не убегут, просто переползут в чей-нибудь сон по соседству, где нас совершенно точно нет. И гоняйся потом за ними, как пес за кроликами. Увлекательно, кто бы спорил, да толку чуть.

– Нет, – говорит Альгирдас, – мы не можем находиться сразу везде. А то давным-давно выставили бы стражу и навсегда забыли бы о проблемах с незваными гостями. Но всех городских снов за один присест не увидишь, хоть тресни. Нет, никто так не может, не только мы с тобой. Новичков учат совмещать два сновидения – свое и напарника, потом добавляют третье, условно говоря, подозреваемого или пострадавшего, и вперед, с этим навыком уже можно начинать работать. С опытом приходит умение объединять в своем сознании несколько десятков сновидений, у больших мастеров счет идет на сотни, но в нашем городе живет полмиллиона человек, это все-таки слишком много. За всеми спящими одновременно не уследишь. А значит, этим тварям всегда будет, где спрятаться, и чем там поживиться. Удивительно ловкая, ушлая, живучая дрянь.

– Положа руку на сердце, – говорит Альгирдас, – я мало что знаю об этой напасти. Расспроси лучше шефа. Он сейчас в отвратительном настроении, а значит, будет рад возможности поболтать.

– Хуже всего, – говорит Стефан, – что когда возникают проблемы, которые люди могут решить только сами, без поту… посторонней, в общем, без нашей помощи, они обычно даже не догадываются, что эти проблемы у них есть. Сны больше не снятся? Тоже мне горе, подумаешь, сны! Без них только лучше, полноценный здоровый отдых. И вообще, ученые говорят, что яркие, достоверные сны – просто симптом разнообразных душевных болезней. А мы, значит, в полном порядке! – радуются бедняги, лежа на самом дне пропасти, со сломанными хребтами. И это – жители города, чей фундамент сложен из сновидений! Чего тогда ждать от всех остальных.

– Ткань сновидения, – говорит Стефан, – паутина, которую вместе, дружно, одновременно плетут сразу два паука: спящий и его незримый тайный двойник; иными словами, тот, кем становится каждый из нас, пересекая границу между чрезвычайно убедительной иллюзией бытия и подлинной жизнью сознания. Уничтожая их общий труд, пожиратели снов рушат мост между ними, который, будем честны, и без того слишком хрупок. А лишившись моста, двойники окончательно забывают друг о друге и становятся слабыми, растерянными, беспомощными половинками больше не существующего целого. Как ты думаешь, долго ли они проживут врозь? Вижу, ты знаешь ответ. И можешь представить, как легко будет хищникам справиться с тем из двоих, кто кажется им лакомым куском, самой сладкой едой, венцом насыщения. А человеческими телами они не интересуются: грубая, тяжелая пища, можно отбросить в сторону – ладно, пока живи. Другое дело, что жить все равно не получится: человеческое существо состоит из двух половинок, явной и тайной, одна без другой не просто беспомощна, а невозможна. А почему, как ты думаешь, вокруг так много живых мертвецов, вполне довольных собой? Им даже шанс оплакать свою утрату не светит: некому, нечем ее осознать.

– Вот что меня по-настоящему пугает, – говорит Стефан. – Нет в мире ничего ужасней безмятежности заживо сожранной жертвы, самонадеянно вообразившей себя царем природы и без пяти минут центром мира. Душераздирающее зрелище, никогда с этим не смирюсь. А сами по себе эти настырные хищные твари – да ладно, подумаешь, тоже мне великое горе. Во вселенной водится много всякого интересного, наш общий Создатель явно ценил разнообразие превыше целесообразности; кстати, не знаю, как ты, а я, пожалуй, пошел в Него. Разнообразие врагов меня не то чтобы радует, но вдохновляет. И настраивает на воинственный лад. Ничего, ничего, и не с такими справлялись! В том числе, и чужими руками, как приходится нынче. Правда, мало их пока у меня, этих рук. Но ничего, этих же как-то нашел, значит будут и другие. Придут, никуда не денутся. Ну или сам отыщу.

– На самом деле я их ничему не учил, – говорит Стефан. – Только объяснил подлинное положение дел, сформулировал задачу и подсказал пару охотничьих хитростей, да и то наяву, на словах. Надеюсь, был им хоть немного полезен. А так-то эти четверо умели выигрывать битвы с обжорами задолго до встречи со мной. А как ты думаешь, я их нашел? Опознал в городской толпе по тайным боевым шрамам – конечно, невидимым, как иначе, не саблями же они там сражаются, ну ты даешь.

– Все-таки совершенно невыносимо, что я не могу им помочь, – говорит Стефан, отставляя в сторону бокал с нагревшимся на солнце пивом, о котором сегодня ему даже думать тошно, не то что пить. – Только и остается ждать. И – слушай, вот это свежая идея! – молиться. Понять бы еще кому. Может, специального идола смастерить для подобных случаев? Чтобы больше никогда не сидеть, сложа руки, не маяться дурью, а сразу бежать к нему с дарами, попутно принося в жертву всех, кого угораздит встретиться мне по дороге. Сущее спасение для деятельной натуры вроде меня.

– Эйтери, мой свет золотой, – говорит Фира. – Какая радость тебя видеть! Как же я по тебе соскучилась, знал бы ты.

– Фирка!

Тощий рыжий подросток, действительно золотой от загара, смеется от радости и повисает у нее на шее. Вернее, у него. В этом сне Фира выглядит примерно как Терминатор в кино, только еще крупнее и выше, примерно на полторы головы. Но Эйтери этим не проймешь. Фира вечно выглядит во сне, как черт знает что, он давно привык к ее причудам.

– Как же хорошо, что ты тут, Фирка, – наконец говорит Эйтери. – Я тебя обожаю, ты знаешь? Конечно знаешь. Но я еще много раз тебе это скажу. Чтобы дошло. А то с виду ты сегодня совсем не интеллектуал!

– Щас в глаз кааак дам! – грозит ему Фира, вернее, амбал, в которого она с какого-то перепугу превратилась, оба хохочут, обнимаются, стукаются лбами, наконец, падают в густую золотую траву – не потому что действительно не могут устоять на ногах, а просто так, от избытка чувств. И чтобы дополнительно обозначить: да, вот такие мы счастливые дураки.

Хищники очень любят счастливых дураков. Больше всего на свете. Это важно знать, с этим надо уметь работать. Хороший охотник никогда ничего не делает просто так. Даже когда он и правда счастливый почти-дурак.

– Иди сюда, моя радость, – говорит Эйтери. – А ну-ка, давай бегом к нам!

Черный лис с изумрудно-зелеными глазами подходит, ложится рядом, кладет голову ему на колени, а лапу – на Фирину ладонь, огромную, как лопата. Закрывает глаза от наслаждения. Еще никогда, даже дома с женой и дочкой, ему не было так хорошо. Наверное, дело в том, что во сне сердце вырастает до невиданных размеров, наяву такое огромное просто не втиснется в тело. И в нем помещается гораздо больше любви.

– Ого, все уже в сборе, – говорит Арина. – Не хватает только корзинки для пикника.

В отличие от прочих, она выглядит примерно так же, как наяву: милая пухлая женщина с растрепанными каштановыми волосами. То есть, на первый взгляд, милая. А на второй неподготовленный сторонний наблюдатель мог бы, пожалуй, обделаться, заглянув в ее черные – ни белков, ни зрачков, ни радужной оболочки, одна только сияющая тьма – глаза.