Воспоминания - Вилли Брандт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почти все, что в качестве контраргументов приводилось нашими оппонентами, не соответствовало действительности, более того, их, как говорится, нельзя было даже притянуть за уши. Мы были не против Атлантического союза, а за него, тем более (и история это подтвердила) что только вместе с союзниками можно было достигнуть разрядки в Европе и обеспечить мир. Мы были не против тесных отношений с США, а за них. Не против единства Западной Европы, а за него, так же как и за тесные договорные связи с Францией, которым следовало придать нерушимый характер. Мы были за право на самоопределение и за налаживание сотрудничества между Востоком и Западом, несмотря на фундаментальные различия в системах. Мы были как за партнерство с развивающимися странами, так и за активное сотрудничество в международных организациях. Мы не хотели и не могли откладывать в долгий ящик то, о чем уже было заявлено.
В конце октября 1969 года, через три дня после прихода моего правительства к власти, мы повысили курс марки по отношению к доллару. Об этом Карл Шиллер во время избирательной кампании интеллигентно и эффектно, хотя для многих и непонятно, спорил со Штраусом. В конце ноября мы подписали, позже многих других, договор о нераспространении. В начале декабря я вместе с Жоржем Помпиду, ставшим в июне 1969 года преемником де Голля, способствовал успешному окончанию Гаагской конференции в верхах, где было принято решение о вступлении Великобритании в ЕЭС и взят курс на создание в его рамках экономического и валютного союза. Разве этого было мало? Или слишком много? Во всяком случае, все это не помогло, когда мы приступили к ратификации восточных договоров.
В бундесрате у оппозиции было на один голос больше, чем у земель, поддерживавших федеральное правительство. И как результат, бундесрат отнесся к ратификации отрицательно. В бундестаге так называемое первое чтение Московского и Варшавского договоров состоялось в конце февраля 1972 года. Выступая в ходе дебатов, я предостерег от эйфории и одновременно высказался против того, чтобы смешивались противоположные мнения и позиции или стиралось различие между ними. Но абсурдно считать, добавил я, «что руководители западного Союза во главе с президентом Соединенных Штатов будут проводить и поддерживать политику, которая сознательно направлена на ослабление западного альянса». Сегодня нас еще могут считать пионерами новой политики, завтра же нас, в лучшем случае, причислят к опоздавшим, сказал я. Если бы мы хотели ослабить Запад, это не осталось бы незамеченным союзниками, и они бы об этом сказали. Они не глупы — «во всяком случае, не глупее, чем оппозиция в германском бундестаге».
Сразу же после дебатов по вопросу о ратификации небольшое правительственное большинство зашаталось. Однако это произошло вовсе не из-за того, что оппозицией были выдвинуты новые аргументы по существу вопроса. Положение изменилось по той причине, что ХДС сразу же после Пасхи 1972 года одержал внушительную победу на выборах в ландтаг земли Баден-Вюртемберг и в Штутгарте социал-демократы не вошли в правительство. После этого в кругах, близких к Райнеру Барцелю, по согласованию с председателем ХСС Францем Йозефом Штраусом было решено выразить, по существу, вотум недоверия правительству и в связи с этим предложить Барцеля на должность федерального канцлера. Параллельно ставка делалась на то, чтобы вырвать нескольких депутатов вместе с их голосами из правящей коалиции.
После того как ХДС на выборах во все ландтаги получил большее количество голосов, Барцель в октябре 1971 года был избран вместо Кизингера председателем ХДС и с согласия баварского ХСС выдвинут кандидатом на пост канцлера. Считалось, что ему скорее, чем Кизингеру, а тем более Штраусу, удастся перетянуть на свою сторону СвДП.
Ни для кого не являлось секретом, что в обеих партиях, входивших в правительственную коалицию, особенно в СвДП, имелись сомневающиеся или, если хотите, ненадежные люди. Трое из них, в том числе бывший председатель СвДП Эрих Менде, еще осенью 1970 года перешли в лагерь ХДС/ХСС. Год спустя за ними последовал один из берлинских депутатов. Словом, перед оппозицией встал вопрос, на кого из депутатов правящей коалиции и каким образом можно оказать влияние, чтобы получить их голоса. Говорили, правда, что в руководящих кругах ХДС Ганс Катцер из комиссии по социальным вопросам, министр труда в правительстве Большой коалиции и будущий федеральный президент Рихард фон Вайцзеккер не советовали идти по этому пути — благоразумные люди доказывали, что при большинстве в один голос править нельзя.
Вполне законные разногласия вылились в ужасные махинации с целью перевербовки обладателей депутатских мандатов. Игра шла за деньги, и, кстати, не только в 1972 году. Деньги были пущены в ход уже после выборов 1969 года в точном соответствии с римским девизом «Non olet» — деньги не пахнут[10]. Для морального оправдания использовались упреки в адрес коалиции СДПГ и СвДП в распродаже германских интересов. Снова и снова наши оппоненты твердили о том, что мы хотим отделиться от Запада и работаем на коммунизм.
В действительности наша лояльность по отношению к Западу и наше понимание соотношения сил заходили настолько далеко, что мы хранили молчание по поводу вьетнамской трагедии, хотя у нас не было недостатка в благоразумии, а из-за этого раздвоения люди теряли доверие к нам. Наши новые собеседники на Востоке знали наши проблемы и считали нужным показать свое великодушие. На другой день после подписания договора в Москве, в августе 1970 года, Косыгин сказал мне по поводу проекта коммюнике: «Ваши друзья будут довольны: мы не подложили сюда подводных камней, хотя и могли это сделать. О Вьетнаме можно было бы кое-что сказать…»
В кампании против моего правительства иногда использовались недозволенные, а то и просто противозаконные средства. Чтобы подлить масла в огонь, чиновников склоняли к выдаче служебных и даже секретных документов. К этому методу оппозиция прибегла уже через месяц после смены правительства в 1969 году. Документы, например проект договора с Советским Союзом, продавались в открытую, вследствие чего стало почти невозможным добиваться дальнейших уступок. В министерстве иностранных дел за первые полтора года существования моего правительства было отмечено не менее 54 случаев выдачи секретной информации. Делали это люди, обвинявшие нас в «распродаже германских интересов».
То, что забывшие о своем долге чиновники мнили себя «борцами сопротивления» и подпитывали омерзительную кампанию, а самозваные «рыцари чести» с парламентским мандатом считали, что им необязательно хранить государственные секреты, расстраивало меня, как я теперь понимаю, больше, чем следовало. Но тогда у меня не укладывалось в голове, зачем дали себя втянуть в это люди, которые и без того не слишком отличались рассудительностью в политике. Расследования компетентных органов велись по шаблону и закончились ничем. Были случаи, когда в качестве предполагаемых виновников и свидетелей назывались давно умершие люди. Имели место неоправданные ссылки на американские источники.
Усердные (если не сказать усердствующие) представители оппозиции, помешанные руководители Союзов изгнанных, а также мнимые защитники интересов отечества вовсю трудились в Вашингтоне и других столицах. Выпады тех и других удавалось парировать в отличие от ядовитых стрел, пущенных в нас прессой (в том числе и бульварной) собственной страны.
Очень талантливый и удачливый издатель Аксель Шпрингер из Гамбурга в первое время после войны относился ко мне и моей партии скорее по-дружески. Аденауэра он отвергал. Он был твердо убежден, что в руках канцлера германскому единству уготована не лучшая судьба. Он чувствовал себя тесно связанным с Берлином и укрепил эту связь, поселившись в этом городе, чтобы вести здесь свои дела. Если бы после выборов 1961 года представился шанс, он был бы не прочь заняться в правительстве Брандта общегерманскими делами. Он считал себя способным убедить русских в том, что они должны быть заинтересованы в решении германского вопроса. Крайне разочарованным вернулся он в начале 1958 года вместе с главным редактором газеты «Вельт» Гансом Церером из Москвы (эту поездку мы с ним предварительно обсуждали): от него там отделались заранее написанным интервью Хрущева.
Наши дружеские отношения ухудшились после того, как в Шёнебергской ратуше он стал осаждать меня просьбами пойти на создание регионального частного телевидения: Шпрингер рассматривал Западный Берлин в качестве «консервного ножа» ФРГ. Подобное использование особого статуса Берлина казалось мне недопустимым, кроме того, наша партия вообще настороженно относилась к частному телевидению. Различные точки зрения на «восточную политику» усугубили разрыв. Поняв, что Советский Союз так просто не переубедить, Шпрингер занял по отношению к Москве откровенно враждебную позицию. С основами «восточной политики» это было несовместимо.