Весенний марафон - Марина Порошина

Травкина познакомила ее с тезкой – бабой Катей, обозначив распределение ролей на ближайшие дни: баба Катя – «хозяйка», Катерина – «журналистка к вам на постой».

– О-он че – журналистка… – уважительно протянула баба Катя и отвела Катерине место в большой комнате, а сама перебралась в маленькую, совмещавшую в себе заодно кухню и прихожую.

Свои обязанности хозяйки баба Катя понимала так: она должна передвигаться по дому бесшумно как мышь и три раза в день кормить Катерину так, чтобы та не имела желания и возможности вставать из-за стола, а так и сидела бы за ним с утра до вечера, отдуваясь от обжорства, и стучала бы по кнопочкам, водрузив поверх скатерти привезенный с собой «телевизор» – слово «компьютер» баба Катя не выговаривала. Поэтому с утра были горячие блины с растопленным маслом, сметаной или вареньем на выбор, в обед – суп и второе, на ужин – пироги или каша, и под пристальным взглядом бабы Кати Катерина съедала все до последней крошки, уговаривая себя, что ничего страшного, вернется домой и похудеет. Зато сценарий был почти готов, придуман, расписан по эпизодам и наполовину написан.

Под влиянием то ли бабы Катиной кормежки, то ли общей умиротворяющей обстановки с занавесками, салфетками и петухами сценарий получился совсем не такой, как задумывалось. Она-то хотела, чтоб было легко и иронично, без лишней сентиментальности, но с оптимизмом и непременно – с хорошим концом. Такая добрая сказка для взрослых тетей и даже дядей, а сказки должны заканчиваться свадьбой. Но получалось как-то не так, будущий экранный Вася своевольничал, параллельные истории других героинь если и вызывали улыбку, то сквозь слезы, да и общая идея не особенно вырисовывалась.

– И наплюй! – посоветовал режиссер Урванцев, которому она позвонила и пожаловалась на творческий кризис. – Неигровое кино – это дело такое: начнем снимать, там все равно все по-другому будет. Я уже, кстати, весной кое-что подснял под твою историю – я тебе не говорил?

– Нет, – заинтересовалась Катерина. – А что подснял?

– Яблони цветущие на проспекте Ленина, напротив «Спорттоваров». У меня идея такая есть…

Но Катерина, экономя деньги на сотовом и не желая подпадать под чужое влияние, суть идеи выслушивать не стала, о чем потом не раз горько пожалела.

Она наконец выбралась из постели – в семь утра, и это по доброй воле! – и, к великой радости бабы Кати, принялась за завтрак.

– Баба Катя, а можно, я сегодня с вами пойду прогуляюсь? – отдавая должное оладьям, попросилась Катерина. – А то я сижу тут безвылазно с воскресенья. Хоть посмотрю на ваш Куяш.

– Дак… – почему-то растерялась баба Катя. – Я гулять-то и не хожу, ноги болят, я по делу тока…

– И я по делу, – не отвязывалась Катерина. – Я вас подожду. Мне одной неохота.

– Ну-к че, пойдем, – уступила хозяйка. – Который день сидишь как привязанная.

Прогулка оказалась совсем не такой, как ожидала Катерина. По главной улице они дошли до площади, на которой стояло здание сельской администрации. Оттуда крошечная аллея – восемь березок в два ряда – вела к памятнику солдатам, погибшим в Великую Отечественную. Обычный монумент, каких тысячи по России, – бетонная стела, полсотни фамилий, все больше Подкорытовы да Бабашкины, простенькая клумба с пока еще нераспустившимися цветами, трава, весело пробивающаяся в зазоры между старыми, кое-где пораскрошившимися плитками, рядом – скамейка в отставших чешуйках старой краски. Катерина, усевшись в тенек, стала глядеть по сторонам, а баба Катя, потуже затянув концы белой косынки, принялась выдергивать из клумбы желтые одуванчики и прочую «неположенную» растительность. Потом Катерина принесла воды из колонки, баба Катя тряпочкой протерла таблички и по-домашнему повесила ее сушиться на одной из берез.

– У вас тут родственник? – спросила Катерина, водя пальцем по металлическим буковкам.

– Муж, – ответила баба Катя и погладила строчку «Бабашкин Михаил Петрович».

Катерине показалось, что строчка блестит ярче, чем остальные.

– А он… в каком году погиб? – осторожно спросила Катерина.

– В сорок первом. Их с сыном вместе призвали. Тока они до фронта-то и не доехали, – охотно объяснила баба Катя. – Разбомбили эшелон. Лексей-то, сын его, писал потом сестре, что налетели самолеты, они из вагонов-то и попрыгать не успели. Кого там… хоронить-то, говорят, было нечего.

– А Алексей?

– Лексей тоже, – кивнула баба Катя и показала на строчку «Бабашкин Алексей Михайлович». – Тока Лешка-то году в сорок втором, по осени. Без вести пропавший он.

– Баба Катя, а сколько вам лет? – Никак не могла сообразить Катерина. Если сын ушел на фронт вместе с отцом, то, выходит, ее хозяйке должно быть никак не меньше девяноста с лишним.

– Дак это его сын-то, Михал Петровича, и дочь его, – догадалась баба Катя. – Мы поженились, когда ему уж тридцать девять было, и Лексею девятнадцать, а Надька-то маленькая была. И мне тоже – девятнадцать. А сколько нынче будет – уже и со счета сбилась, давно помирать пора, – неожиданно заключила баба Катя.

Эта история – жене девятнадцать и сыну девятнадцать, так бывает только в нынешних сериалах – не давала Катерине покоя всю дорогу домой, и дома она опять взялась за свое.

– Баба Катя, а где тут ваш муж? – спросила она, разглядывая фотографии в углу под иконой.

Баба Катя, радуясь возможности поговорить, сняла рамку, обмахнула краем фартука, положила перед Катериной, показала желтый от старости снимок: на нем были изображены мужчина и женщина, она – простоватая, с круглым лицом и гладкими волосами на прямой пробор, а он – высокий, сухощавый, с густыми, вразлет, бровями, красивым ртом и пристальным взглядом в упор. Куяш – село не то татарское, не то башкирское, вспомнила Катерина и подумала, что порой смешение кровей дает неожиданный эффект.

– Красивый… – задумчиво сказала она, рассчитывая, что баба Катя подхватит разговор, и не ошиблась.

– Прости Господи, ровно черт какой, – покивала она, любуясь на фотографию.

– А это вы? – гнула свою линию Катерина.

– Нет, нас вместе с Михал Петровичем карточки-то нету. Не успели, это ж было надо в город ехать. А это жена его. Умерла она. Весной, аккурат перед войной. Ну а мы с Лексеем вроде женихались. Я – дояркой на ферме, он в МТС тогда работал, а раньше в школе в одной учились. Ну, Михал-то Петрович меня и знал.

– А потом?

– Дак че потом? – неохотно вспоминала баба Катя. – Он первого мая – вот еще флаг был на сельсовете – мне и говорит: люблю, говорит, тебя, Катерина, пуще жизни. Выходи, дескать, за меня замуж. Не смотри, что я старый, всю жизнь на руках, говорит, носить буду… Я таких слов-то и вовсе не знала, тогда ведь не то, что сейчас. Молчу да убегаю. А он, черт, упорный!