Тело № 42 - Денис Драгунский

Понимаю, что надо бы как-то личную жизнь устраивать, время же идет. За эти годы у меня были какие-то истории с мужчинами. Более или менее продолжительные, но все не слишком серьезные. Думаю, отчасти это снова из-за мамы.

Мама очень трудный человек. Не уверена, что она меня вообще любит и хотела, чтоб я родилась. Во всяком случае, меня воспитывали исключительно бабушка с дедушкой, пока она личную жизнь свою устраивала. Она делает все, чтобы моя жизнь была адом. В дом друзей приводить я не могу, мужчин тем более. О размене квартиры (у нас три комнаты) даже речи быть не может. Мы с ней вдвоем собственники этой квартиры, но судиться с ней я не могу, я не такая каменная и против матери не могу пойти. Снимать жилье – денег нет. Короче, ни туда ни сюда.

При этом мама выпивает и все время рассказывает, что жить ей незачем и ничего ей в жизни не надо. Но и сделать хоть что-то, чтобы ее близким людям было хорошо или хотя бы полегче, не в ее правилах. „Мне жизнь не мила, но я все равно буду эгоисткой до последнего вздоха“» – такая у нее позиция.

И несмотря на то что у меня все так скверно, я все равно подсознательно думаю, что мы с дочкой ее как-то держим, и, если переедем, она совсем сопьется или еще что-то устроит ужасное. И мне ее жалко. Хоть она меня и не любит, а все равно жалко.

Дорогой Денис Викторович, что же мне делать? Порой кажется, что моя жизнь проходит мимо, впустую.

Елена, Нижний Новгород».

Отвечаю. Дорогая Елена! Конечно, вам тяжело. Но на самом деле это положение вас вполне устраивает. Вы живете ради матери. Ради ее капризов, ее комфорта, ради ее возможности помыкать вами. Это тяжело, надо признаться, но иначе жить у вас не получается. Вот вы пишете: «…против матери не могу пойти». То есть она может пойти против дочери, вы ей это разрешаете, а сами пойти против не можете. То есть не хотите. Вы пишете, что «жизнь проходит мимо, впустую». Это не так, дорогая Елена! Ваша жизнь наполнена глубоким смыслом. Вы спасаете маму. Она выпивает, глумится над вами в разговорах (ее слова о том, что жить незачем и ничего в жизни не надо, – это и есть глумление над близким человеком). Хотя вы уверены, что вместе с маленькой дочкой спасаете ее. Иначе, дескать, она сопьется или покончит с собой. То есть вы и ребенка под маму свою подложили. Что ж, сегодня ваш выбор именно таков. Не дай, конечно, бог, но если вдруг придет момент действительно тяжелого выбора, кого вы выберете – маму или дочку? Вы пишете, что мама вас не любила и не хотела и в детстве вами не занималась. Поэтому сейчас вы просто хотите завоевать ее любовь. Сделать в 30 лет то, чего не удалось в годовалом возрасте. Вряд ли получится…

Алла Михайловна и Акакий Акакиевич

В октябре 2004 года открылась «Другая сцена» театра «Современник», спектаклем «Шинель». Постановка Валерия Фокина, в главной и единственной роли – Марина Неёлова.

Я посмотрел этот спектакль ровно через пять лет. То есть побывал, можно сказать, на юбилейном представлении. Увидел своими глазами, откуда мы все вышли, говоря словами Достоевского, как их передал Эжен Мельхиор маркиз де Вогюэ. В обратном переводе с французского. Могут возразить – Достоевский сказал, что из гоголевской «Шинели» вышли «мы», в смысле русские писатели, шире – русская литература. Ну и ладно. Но ведь мы, которые все остальные, – мы вышли из русской литературы. Так что всё правильно.

«Шинель» (как, впрочем, любой очень-преочень классический текст) можно ставить по-всякому. Как Козинцев и Трауберг в 1926 году, создавая киноленту нарочито «по мотивам» не только «Шинели», но и всего Гоголя, и не только его. Где Башмачкин (Андрей Костричкин) молод, энергичен, романтичен, немножко художник Пискарёв, чуточку Чичиков, капельку Девушкин и даже где-то крошечку Глумов. Можно, как Баталов в 1959-м году, делая фильм удивительно схожим с классическими представлениями о Гоголе, «маленьком человеке», невидимых миру слезах и проч. и проч. Сценарий адекватен, режиссура превосходна, пространство петербургских лестниц играет не слабее великого Ролана Быкова. Чудо и шедевр, если двумя словами. Но в итоге получился фильм-узнавание, а не фильм-открытие. Кажется, что читаешь умную, добрую и бесспорную интерпретацию, будто бы беседуешь со старой любимой учительницей русского языка и литературы. Талант умеет точно попасть в известную, видимую всем цель; все аплодируют. Гений попадает в цель невидимую, непонятную; люди часто бывают ошарашены. Если классический текст гениален, то его интерпретации могут быть в лучшем случае талантливыми. Что касается конгениальности – оставим этот зыбкий термин Остапу Бендеру.

Кто-то написал про фильм Баталова – Быкова – делать «Шинель» хуже бессмысленно, сделать лучше – невозможно.

Не то что бы Фокин вместе с Неёловой переплюнули предшественников. Они сделали совсем по-другому. Они убрали сюжет, оставив чистое чувство. Ощущение, переживание человека, который не умеет думать. Не разучился, а так и не научился. Он дитя матери-шинели, бедный Башмачкин, он живет в ней и ею, он не говорит, а гулит, хнычет, попискивает. Собственно, в повести Гоголя у Акакия Акакиевича почти нет слов. Нет их и в спектакле. Зато есть пластика ребенка-старичка; бывает такая редкая болезнь – прогерия, старость с детства. Кто скажет, сколько лет Чарли Чаплину в его трагикомических короткометражках? Акакию Акакиевичу, как пишет Гоголь, за пятьдесят. Но он бессловесное дитя.

Фокин отрезает канонический финал, где чиновник-призрак сдирает шинель с плеч генерала. Такие не мстят, не являются в кошмарах. Им это слабо. Департаментский, извините за выражение, планктон. Фасона 1840-х годов.

Неёлова проваливается в это существование и тонет в нем, умирая от страха перед нищетой, разбойниками и начальством. Сколько надо отваги, чтобы взяться за эту роль и сыграть лысого, безумного, несчастного, забитого человечка…

Когда Акакий Акакиевич лежит в старой своей шинели, как в гробу, голос выпевает на гулкий церковный манер, округляя «о»: «…исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное… существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого все же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь».

Перед другой героиней Марины Неёловой тоже на миг мелькнул светлый гость.

Это случилось в знаменитом фильме «Осенний марафон» Володина и Данелии. Его премьера состоялась 23 ноября 1979 года. То есть тридцать лет назад. Еще один культурный юбилей этой осени.

Бедную жизнь машинистки Аллы Михайловны Рыбаковой на миг оживил переводчик Андрей Павлович Бузыкин. Маленькая, кстати, подробность. Он – Бузыкин с именем и отчеством. Она – просто Алла. Такое вот гендерное распределение именований. Но это у нас издавна. Онегин и Татьяна, Лаврецкий и Лиза, Вронский и Анна. Нет бы – Татьяна Дмитриевна Ларина и Женя: нет, конечно, – сразу пахнет Серебряным веком, мезальянсом или того похлеще. Но это к слову. Долго надо было рыться в фильме, чтобы найти эпизод, где Бузыкин звонит Алле на работу и зовет ее к телефону. Тогда только выясняется, что у нее тоже есть отчество и фамилия.

Еще подробность. Что называется, «реальный комментарий». Если сейчас снимать римейк великого фильма, то сценаристу надо будет сильно попотеть. Придется решительно переписывать сценарий в некоторых важных сюжетных узлах и поворотах. Потому что в конце 1970-х годов не было мобильных телефонов, которые изменили всю ткань повседневности. Как быть со знаменитой фразой Бузыкина «Записываю, кафедра в семь»? Сейчас никто не будет обманывать таким манером. Можно послать смс. Или выйти с помойным ведром к мусоропроводу и быстренько позвонить. Ситуация, когда Бузыкин врет, что остался ночевать у приятеля, потому что мосты развели, тоже не годится. Опаздываешь? Почему не позвонил? Вообще вопрос «где ты был?» сейчас задают в сто раз реже. Просто звонят и спрашивают «ты сейчас где?». И уж тем более не годится эпизод, где он помогает наглой дуре-коллеге с переводом, а любовница ждет его на пустой улице, а потом звонит этой наглой дуре, а та ей врет, что он ушел домой… В общем, технологии формируют идеологии.

Но я все время отвлекаюсь. Наверное, потому, что никак не решусь сказать главное. Марина Неёлова сыграла Акакия Акакиевича второй раз. Ее героиня Алла Рыбакова – это и есть Башмачкин 1970-х.

Кто она? Точно такое же бессловесное конторское создание. Что она делает, какую, пардон, работу работает? Перепечатывает на машинке, и ни о чем более не думает. Никакой позитивной профессиональной идентичности. До Макара Девушкина, героя «Бедных людей» Достоевского, ей так же далеко, как Акакию Акакиевичу. Макар Девушкин, как мы помним, гордился тем, что он – канцелярская крыса. «Эта, дескать, крыса чиновник переписывает! Да что же тут бесчестного такого? Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли! Да крыса-то эта нужна, да крыса-то пользу приносит, да за крысу-то эту держатся, да крысе-то этой награждение выходит, вот она, крыса, какая!» Вот он, бедняга Макар Алексеич, каков! Не то – Алла Рыбакова. Она похваляется, что умеет шить, готовить и – ах да, конечно! – печатать на машинке. Чего она хочет, к чему стремится, о чем мечтает? Того, к тому, о том, что составляет предмет вожделений несчастных одиноких молодых и не очень «акакий акакиевен» советской конторы и, наверное, постсоветского офиса. Любимый человек. Мужчина. Муж.