Алхимики - Рудольф Баумбах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А магистр Гольцман был, понятно, совершенно разбит и уничтожен.
Однако до войны дело, к счастью, не дошло. Угрожавший конфликт неожиданно разрешился, хотя и очень печальным образом. Принцесса Доротея заболела оспой и умерла. Князь Рохус облачился в траур и отложил на год свою свадьбу с чужеземной принцессой. К горожанам вернулись понемногу мир и спокойствие. Но для магистра, надежды которого так горько его обманули, жизнь в Аммерштадте стала невыносимой. Он продал все свое имущество и отправился в Финкенбург, где переделал свою свадебную оду в некролог покойной принцессы и посвятил его старому князю Маврициусу. По желанию последнего магистру было предоставлено освободившееся место в городском лицее. Князь Маврициус дал также свое согласие на то, чтобы магистр переменил свое имя. Он давно уже лелеял намерение перевести свою фамилию, по примеру других ученых, на греческий язык.
Теперь он привел в исполнение это свое намерение и стал именоваться не магистром Гольцманом, а магистром Ксиландером.
Все это произошло как раз в тот самый знойный год, когда бакалавр Фриц Гедерих попал в общество странствующего доктора.
Глава III
МАЛЕНЬКИЙ ВИСЕЛЬНИК
На главной улице города Финкенбурга выделялся среди других строений великолепный массивный дом, богато украшенный каменными фигурами. Под каждым окном была изображена голова барана, а на фронтоне красовалась группа чудовищ, хвосты которых переплетались между собой. Концы желобов на крыше были сделаны в виде медных дельфинов, которые в дождливую погоду изливали потоки воды на головы беззащитных прохожих. Широкая лестница с железными перилами вела к сводчатой двери, в верхнюю часть которой были вставлены круглые, вделанные в свинец окна. Над дверью было написано большими буквами: «Аптека Золотого Льва». Прочитавший сие название мог с помощью собственной фантазии узнать в пуделеобразном звере, стоявшем в нише около входа, очертания царя пустыни; однако от позолоты ничего уже не оставалось.
На широком крыльце частенько прогуливался, особенно когда светило солнце, большой, полный достоинства ворон. Его звали Яков; он был очень стар и знаком целому городу. Яков исполнял нечто вроде должности сторожа при аптеке и относился особенно подозрительно к голым ногам финкенбургских мальчишек. Любимейшим занятием уличной молодежи было засовывать в пасть льва у дверей аптеки корку хлеба или кость, а также надевать ему на голову бумажную шляпу. Но прежде, чем привести в исполнение свои дерзкие замыслы, повесы тщательно высматривали, нет ли поблизости ворона. Горе несчастному, которого ворон Яков заставал на месте преступления! Он наносил клювом такой сильный удар в ногу смельчака, что тот с воем и прихрамывая покидал место своего злодеяния.
Владелец этого необыкновенного ворона, так же как и аптеки, был весьма почтенный человек — господин Даниэль Томазиус. Господин Томазиус был, правда, вдовцом, но имел все, что относится к хлебу насущному: дом, деньги, много всякого добра, и кроме того, прелестную дочку по имени Эльза.
Он жил с нею в комнатах первого этажа, в подвале же помещалась лаборатория, кладовые и некоторые другие помещения. Второй этаж оставался обыкновенно пустым; только одну просторную комнату, выходящую в сад, занимал магистр Ксиландер.
Уже в то время, когда он собирал материал для известной нам оды, он постоянно жил в аптеке Льва и таким образом познакомился и подружился с господином Томазиусом. Позднее, переселясь навсегда в Финкенбург, он с радостью поселился в своей старой квартире и теперь жил в ней уже полтора года. В его ученый кабинет — он называл его своим музеем — не проникал никакой шум; только иногда по утрам и вечерам соловьи в саду пели слишком громко, но это случалось лишь в известное время года, — вообще же в комнате магистра господствовала тишина.
Господин Томазиус стоял за столиком для рецептов. Это был пятидесятилетний человек среднего роста; его добродушное лицо было несколько бледно, и в волосах заметно пробивалась седина. Но виной этому были скорее испарения в его лаборатории, чем болезни и преклонный возраст. Вообще же он был очень здоровый и жизнерадостный человек.
Сегодня господин Томазиус был несколько не в духе, потому что его помощник неожиданно оставил должность, и вдвоем с учеником он едва справлялся с работой. К этому присоединилась еще одна неприятность — из-за экономки. Дело в том, что старая Ганна… Но я должен вернуться немного назад.
В Финкенбурге ежегодно в Михайлов день устраивалась ярмарка, которая носила странное название: «Цвик-маркт». «Цвик» — так называлось, собственно, печенье, которое изготовлялось тогда в Финкенбурге. И вот между друзьями и родственниками существовал забавный обычай подстерегать друг друга утром в день ярмарки, щипать за руку и кричать при этом: «Цвик!». Пострадавший должен был наделять печеньем «цвик» того, кто успел его ущипнуть.
Господин Томазиус с годами привык к тому, что в этот день его щипали по очереди все: экономка, дочка, господин помощник и ученик. Все они, а ученик в особенности, щипали очень деликатно, и хозяину дома не было надобности отказываться от старого почтенного обычая, — наоборот, он каждый раз делал вид, что застигнут врасплох, и охотно наделял каждого обсахаренным и начиненным миндалем печеньем, а своей Эльзе дарил и кое-что поценнее.
На этот раз, перегруженный работой, господин Томазиус не думал о «цвиках». Ночью был он разбужен, чтобы приготовить лекарство, и потому, невыспавшийся и хмурый, он вошел рано утром в столовую, чтобы съесть свой утренний суп. Лишь только он открыл дверь, темный силуэт вынырнул из-за большого платяного шкафа, и в следующий момент господин Томазиус почувствовал сильную боль в руке.
— Ай! — вскричал испуганный аптекарь.
— Цвик! Цвик! — раздался в ответ резкий голос.
Это была старая Ганна, вздумавшая пошутить со своим хозяином.
— Черт возьми! — выругался господин Томазиус. — Вы пьяны, Ганна, или сошли с ума! Что вам вдруг вздумалось так напугать меня, старая гусыня?!
Бедная Ганна молчала и удивленно смотрела на покрасневшее лицо аптекаря. Ничего подобного ей раньше не приходилось слышать; углы ее рта подозрительно передернулись, она схватила край передника и закрыла им глаза.
— Ну, ну! — спохватился господин Томазиус. — Оставьте ребячество! Ведь
