Что написано пером (сборник) - Лёля Графоманская

Вот та же разница, как мне кажется, между жителями города и заезжими туристами: местные приближены к этому не так, как чужаки. Случайный гость просто видит и щупает то, о чем пишут в путеводителях и книгах по искусству, а свои жители – и есть сами эти камни, эти стены; это их лица – на полотнах их великих соотечественников. Да что там говорить – именно они и водили кистью великих мастеров!

В Личном Городе Каждого тоже есть разные зоны и разное население. «Ареа пьедонале» невелика и очень скользка при этом! Одно неверное движение – и вылетел за пределы пешеходной зоны. Сначала в этой «зоне пьедонале» шляется огромное количество народа, а потом как-то рассасывается: кто-то удирает сам, не согласившись с правилами бережного отношения к достопримечательностям, кого-то выставляют и при этом снабжают титулом «персона нон грата навсегда», кто-то нечаянно выпадает на широкий проспект и не хочет потом возвращаться в узкий и неудобный вчерашний день, а кто-то вдумчивой и неспешной ходьбе предпочитает быстрое и эффективное передвижение, например, на автомобиле. В любом случае, остается подтвержденной следующая закономерность: если хочешь увидеть нечто заповедное – запасись терпением и откажись от скорости.

В пешеходной зоне невозможно проведение соревнований. Тут все либо первые, либо – последние. Тут – равенство возможностей и способностей. Тут неуместен недобрый взгляд или удар в спину. Тут все живут без кожи – для подлинности ощущений и ввиду отсутствия необходимости защищаться.

II

Белый танец

…Солнце уже не жарило так, как два часа назад – можно было выдвигаться на грядки исполнять дочерний долг. Дочерний долг заключался на сегодня в выкапывании двух грядок картошки. Лет пятнадцать назад Мила объявила родителям, что, если бы она хотела стать столбовой крестьянкой, то подала бы документы в Тимирязевскую Академию, но поскольку у нее диплом юриста и место нотариуса, стало быть, огород ее не манит буквально ни в каком виде. Родители сделали вид, что согласились со всей аргументацией дочери, и копались в теплицах и на грунте сами до той поры, пока позволяло здоровье. Теперь им стало труднее поднимать свои восемь соток, но отказаться от грядок в пользу буржуазно-разложенческого газона они еще не были готовы. Ну, а Миле было попросту их жаль во всех смыслах, потому она иногда и брала на себя сельскохозяйственный подвиг во славу баклажанов, огурцов и каких-нибудь еще культур.

Вот и сейчас она выбирала из земли картошку, вывернутую на свет Дедушкой, перебрасывалась с ним соответствующими случаю шуточками (с двух грядок – два ведра картошек не более пяти сантиметров в поперечнике), и думала какие-то свои мысли, преимущественно о… Ну, это не имеет отношения к делу.

Зазвонил телефон, и на экране определился какой-то номер. Мила стащила резиновые перчатки и взяла трубку. Звонила Валентина, ее одноклассница. В начале недели она уже звонила и спрашивала, будет ли Мила в воскресенье на даче, хотела о чем-то поговорить с ней с глазу на глаз. Мила совсем уж было забыла об этой договоренности, но сейчас встретиться не отказалась, не задумываясь особенно о том, чего Валентине было нужно от нее. За двадцать с лишним лет после школы они встречались всего три-четыре раза, да еще пару раз говорили по телефону, старательно не касаясь личных тем. Личные темы стали для них негласным табу с пятнадцати лет. Мила простила тогда Валентину, но в одну минуту просто вычеркнула ее из личного пространства – и все. После они никогда не обсуждали того, что случилось, но обе знали, что объяснение висит между ними нераспакованным…

…Произошло это в конце восьмого класса, когда уже вовсю бурлили гормоны, расцвечивая лбы и щеки прыщами, а личные дневники – всемирно известными тайными признаниями самим себе. Валька тогда сидела на первой парте с Виталиком, по которому третий год сохла Милка, а Милка – на второй парте соседствовала с Олегом, по которому обмирала Валька. После школы, бредя по тропинке меж высоких некрасивых кустов с неизвестным названием, подружки обсуждали и истолковывали каждый пойманный взгляд, каждое слово и наслаждались тайной и глубиной собственных чувств в отражении участливых подружкиных глаз. Соперницами они не были, их вкусы ощутимо расходились, зарождающееся женское нутро ничего не нашептывало. Зато подругами они были надежными: ни один секрет не выплыл наружу даже после того, как их охлаждение было замечено одноклассниками, перемыто и забыто под напором грядущего лета, сулящего необыкновенные перемены к лучшему.

…Их класс был самым танцующим, наверное, за всю историю существования школы. Этот 8-й «Б» самозабвенно плясал на школьных вечерах, на классных «огоньках» и особенно – прямо посреди учебного дня в кабинете английского вместо отмененного урока. Дверь плотно закрывалась, парты сдвигались в угол, включался магнитофон на тщательно выверенную громкость, и весь восьмой «Б» вытанцовывал в маленьком классе тесным кружком от звонка до звонка. Причем все было взаправду – быстрые танцы обязательно перемежались медленными, парочки в школьной форме с комсомольскими значками топтались на середине при свете дня, а остальные – неприглашенные и не пригласившие – вдоль стен ожидали чего-то… Составлялись и распадались отношения, вспыхивали и гасли надежды, смаковались локальные сплетенки, пошевеливалась зависть, просто разбрызгивалась энергия, а пацаны и девчонки насыщались нечаянным праздником. Однажды их все же застукали – не могла такая лафа продолжаться вечно! – и отсутствующий английский заменили чем-то еще, чтоб юные мозги не застаивали и не подгнивали.

Никого не радовала перспектива томиться без танцев от одного «красного» дня календаря до другого, когда только и можно было всласть надрыгатьсяи наобжиматься на общешкольной дискотеке, но уже не в форме, а в модных индийских джинсах или в индийских же (Да здравствует дружба между народами наших стран!) платьях из марлевки, в босоножках на каблуках и уж конечно, в вожделенной темноте! Томились в восьмом «Б» недолго – сообща были придуманы поводы для классных «огоньков»: «Начало четверти», «Конец четверти» (к счастью, семестров тогда в школах не ввели!) – вот уже восемь штук увеселительных мероприятий…. Затем – «День именинника», ясное дело – «День учителя», «Октябрьские праздники» (А чего не попраздновать за победу большевиков?), «Новый год», «Восьмое марта», «Двадцать третье февраля», «Окончание учебного года»…

…Вот как раз самый щемящий момент – окончание учебного года. Впереди лето, когда безжалостные родители, в едином стремлении развратиться на свободе, распихивали детишек по бабушкам-дедушкам, пионерским лагерям и дачам. Школьный «предмет» обожания отдалялся до следующего сентября, а потому самое большое количество слегка зареванных (активный залог) девчоночьих глаз и зареванных (пассивный залог) мальчишечьих плеч приходилось как раз на дискотеки в конце мая… И чтобы насентиментальничаться всласть, восьмой «Б» не удовольствовался общешкольным вечером под взглядами дюжины дежурных учителей, а уговорил свою нестроптивую классную даму, и устроил свой кулуарный «огонек» в давно обжитом и пританцованном кабинете английского.

…Как и многие в те времена, обе подруги были жертвами пуританского воспитания, а потому должны были придерживаться насквозь ошибочного и вредного мнения своих мам: девочка не может никаким образом публично выражать своих чувств к мальчику! Отсюда следовало, что пригласить на танец того, кто нравился – нельзя! Но нельзя пригласить и того, кто может отказать на глазах у всех – покроешься несмываемым позором до конца половозрелых лет своих! А танцевать-то хотелось! И ведь был, был выход из положения – безотказные кандидатуры, придерживающиеся нейтралитета и не замеченные в страстях и водоворотах любовей переходного возраста. Их было не так много, но на них можно было смело положиться и – повиснуть на время танца! Они держали за талию ничуть не хуже, чем остальные, а при известной доле фантазии можно было вообразить себе все, что угодно, вплоть до того, что танцуешь с тем, кто на самом деле нравится.

Милка и Валька тоже обожали танцевать и тоже не хотели простаивать, «платочки в руках теребя», а посему каждая из них наметила цель для грядущего «белого танца».

– Ты кого будешь приглашать? – шепотом спросила Валька у подруги.

– Славика, – так же тихо ответила Мила. – А ты?

– Я – Серегу.

Подруги удовлетворенно кивнули друг другу и выстроились на первой линии в низком старте, потому что их местный диск-жокей уже взял в руки нужную пластинку… И Славик, и Серега были теми самыми безотказными спасателями девичьей чести, так что никакой осечки тут быть не могло.

– Белый танец! – крикнул «музыкальный редактор», и сразу те, кто ни во что не верил, кинулись за дверь, а те, кто все тщательно просчитал, – приглашать. Подружки двинули вперед, но Мила шагнула на секунду позже и уже на середине пути оторопело остановилась, увидев, как Валька, резко изменив курс, быстро подошла к Славику и пригласила его танцевать. Осечки со Славиком не должно было быть, ее и не было.