«Третья сила» - Иван Дорба

Бывший адъютант Корнилова рассказал, что в январе 1940 года тремя выстрелами в спину убил Ивана Абросимовича; организовывал это убийство начальник русского отдела УДБ[3] Губарев, а выследила Абросимовича немецкая разведка, агенты абвера, в частности Людвиг Оскарович Берендс. С каким-то тупым равнодушием Павский рассказал о деятельности «1Ц» «Охранного корпуса», назвал сотрудников отдела и тайных агентов. Словно сквозь сон, едва шевеля губами, он безвольно называл фамилии:

— Андриевский Борис Георгиевич, штабс-капитан белой армии, член НТС, сорока лет, светлый шатен, среднего роста, нос прямой, глаза карие, особая примета — шрам на шее слева; Кавердынский Павел Нилыч, советский гражданин, ранее учитель в Одессе, около пятидесяти лет…

С таким же безразличием сообщил, что в РОК действует комиссия по вербовке добровольцев из числа русского населения Румынии, которую возглавляет полковник Пивник…

Допрос длился до глубокой ночи. Безучастно принял Павский слова приговора: понурив голову, с отвислой челюстью шагал по заснеженному берегу Дуная в ожидании пули…

Георгиевский так и не дождался его на обед. Хватились его только через день. Потом оказалось, что нет и Бабкина. Началось следствие. Молодчики Губарева кинулись на квартиру Ивана Зимовнова, но того и след простыл.

А полковник лейб-гвардии Измайловского полка Павский медленно плыл подо льдом к Черному морю, завершая круг своих скитаний на чужбине. За ним, как на буксире, следовало тело Бабкина.

4

На другое утро, в понедельник второго февраля, на рассвете, распрощавшись с Зимовновым, которому нельзя было возвращаться в Белград, Хованский, Граков, Буйницкий и Черемисов уселись в «рено», доехали до пригорода и поставили машину в сарае сгоревшего, полуразрушенного бомбой или снарядом дома.

— Тут никто ее, голубушку, не найдет. Кругом развалины, одни трубы, деревья и те обуглены, точно в мертвом царстве. Карамба! Ванька Зимовнов рассказывал, вся Сербия такая. У мостов и железнодорожных будок проволочные ежи, спирали, бетонные бункеры с амбразурами, пулеметные гнезда, торчат стволы пушек. Страшно смотреть! Вдоль всей дороги ходят часовые, установлены посты, наблюдательные пункты с оптическими приборами. — Черемисов повернулся к Гракову. — А в Хорватии тоже так?

— Там Анте Павелич с сербами расправляется. В лагерях лучшая смерть для серба, самая «гуманная», — если умрешь, забитый палками. Ни женщин, ни детей, ни стариков не щадят. Если православный, значит, бей его! Хорватия пострадала меньше. — Граков посмотрел на сарай, где они оставили «рено», и удовлетворенно проговорил: — Снежком все следы запорошит, а метелица подметет.

— На обратном пути будешь проезжать через Словению, верно? Интересно, как там? — спросил Черемисов.

— Белград — Загреб — Марибор — Вена — Берлин, виноват, Загреб — Любляна, а потом уж Марибор, — и Граков посмотрел на Хованского.

— А на черта тебе делать крюк? Где Любляна, где Марибор? — удивился слушавший их беседу Буйницкий.

— Он едет по делу, — вмешался Хованский. — Завтра все узнаете. А сейчас разойдемся. Ты, Жора, идешь на квартиру Павского, ключи у тебя, входи не с улицы, в парадную дверь, а со двора, с черного хода. Николай тебя подстрахует. Не торопясь, разберитесь с бумагами, в чемодан — и домой. Только осторожно, чтобы следов не оставлять. Мы же с вами, Александр Павлович, — обратился он к Гракову, — пойдем к Зорице, это недалеко, на Крижаничевой.

Было морозно. Порывы свирепой кошевы били в спину и, казалось, пронизывали насквозь, с воем раскачивая висевшие на верхушках редких столбов фонари. Одиночные прохожие, подняв воротники и надвинув поглубже шапки, ни на кого не глядя, спешили по своим делам. Наконец вышли на улицу Господара Вучича и свернули на Крижаничеву, тут все казалось как в сказке: маленькие, занесенные снегом домики, палисады, деревянные и каменные ограды; кругом полное безлюдье, слышно только, как под порывами ветра поскрипывают калитки и ворота да покачиваются под его напором верхушки пирамидальных тополей…

Зорица жила в небольшом доме у вдовы умершего от туберкулеза рабочего чулочной фабрики, той самой, где работал до войны Черемисов.

С тех пор как Хованский последний раз видел ее, прошло около трех месяцев. Потерянная и обессиленная, сидела она тогда в стареньком кресле и сначала не поняла, что он читает ей письмо Аркадия, и только потом вскинула на него большие лучистые глаза, в которых вдруг заискрилась ликующая радость. Она брала сына на руки и, приподняв его, казалось, хотела произнести: «Поглядите, какого сына я родила!»

— Пишите, Зорица, письмо мужу. Мы сможем его скоро передать. Обрадуйте Аркадия рождением сына, успокойте; впрочем, вы лучше знаете, что написать. — И Хованский, усаживаясь возле окна небольшой комнаты, служившей гостиной, столовой и кабинетом, добавил: — А за торт спасибо! Очень был вкусный.

Граков подошел к старинной люльке, где, тараща глазенки, посасывал соску запеленутый младенец, и засмотрелся на синеглазое маленькое чудо. Порылся тут же в карманах пиджака, вытащил несколько цветных карандашей, взял со стола лист бумаги и весь ушел в рисунок.

«В этом человеке неистребимо сидит талант художника, он никогда не расстается со своими карандашами. Разведчик, пожалуй, должен быть художником с острым глазом, — размышлял Хованский. — У него феноменальная зрительная память!»

Алексей Алексеевич терпеливо ждал, пока Зорица напишет письмо, и, глядя в пространство, с нежностью думал о Латавре, о ее признании, о том, что она настояла на своем вылете в Югославию ради него.

Вложив исписанный лист в конверт, поцеловав его украдкой, Зорица протянула Хованскому.

— Вот, пожалуйста. Не увижу я Аркадия больше…

— Ну, ну, Зорица, не унывайте. — И Граков положил перед ней на стол свой рисунок. — Эскизно, но, увы, нет времени. Я надеюсь еще написать и ваш портрет, и Аркадия, и маленького Иванчика.

На рисунке были изображены люлька с ребенком и Зорица за столом. Сходство было так разительно, что подошедший Хованский восхитился:

— Чудесно! И с настроением.

Зорица долго разглядывала рисунок, потом взяла его и прижала к груди:

— Господин Алекса, миленький, я вас очень прошу, нельзя ли передать этот рисунок Аркаше? Ну пожалуйста!

— Можно, конечно! — Граков опередил Хованского. — Только кое-что надо добавить.

И через пять минут он изобразил стоящего над колыбелью Аркадия Попова.

— Аркаша, милый… — Зорица залилась слезами.

— Этот рисунок останется у Зорицы, а вы пишите другой, — повернулся Алексей Алексеевич к Гракову.

Скоро они уже шагали по заснеженным улицам домой. А в полдень сидели втроем в кабинете Хованского в ожидании Черемисова и Буйницкого. Те явились с тяжелым, полным бумаг чемоданом.

— Карамба! Все забрали: тайник обнаружили, даже в сейф проникли. — Жорж ткнул в сторону чемодана: — Документы, списки, деньги, копии донесений Губареву, Иорданскому, Летичу, какому-то немцу и Георгиевскому.

— Полковник, гад, недаром в разведке у Врангеля служил! — выругался Буйницкий и осекся, заметив укоризненный взгляд Латавры.

— А квартиру чин-чинарем привели в порядок, заперли. Уехал полковник, и все тут. А на нет и суда нет! — Жора раскладывал бумаги на столе.

Провозились, просматривая документы, до вечера и вычитывали вслух самое интересное. Первым не выдержал Черемисов:

— Вот послушайте из дневника полковника! Здесь он подробно изложил разговор с вновь прибывшим в Белград шефом гестапо в Сербии группенфюрером Майснером.

«Этот весьма решительный человек, — писал Павский, — мне заявил прямо, что миндальничать здесь не собирается, индивидуальная вина не берется в расчет как мерило, поскольку ответственность несет весь народ Сербии, подлежащий уничтожению. На это я заметил, что основная культурная масса Югославии, вернее Сербии, остается пассивной. Что касается партизанских отрядов, то они состоят из неграмотных крестьян, а интеллигентов там единицы». А вот еще: «Генерал Милан Недич связался с немецкой разведывательной службой через Дмитрия Лётича в 1940 году. А Лётич имел непосредственный контакт с резидентом VI Управления РСХА, скрывавшегося под маской директора транспортного агентства "Шенкер А.Д…"[4]».

«Драже Михайлович тайно сотрудничает с немцами и итальянцами. Свидетельство тому — факты: убийство командира отряда в Пожеге Милана Благоевича, передача немцам пленных партизан в Вальеве, об этом же свидетельствует поведение четников на боевых позициях под Кралевом и Крагуевцом, а также засылка к красным партизанам диверсионно-террористических групп, которые успешно расправляются с их вожаками. Таким образом, общими усилиями удалось избавить Сербию от коммунистов. А сейчас, насколько я понял из разговора с Лётичем, немцы договорились с Драже Михайловичем посылать своих инструкторов для обучения террористических групп, состоящих из четников, так называемых "командосов", для засылки их в Боснию, Черногорию, Словению. См. № 3, с. 127, список кандидатов…