Сага о Белом Свете. Порнократия - Евгений Черносвитов

…Сначала ему предлагали аспирантуру по судебно-медицинской экспертизе. При этом заверяли, что за время учебы в аспирантуре, эксперты Москвы, очень уважаемые и со связями люди, сделают ему и прописку, и квартиру. «Не гоже лилиям прясть» – ответил на предложение об аспирантуре своим московским шефам Сергей Васильевич. Москвичи узнали о нем и возжелали иметь его в своих рядах еще настойчивее, после другого профессионального подвига Сергея Васильевича Хорошко. Он, на голой интуиции, вскрывая труп, умершей в городской больнице девочки пяти лет, от «двусторонней пневмонии» (по заключению лечащих врачей и консультантов – профессоров из Владивостока), поставил свой диагноз: «Коревая двустороння пневмония, вызванная прививкой против кори». Это было ЧП всесоюзного масштаба! Эту вакцину разработал Институт, под руководством академика Н., который был автор проекта. Академика уже номинировали, как сейчас говорят, к государственной премии. А тут – на тебе! Какой-то провинциальный судебно-медицинский эксперт ставит диагноз «Коревая пневмония»! Это не только лишение академика Н. премии. Это подсудное дело! Академик стал названивать в Владивостокского бюро судебной медицины и требовать, чтобы Сергея Васильевича Хорошко сняли с работы за несоответствие занимаемой должности и по профессиональной непригодности. Но, предчувствуя подобный поворот дела, Сергей Васильевич взял кусочки легких умершего ребенка и направил на гистологическое исследование в военную судебно-медицинскую экспертизу, не доложив своему начальству. В военной судмедэкспертизе не были в курсе дела, и дали заключение, какое и должны были дать! Владивосток умыл руки! Академик остался один-на-один с Сергеем Васильевичем. Сначала была попытка угрозы и шантажа. Потом попытка подкупа московской квартирой и постоянной московской пропиской. И, наконец, слезы, со словами: «Я старый больной человек… скоро умру! Пожалей старика – вакцину я уже уничтожил. Не придавай огласке!» Дело усугублялось тем, что от этой вакцины в СССР умерли еще четыре ребенка, но академику как-то удалось это скрыть! Сергей Васильевич сказал, что «предавать огласке результаты своей работы судебно-медицинский эксперт не имеет права. Но, вот как поступит прокуратура, он не знает». Прокурор пожалел старого, больного академика! Но он все равно вскоре умер от инфаркта миокарда! Академик, как видно, перенес сильный стресс…

Быстро пролетели два с половиной года – Сергей Васильевич работал без отпуска. За это время он вскрыл три тысячи трупов, и освидетельствовал полторы тысячи избитых и изнасилованных. Последние были все женщины – ровно тысяча. И он сделал для себя два разнокалиберных вывода: 1) мужчина не может изнасиловать женщину, если, а – она сама не хочет этого, пусть неосознанно; б – если она в здравом уме и ясной памяти. 2) Он не рожден быть судебно-медицинским экспертом, несмотря на то, что эта профессия требует напряжения ума (любимое для него занятие с детства) … Поэтому (2), Сергей Васильевич Хорошко и написал письмо профессору Владимиру Владимировичу Ковалеву, директору Института психиатрии Министерства здравоохранения РСФСР. Он просил принять его, не проработавшего психиатром и дня, в клиническую ординатуру. Сергей понимал, что это (его письмо), тоже вид безумия! Клиническая ординатура и во Владивостоке – только по великому блату и для врачей, имеющих опыт работы по специальности не меньше трех лет. Странно, но ответ не заставил себя ждать! Ковалев ПРИГЛАШАЛ Сергея Васильевича Хорошко к себе в институт, на кафедру общей психопатологии в клиническую ординатуру. Директор гарантировал будущему клиническому ординатору место в общежитии и ежемесячную зарплату врача-психиатра ординатора! Была и приписка; при желании возможна подработка – ночные дежурства!

Баба Люба тоже была счастлива: «сынок» осуществил свою мечту стать психиатром. И не где-нибудь, а Московском Институте психиатрии Минздрава РСФСР! Не погуляв и дня отпуска, Сергей Васильевич Хорошко улетел в Москву…

Что же касается секса, то Сергей Васильевич не придавал этому никакого значения. Он ни в кого не влюблялся. А имея внешность Сергея Есенина, он без передышки, начиная с 12 лет, вступал в короткие – 1—3 дня, половые отношения, в основном (начиная с 18 лет) с юными особами. А первой его женщиной была двадцатилетняя молочница – зав. молочным комбинатом в колхозе Спиридоновка. Сережа очень любил все молочное. Ганна была дочка бандеровца. На ДВ тогда было много: и на Юге, и на Севере, семей бандеровцев и власовцев, сосланных после войны. Они хорошо устраивались, были подчеркнуто дружелюбны с местными жителями, и «искупали» предательство своих отцов хорошим трудом. С аборигенами ДВ они не дружили. Также, бандеровцы не дружили с власовцами. А власовцы с бандеровцами.

…Сережа, как объект Ганиных вожделений, был явным исключением. Ганна многому научила Сережу. Прежде всего тому, что «Анна – это имя кацапки (то есть, русской) или жидовки (то есть, еврейки). А она украинка – Ганна! Сергею тогда, в 12 лет, в 1957 году, все эти Ганины «примочки» были до лампады! Ему нравилась ее сметана, в которой столовая ложка стоит. Ганна была бригадиром. В ее бригаде было 10 девушек от 18 до 22 лет. Этого хватило Сергею на три года. Дальше был период секса с юными аборигенками юга ДВ. Больше других ему нравились девочки-орочи! Отцы были счастливы, что русский красавец спал с их дочерями. Но в 16—17 лет он стал спать и с их женами. Они и от этого тоже были счастливы… Короче, секса было много, без любви и радости обладания! И так – до самой Москвы…

…Стоя как-то поздно вечером у метро «Преображенская площадь», только что проводив очередную дочку своего пациента из своей комнаты общаги в метро, и смотря на залитую огнями Москву, Сергей почувствовал щемящую за грудиной сильную боль… Даже мелькнула мысль – «не инфаркт ли?» Сереже было 28 лет. Но боль быстро прошла вместе с мыслью об инфаркте миокарда, а легче не стало! На смену боли и мысли об инфаркте, пришла мысль… о смысле его жизни: «Вот ты – психиатр. Ты – в Москве. Она у твоих ног! Ты красив и умен. Это все видят и все ценят, даже сам Владимир Владимирович, ну и что?»…

Как-то столкнувшись с Сергеем в коридоре института, поздоровавшись с ним первым, Ковалев, взяв Сергея под руку, повел куда-то, но не в свой кабинет. Шли и молчали. Сергей ждал, что скажет директор, который ведет его, ординатора, под руку. Они вошли в лифт, поднялись, вышли из лифта, Владимир Владимирович продолжал держать его под руку, ничего не говоря. Прошли по коридору. Вошли в другой лифт, опустились на второй этаж в коридор перед дверью с номером 212, они остановились. Ковалев все молчал. Лицо его ничего не выражало. Он отпустил руку Сергея, вынул из кармана халата ключ, который бывает только в психиатрических больницах, вставил его в квадратную дырку, чуть ниже ручки, и повернул ключ. Дверь открылась, и они оказались в палате, шестиместной, надзорной, ибо у двери сидел громадный санитар с засученными рукавами, а два других сидели по периметру. Сергей обратил внимание, что кровать, которая была у окна с железными решетками и изнутри и снаружи, была пуста и аккуратно заправлена. Владимир Владимирович вновь взял Сергея под руку и повел к этой кровати, не отвечая санитарам на приветствие, и не обращая никакого внимания на больных, некоторые из которых начали, хныкая, что-то говорить, обращаясь к профессору. Пока они подходили к пустой кровати у окна, дверь палаты отворилась и в нее вбежал молодой мужчина, тоже в белом халате с таким же ключом, как у Владимира Владимировича. Он начал что-то говорить директору, но Ковалев не повернул в его сторону даже голову. Так они подошли вплотную к кровати. Наконец Владимир Владимирович заговорил:

«Смотри и читай, Сережа!» И тут Сергей увидел небольшую медную пластинку, на которой было выбито: «На это кровати лежал великий русский поэт Сергей Есенин» Сергей взглянул с глубокой благодарностью на директора Института психиатрии Минздрава РСФСР. Тот хотел что-то сказать, но его опередил больной, который лежал на соседней с есенинской, кровати. Выскочив из-под одеяла, он радостно заорал во всю глотку:

«Сережка вернулся! Вставайте, Сережка вернулся!»

При этом тыча обеими руками в сторону Сергея Васильевича. Ковалев, молча, кивнул санитарам, которые уже спешили к больному, через мгновение, они завернули его плотно в одеяло и стали привязывать его руки и ноги к кровати, ловко скручивая в жгуты взятые с тумбочки простыни. Это была надзорная палата. В ней были кнопки. Врач, который заскочил вслед директору и Сергею в палату, жал изо всех сил на такую кнопку. Аж, покраснел, бедняга! Вбежала медсестра, неся поднос с двумя шприцами. Еще через мгновение, уколотый в руку беспокойный пациент, начал с громким храпом погружаться в небытие. А Владимир Владимирович вновь взял под руку Сергея и подвел его к окну с двойными решетками… Прямо перед окном рос …клен ты мой опавший, клен заледенелый…