Крошка Цахес Бабель - Валерий Смирнов

Россияне более полувека распевают песню «Шаланды, полные кефали», где наличествует фраза «Вы интересная чудачка». В 2007 году в Одессе побывал российский писатель и журналист Александр Никонов. После того, как Никонов прочел книжку одного одесского рыболова и охотника, он написал: «Прожив полжизни, я только-только узнал, что, оказывается, «чудак» по-одесски «мужчина», а «чудачка», соответственно «женщина». Слово же «интересная» означает «симпатичная». Так что моряк Костя, обращаясь к рыбачке Соне, назвал ее не «интересной чудачкой» в прямом смысле, а просто привлекательной девушкой». К сказанному Александром Никоновым могу добавить, что русскоязычный «чудак» переводится на одесский язык как «чмурик» или «чюдик».

Так это русский писатель, давно знакомый с выражением «интересная чудачка». Не сомневаюсь, что, к примеру, «столетние брюки» в исполнении Ильфа и Петрова, Никонов воспринимает исключительно в качестве «старых штанов». Хотя на самом деле речь идет о клетчатых брюках.

За какой перевод на любой из европейских языков могла бы идти речь, если бы Бабель действительно использовал в своих произведениях многочисленные слова и фразеологизмы одесского языка? «Бабель … отлично владел языком одесских окраин. Язык этот — головоломка для переводчиков на Западе», — утверждал Лев Никулин. Если для западных переводчиков малочисленная элементарщина типа «ты останешься со смитьем» была действительно головоломкой, то чем тогда являются для них фразы в исполнении писателя В. Жаботинского типа «хевра куцего смитья»? Теперь представим себе, что персонажи Бабеля употребляют те же выражения, что и герои его современника Жаботинского. Нечто вроде: «— Наш Беня со своей халястрой таки бикицер искалечил аж Тартаковского». Или россияне, за немцев-японцев даже речи нет, понимают, что «искалечил» — подлинное слово из лексикона бандитской Молдаванки двадцатых годов, значения которого по сию пору отчего-то не знает Крошка Цахес Бабель, сколь бы ни пыхтели созидатели сего образа. А уж как он хорошо торчал на блатной ховире Молдаванки, лишь бы изучить язык и нравы налетчиков, об этом давно во всем мире известно. «Писатель даже снимал на Молдаванке комнату, чтобы поближе узнать их (бандитов — авт.) жизнь, но продолжалось это недолго. Его квартирного хозяина убили бандиты, так как он нарушил законы воровской чести», — гонит локша мэйд ин Бабель уже не Константин Паустовский, а Любовь Кузнецова.

В романе «Пятеро» В. Жаботинского, кроме прочих многочисленных одессизмов, употреблено и не расшифрованное автором слово «альвичек». Несколько лет назад мне пришлось пояснять русскоязычному переводчику отнюдь не импортного производства, что образован одесскоязычный термин «альвичек» (торговец сластями) от «альвы». То есть цареградского лакомства, который впервые увидел и попробовал в Одессе князь Иван Долгорукий в начале девятнадцатого века. Некогда диковинная для россиян «альва», как в лингвистическом, так и в кулинарном смысле, впоследствии стала привычной для них «халвой».

Все давно привыкли к тому, что как только речь заходит об одесской литературе, тут же следует перечисление обоймы: Бабель, Ильф и Петров, Катаев… Но нужно быть очень наивным человеком, чтобы полагать: пресловутая южнорусская школа в начале двадцатого века вдруг взяла и выскочила сама по себе быстрее хотюнчика на ровном месте. Так что начало одесской литературной школы положил вовсе не «отец одесского языка» Бабель, а Рабинович. Не тот Рабинович, который из-за популярности одесского писателя Рабиновича был вынужден взять себе псевдоним Шолом-Алейхем, и даже не памятник с отшлифованным ухом из дворика Литературного музея, а Осип Аронович Рабинович. Именно он стал отцом-основателем некоторых литературных норм не только одесского, но и русского языков.

Когда, как говорят в Одессе, Бабеля еще в отдаленном проекте не было, Рабинович уже употреблял в своих сочинениях: «в печке прячется» (то есть сравнения быть не может), «коми» (служащий), «Шамиля ловить» (находиться в состоянии алкогольного опьянения), «тратта» (вексель), не говоря уже за «ша», «чтоб вы были мне здоровы», «Гвалт: я буду кричать: ура!», «взять на цугундер», «чтоб мне руки отсохли!».

Произведения Рабиновича печатались не только в столичных журналах «Современник», «Библиотека для чтения», но и в московском «Русском вестнике». И благодаря редакторским пояснениям читатели узнавали, что означает «мешурес», «паскудняк», «шлимазальница», «магазинёр», «кельня» и иные слова одесского производства.

Рабинович даже ввел само понятие «одесский язык»: «…язык одесский, плавный и скользкий, как прованское масло, с легким букетом померанцевой корки».

Именно в те годы и сочинили термин «русско-еврейский язык». На самом деле это был язык одесский. Такое вот доказательство, которое с легкостью подтвердят А. Стетюченко, С. Осташко и А. Грабовский. «Калейдоскоп» Рабиновича был напечатан в «Русском слове» в 1860 году. «…куплю качкавалу да кусок вяленого коропа, а грек у нас, кажется, есть». Попробуйте найти у самого растиражированного «знатока одесского языка» не половину, а хотя бы целое предложение со столь обильным использованием одессизмов. О каком «русско-еврейском» языке может идти речь, если «короп» — украиноязычный «карп», слово «качкавал» образовано одесситами от итальянского casio-cavallo, а «грек» — вовсе не пиндос. Грек, хотя и не франзоля, но тоже уже давно известная в русском языке изначально одесскоязычная «булка», сильно потеснившая в России «сайку» с прочими «кренделями». Примечательно, что слово «качкавал» Рабинович применяет в излюбленном одесситами по сию пору женском роде. Если вы хотите узнать что такое «качкавал», то смотрите или редакторские пояснения к «Калейдоскопу» образца 1860 года, или «Большой словарь иностранных слов» А. Москвина, выпущенный в Москве в 2003 году. Так что вам очень легко представить, какой успех ждал бы японских, английских и даже российских переводчиков, возьмись они за творчество Рабиновича.

Если бы я не был охотником, то не понял, отчего герой дважды экранизированной «Бесприданницы» Островского имеет фамилию Паратов. Зато хозяин питейного заведения у Рабиновича носит весьма понятную всем фамилию — Шкаликман. Но в середине девятнадцатого века ныне привычное для россиян слово «шкалик» нуждалось в пояснении.

На самом деле одесские слова идишистского происхождения занимают в произведениях Рабиновича значительное, но не главенствующее место, как хотелось бы национально озабоченным. Еврейский язык оказал куда более сильное влияние на сложившийся в первой трети девятнадцатого века одесский язык уже после смерти подлинного отца одесского литературного языка Осипа Ароновича Рабиновича, который наряду с «ша» из идиш использовал одессифицированные украинские слова: «кербель» (от слова «карбованец», он же «рубль»), молдавские — каруца, малай, мамалыга, немецкие — векмердек…

Впрочем, это ведь не диссертация, подробно поясняющая каким образом «майсы» из идиш, обретя совершенно иное значение, превратились в одесскоязычные «мансы» или как «хохма», то бишь «мудрость», обрела значение «шутки». Используем ли мы одессизмы из произведений Бабеля — вопрос не более чем риторический. Зато многими словами, которые ввел в литературу Рабинович, мы пользуемся по сию пору. От «мамалыги» (кукурузная каша или мука; нерешительный человек) до «магазинера». Мне не приходилось не то, что слышать, но даже читать в местной морской прессе, слово «кладовщик» вместо «магазинера». Еще бы, ведь «кладовщик» — синоним «зухтера» или «шушары», то есть «стукача». А это замечательное выражение из Рабиновича «Кусок практического философа»? Вот откуда берет начало негативное значение одесского слова «кусок». Потому и просто «кусок», не говоря уже за «кусок идиота», куда сильнее «идиота» целиком и полностью. Но если нам потребуется «кусок» в русскоязычном смысле, мы запросто применим не то, что «шмат» или «кусман», но даже «кецык», «кусманчик» или «кошмантик» в качестве «кусочка».

Писатель Осип Рабинович, заложивший основы одесской литературной школы, в возрасте 52-х лет уехал лечиться на родину австро-венгерского писателя Ивана Франко, где и скончался за четверть века до рождения Исаака Бабеля. Рабинович похоронен в городе Мерано, ныне находящегося на территории независимой Италии. В Одессе же нет даже мемориальной доски в честь этого писателя. А зачем она нужна, если у нас уже есть памятник Ивану Франко и когда-то будет памятник Исааку Бабелю?

«КОРОЛЬ» УМЕР! ДА ЗДРАВСТВУЕТ «КОРОЛЬ»!

«Есть у нас один очень известный писатель. Русские писатели считают его еврейским, а еврейские писатели считают его русским. Так и не знали, куда его причислить, пока не открыли, что он пишет на чистейшем одесском языке…Желающих ознакомиться с одесским языком мы прямо отсылаем к этим произведениям», — написал одесский фельетонист Маноля, он же автор термина «одессизмы» литератор Э. Соминский. Среди произведений писавшего на чистейшем одесском языке очень известного прозаика есть и «Король». Или вы считаете, очень известный писатель, за которого намекаю, придумал название «Одесские рассказы»? Таки нет. Но если вы полагаете, что фамилия этого писателя — Бабель, то ошибаетесь. Исаак Эммануилович Бабель достиг совершеннолетия не по гой-еси понятиям, когда «Король» Семена Соломоновича Юшкевича в 1907 году начал свое шествие по российским и зарубежным театрам.