9+1 - Алексей Астафьев

Покончив с рассылками и ответив на 36 негативных писем, Анатолич протер очки, прошелся рукой по лбу и шершавому лицу, встретив умиротворяющее сопротивление щетины, выключил компьютер и отправился на кухню. В кухне было свежо. Дым от курева выветрился бесследно, оставив за себя промозглую неуютность вечернего сентября. Анатолич закрыл окно. Медленно закрывать окно, и после любоваться совершенной формой стеклопакетов было чертовски приятно. Он нажал кнопку чайника и вернулся в комнату. Накинул теплую домашнюю кофту на пуговицах, натянул белые шерстяные носки, услышал милый сердцу щелчок и пошел пить бергамотовый чай с бутербродами.

Денис Анатольевич водил грузовой фургон по регионам родной и соседних волостей. Следовало пораньше лечь спать, но спать совсем не хотелось. Анатолич решил почитать. Он был обладателем макулатурной советской библиотеки, библиотеки западного детектива, заполонившего нашу страну в эпоху красноречивого плюрализма и жиденькой библиотечки эзотерики, доставшейся от покойной супруги. Как много всего от нее осталось. Не смотря на годы одиночества, радикальные перепланировки интерьера квартиры и другие новшества – все здесь говорило о ней. Наверно, так было по причине их идентичных привычек в ведении хозяйства и в отношении к вещам и явлениям. А что там вещи, предметы, реакции… они жили как голубки, как две половинки одного существа. И любовь, такая естественная, бесприкрасная и простая и сейчас никуда не делась. Она жила в Анатоличе, окрасившись в нежно голубой цвет обреченной на недосказанность благодарности. Вспоминая свою Любу, Анатолич щурился в дрожащей подбородком улыбке, выпуская из глаз по желобкам-морщинам чистую живую память минувших счастливых лет брака. Что тут поделаешь? Ни хрена тут не поделаешь, да и не нужно ничего делать. Сидит Анатолич на кухне, пьет себе чай и женку вспоминает. А если слезы катятся – то и пусть, не в тягость. Память о ней – самая прекрасная память, она размягчает сердце, она трет мозолистые ладони друг о дружку и выталкивает ком непрекращающейся душевной боли вместе с тяжким выдохом наружу.

– Я тут в интернете все зависаю, – думает вслух, обращаясь, конечно же, к женке Анатолич, – чего только не придумают люди!?

Со сленгом и коммуникациями у Анатолича проблем не было. Он мог быть своим и у тинейджеров, и у дам всех мастей и возрастов, и у старых калош-коммуняк, свирепо брызгающих слюной в описаниях современного света, и у…

Рассуждения внезапно, как это всегда бывает при телефонном звонке, прервал антикварного вида аппарат – качественный закос под «смольный» – подарок сослуживцев на 60 лет.

– Алло.

– Денис Анатольевич, Козырев беспокоит, выручай дорогой ты наш и, – тут Козырев выдержал паузу и добавил через усилие, – и любимый…

– А-а, это ты Илья Семеныч, я так и подумал что ты – долго жить будешь!

– Вот это правильная мысль! А как догадался-то?

– А что тут догадываться? В такое время, да на домашний… Чего надо-то?

– Анатолич… понимаешь, тут такое дело… Тарасов, нехороший человек в ночной рейс поставлен, а сам лыка не вяжет – сорвался зараза. Борька Киселенко сказал, что тоже выпимши, но я думаю он врет – хитрая рожа, чтоб сам понимаешь…

– А Чен?

– Чен в Твери.

– Копров?

– Слушай, Анатолич, ну его в качель этого Копрова – говна потом не оберешься. Будет днем и ночью зудеть. И женка у него задолбает звонивши… Ну, родимый… ммм?

– А фиг ли мне? Все равно не спится… сколько время-то?

– Десять двенадцатого, – по-армейски чеканил Козырев.

– Нормально, – зевнув, прикинул Анатолич.

– Так я к часу таксомотор пришлю? – заискивающе, но с победоносной улыбочкой протянул Семеныч.

– Чего до часу ждать – вызывай. Я готов.

– Вот спасибо, дорогой. Ты уж прости – некому. Все б такие как ты… За мной причитается. Слышишь?

– Да брось ты, Семеныч, ерундистика какая.

Анатолич бережно положил тяжелую латунную трубку и вышел из темной прихожей на кухонный дружелюбный свет. Поставил немытую чашку с ложкой внутри ближе к раковине – пусть дожидается. На кухне стало тепло и уютно. Все правильно.

9. Жизнь третья. Территория нынешнего Вьетнама. III век до н. э. Женщина

– Я готов ради тебя на все, только скажи, нет – только вскинь ресницы, я сделаю все, что можно и нельзя… Зиеп, не томи. Я знаю – ты хочешь этого.

– На чужом горе счастья не построишь, Ван. Смирись…

– Мне мало тебя в украдках, я хочу каждый вдох делать вместе.

– Нет.

Ван вырвал клок волос и кинулся прочь. Это был мой отец. Едва он вышел во двор, как его убило завораживающе красивой шаровой молнией. Зиеп, в то время на втором месяце, упала в трехдневный обморок. Обморок был темным и легким. Ван был рядом. Он сказал, что его смерть была необходимостью, а девочка в животе нуждается в любви и покое. И что они еще будут вдвоем. Зиеп давно не видела его таким уверенным и спокойным.

Девять месяцев закончились. Мама отдала меня на воспитание тете Юань – добродушной улыбающейся женщине. Сама же уехала с военным мужем в другой регион страны. Я никогда не видела своих высокородных родителей. Однако другие говорили, что спустя год после отъезда мать открылась мужу, не в силах переносить насилие нелюбви. По законам страны ее казнили. Муж спился за год до нищеты и сунул голову в петлю.

А я, нареченная Зунг, любовалась целым миром взрослой неизведанной жизни. Юань была родом из Китая. В народе ходили слухи о ее темном и преступном прошлом. Однако сила ее доброты останавливала всякую клевету и отворачивала погоню. Я часто забиралась к Юань на спину и прукала, будто еду на лошадке. Больше всего в детские годы я любила это свое озорство. Юань ни разу не сбросила меня, преподнося непревзойденные уроки смирения. Я сама спрыгивала, боясь, что однажды терпение Юань кончится. Да и руки затекали. Помню, как она сидит в своем облюбованном углу и вяжет свое вязанье. А я сзади повисну. Хоп и полетело вязанье от моей ручонки. А она мягко и ужасно сердечно скажет: «Ой, пойду, подниму.» Я тогда сразу соскакивала и с умиленным сердцем несла нитки, стараясь быть похожей на верного пса. Вот такое воспитаньице! А больше всего времени Юань отводила составлению макетов микрожизни. Да-да, именно микрожизни. Ее миниатюры восхищали всю знать и разномасть северного Аулука. Однажды она создала шедевр шедевров – завораживающий смерч среди оживленного поселка. После этого ее микрожизни прекратились. Видимо, она поймала свой абсолютный фрагмент.

Он пришел за Юань, чтобы арестовать. Но не смог, так как влюбился в меня и позвал в жены, да в ветреные скитания по миру. Юань благословила нас и отпустила, сказав на прощанье, что любит меня всего сильнее и что всегда ее любовь будет рядом. А сдастся, так и свидимся – какие наши годы.

Бинь зарабатывал на хлеб постройками. Я изготовляла микрожизни на серийный лад и продавала за гроши. Был ли мой союз счастливым? Мне не приходилось задумываться об этом. Я несла свой крест с честью и гордостью. Это все, что держало меня в покорном согласии с решениями мужа. Бинь только раз обиделся на меня. Когда я в потемках упала с лестницы и всю ночь пролежала недвижно со сломанной ногой, чтобы не разбудить мужа. В то утро он ударил меня по щеке, и горячо сообщил о полном нежелании в будущем проспать мою смерть.

– Прости, мой дорогой.

Он обнял меня, отнес в постель и наложил тугую шину. Два дня Бинь не ходил на постройки, выхаживая мою неосторожность. Я плакала счастливыми слезами печали. И в этот период создала лучшую микрожизнь. Увы, не последнюю… Что-то ускользнуло, чего-то не хватило, быть может, чуда или веры в него?

Бинь никогда не спрашивал про детей. Хотя в понурых глазах я частенько видела отблески игривого ребенка. Я плакала безнадежными слезами. Чем, быть может, и закрыла путь материнству.

Бинь рано поседел, страдая бессонными ночами и свистящим кашлем. Я тоже не спала, наблюдая за серебряной головой в темноте.

– Почему ты не сходишь к лекарю?

– Зачем ему моя боль?

– Боль других его кормит.

– Хорошо, завтра схожу.

Подойдя к жилищу лекаря, Бинь присел перед приемом на лавку. Из подворотни выполз пес. Пес был разодран в клочья и еле волочил лапы. Драка так драка. Бинь посмотрел на солнце и зевнул. Какая разница – спать или нет? И пошел на постройки.

Муж не был угрюм, не был и улыбчив. Я как-то пыталась заглянуть в его душу, но не сумела найти ключик. Перед очередной дорогой Бинь говорил примерно следующее:

– Завтра новый день. Сегодня старый. Посередине будет ночь без сна и снов. Я не устал не спать, я устал идти. Но не могу остановиться. На одном месте слишком душно. Готовься. Мы уходим в новую луну.

Дорога на лошадях петляла пылью и новыми следами, разгоняя мысли о брошенном крове. Я всегда в дороге вспоминаю детство. Юань. И нитки в узелках. А в конце дня, перед сном вызываю в памяти смерч Юань и плыву по нему, чувствуя себя махонькой рыбкой в океане непознанных красот и чудес. Порой забываюсь так сильно, что, не слыша равнодушной бодрости мужа, засыпаю и сплю до рассвета, мягко сопя в нос. С утра муж гладя по голове снова призывает в путь. И мы идем. Скитальцы жизни.