Большой Джорж Оруэлл: 1984. Скотный двор. Памяти Каталонии - Джордж Оруэлл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уинстон молчал. О’Брайен потянул ручку назад. Боль схлынула так же мгновенно, как пришла.
– Это было сорок, – объяснил О’Брайен. – Вы видите, что число делений на шкале достигает ста. Потрудитесь в течение всего нашего разговора помнить, что я в любой момент могу причинить вам боль любой силы. Если вы солжете, если тем или иным путем попытаетесь увильнуть от ответа, или даже если не проявите присущей вам сообразительности, – я моментально включу аппарат, и вы закричите от боли. Вам понятно это?
– Да, – сказал Уинстон.
О’Брайен, казалось, немного смягчился. Он задумчиво поправил очки на носу и прошелся раза два по комнате. Когда он опять заговорил, голос его звучал доброжелательно и терпеливо. В эту минуту он напоминал учителя или доктора или даже священника, думающего не столько о том, чтобы покарать, сколько о том, чтобы объяснить и убедить.
– Я вожусь с вами так много только потому, что вы стоите этого, Уинстон. Вы отлично знаете, что с вами происходит. Знаете много лет, хотя всегда и боролись с этим знанием. Ваша психика не в порядке. Вы страдаете дефектом памяти. Вы не в состоянии запомнить реальных событий и убеждаете себя в реальности таких вещей, которые в действительности никогда не происходили. К счастью, это излечимо. Вы никогда не пытались лечиться – просто потому, что не хотели. Вам необходимо было сделать небольшое усилие воли, но вы не были подготовлены к нему. Я уверен, что даже и сейчас, в эту минуту, вы цепляетесь за свою болезнь, почитая ее за достоинство. Возьмем один пример. Скажите, с кем сейчас воюет Океания?
– Когда меня арестовали, Океания воевала с Истазией.
– С Истазией. Отлично. Океания всегда находилась в состоянии вины с Истазией, не так ли?
Уинстон уже открыл рот для ответа, но сдержался и смолчал. Он не мог оторвать глаз от шкалы с цифрами.
– Правду, Уинстон, пожалуйста! Вашу правду. Скажите, что вы помните?
– Я припоминаю, что всего за неделю до того, как меня арестовали, никакой войны с Истазией не было. Мы были в союзе с ней. Нашим врагом была Евразия. Это продолжалось четыре года. А до того. .
Движением руки О’Брайен остановил его.
– Еще один пример, – продолжал он. – Несколько лет тому назад у вас была настоящая галлюцинация. Вы уверовали в то, что три человека, три бывших члена Партии, некие Джонс, Ааронсон и Рутефорд, казненные за измену и саботаж после того, как они полностью во всем сознались, – что эти люди не совершили преступлений, в которых они обвинялись. Вы уверовали в то, что у вас был неопровержимый документ, доказывавший ложность их признаний. Вы бредили какой-то фотографией. Вы верили, что она была даже у вас в руках. Фотография вроде вот этой…
В руках О’Брайена появилась вдруг продолговатая полоска газеты. Секунд пять она находилась в поле зрения Уинстона. Это была фотография – та самая фотография! Сомнений быть не могло. Перед ним был новый экземпляр снимка Джонса, Ааронсона и Рутефорда на партийном слете в Нью-Йорке, – снимка, на который он случайно натолкнулся одиннадцать лет тому назад и сразу же уничтожил. Только на одно мгновение он снова появился у него перед глазами и тут же исчез. Но он видел этот снимок, несомненно видел! Он отчаянно, изо всей силы дернулся верхней частью корпуса. Но невозможно было оторваться от кровати хотя бы на сантиметр. На миг он забыл даже о циферблате. Только об одном он думал в этот миг: схватить фотографию или хотя бы взглянуть на нее еще раз.
Значит, она существует! – вскричал он.
– Нет, – сказал О’Брайен.
Он прошел через всю комнату к противоположной стене, где виднелась щель-напоминатель. О’Брайен приподнял решетку. Жалкий клочок бумаги взвился в струе теплого воздуха и исчез в пламени. О’Брайен повернулся к Уинстону.
– Пепел, – заявил он. – Пепел, который даже неизвестно чем и был. Тлен. Фотографии не существует. Не существовало никогда.
– Она существовала! – вскричал Уинстон. – Существовала и существует! Я помню ее. Вы помните…
– Я ничего не помню, – пожал плечами О’Брайен.
Уинстон осекся. Здесь начиналось двоемыслие. Чувство
полной беспомощности овладело им. Если бы он был уверен, что О’Брайен лжет, все было бы проще. Но вполне возможно, что О’Брайен на самом деле забыл фотографию. А если так, то он должен забыть и то, как отрицал ее существование – забыл акт забывания. Как же после всего этого можно допустить, что все это – простое надувательство? А что если такие сумасшедшие вывихи памяти действительно случаются? Эта мысль доконала его.
О’Брайен задумчиво смотрел на него сверху вниз. Больше чем когда-нибудь, он походил на учителя, который, не жалея сил, старается исправить даровитого, но своенравного ребенка.
– Существует лозунг Партии насчет власти над прошлым, – сказал он. – Потрудитесь повторить его.
– «Кто управляет прошлым, тот управляет будущим, а кто управляет настоящим, тот управляет прошлым», – покорно произнес Уинстон.
– Да, да, – подтвердил О’Брайен, медленно и ободрительно кивая головой. – «Кто управляет настоящим, тот управляет прошлым». Скажете, Уинстон, вы и в самом деле верите, что прошлое реально существует?
Уинстон снова ощутил свою беспомощность. Его взор устремился на шкалу. Он не только не знал, что нужно сказать – «да» или «нет», – чтобы избежать боли; он действительно не мог решить, какой из этих ответов будет правильным.
О’Брайен усмехнулся.
– Вы не метафизик, Уинстон, – сказал он. – Вы до сих пор не вдумывались даже в смысл самого понятия «существование»: Я постараюсь уточнить вопрос. Существует ли прошлое конкретно, в пространстве? Существует ли такое место во вселенной, в материальном мире, где прошлое совершается?
– Нет.
– Так где же оно существует, если существует вообще?
– В документах. Оно занесено на бумагу.
– В документах. А еще где?
– В головах людей. В человеческой памяти.
– В памяти людей. Отлично. Но, скажите, если нам, – я разумею Партию, – подвластны и все документы и человеческое сознание, не означает ли это того, что мы властвуем и над прошлым? Так это или не так?
Уинстон снова на минуту позабыл о циферблате.
– Но как вы можете помешать людям помнить! – воскликнул он. – Это зависит от их воли. Это не подвластно им. Как вы можете управлять памятью людей? Вы не властны даже над моим рассудком!
Поведение О’Брайена опять стало более суровым. Он положил руку на шкалу.
– Напротив, – сказал он, – вы
