Борьба за власть на Украине с апреля 1917 года до немецкой оккупации - Евгения Богдановна Бош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кажется, на 12/IIІ в Конотопе назначен был губернский съезд Советов. Никто из центра на съезд не приехал, и так как настроение, в связи с действиями командующего, создалось тревожное, то конотопские товарищи вызвали срочно меня из Бахмача. Приезжаю в Конотоп часов в 11 дня – все пути заняты воинскими эшелонами, на вокзале полно подвыпивших солдат, а на одной из железнодорожных площадок грозно возвышается необычное и редкое на наших фронтах 10-дюймовое орудие, дулом направленное на город, с готовой командой и ящиками снарядов. Смехотворное зрелище обращает мое внимание. Подхожу ближе, – команда пьяная, начальник, узнав меня, сконфуженно, заплетающимся языком, докладывает, что по распоряжению командующего приказано навести орудие на город, так как в городе неспокойно и нужно их попугать… Иду разыскивать штабной вагон. В вагонах и на путях масса солдат и все здорово выпившие, в ответ на мой вопрос: «Где штаб?» – получаю площадную ругань. Покамест разыскиваю штаб, моим глазам представляется новое зрелище. Под строгим караулом ведут активных членов комитета (б-ков) и Исполкома, – всех знаю с первого дня февральского переворота, все местные рабочие, серьезные, преданные работники, – направляюсь к ним и узнаю, что по распоряжению того же командующего арестован весь президиум губернского съезда, без всяких объяснений причин и без всякого повода со стороны съезда. Направляемся вместе в штаб. Встречает нас очень развязный адъютант (по виду молоденький офицерик), без доклада к начальству не впускает, останавливаемся в коридоре вагона. Покамест я достаю удостоверение, к командующему входит начальник караула, докладывает ему о приводе арестованных – президиума съезда. К нам доносится дикая площадная ругань командующего с прибавлением: «расстрелять, изничтожить этих мерзавцев»… Отстраняю адъютанта, который несколько растерялся, узнав, что перед ним Бош (чем объяснить, не знаю, но вся примазавшаяся мразь меня боялась), и вхожу без доклада. Вижу у стола, перед разложенными картами старого знакомца Шарова, которого еще в период борьбы с Центральной Радой 2 раза арестовывали за бандитизм и препровождали к т. Овсеенко со всеми документами. При моем появлении смутился, но пьяное состояние придало бодрости, и он начал развязно, но не особенно членораздельно давать мне объяснения и говорить о каком-то бунте в городе, о том, что он ничего худого не хотел сделать, а вызвал товарищей только для объяснений, что орудие навели, только чтобы припугнуть, и в этом я сама могу убедиться, так как стрелять с площадки невозможно, и проч. и проч., и что он вот сейчас при мне, как подтверждение своих слов, дает распоряжение немедленно всех отпустить и снять команду с площадки, где находится орудие… Товарищи уехали на съезд, а я еще с час вела беседу с этим типом, указывая ему на недопустимость его действий, на пьянство вокруг, на бездействие и стоянку на вокзале и проч. и проч., и хотя твердо знала, что это бесцельная трата времени, но другого выхода не было – он имел широчайшие полномочия от главнокомандующего. Часам к 3 попадаю в город. Вид мертвый. Только изредка по пустынным улицам с гиканьем проносятся, группами по 20–30 чел., конные разъезды Шарова.
Попадаю прямо на заседание партийного комитета и из доклада секретаря узнаю следующее: с первого момента приезда Шаров отнесся к местной советской власти враждебно, произвольно начал устанавливать «крепкую» власть в городе, обложил местную «буржуазию» (в число которой попали железнодорожные рабочие) громадной денежной контрибуцией, производит массовые реквизиции, ночные обыски по квартирам и не стесняется с расстрелами; что Шаров как бы забыл о своих непосредственных заданиях и обращает внимание исключительно на местный поселок, участок фронта не устанавливает, даже разведка выезжает только версты за 3–4 от вокзала, весь отряд находится в вагонах на вокзале и занят исключительно реквизициями и беспрерывным пьянством; что попытки Исполкома Совета и парткомитета (б-ков) столковаться с Шаровым ни к чему не приводили, и во избежание вооруженного столкновения Исполком и парткомитет выполняют все его требования и предписания, хотя глубоко возмущены ими и считают, что действия Шарова направлены к срыву Советской власти, но ни в коем случае не к укреплению ее; что результаты деятельности Шарова уже сказались на отношении рабочих, которые в первое время решили все, как один человек, вооружиться и идти на фронт, а сейчас сторонятся наших войск и, чувствуя себя бессильными что-либо предпринять, – пассивны, и что, коротко говоря, вся деятельность Шарова есть открытое контрреволюционное выступление. Возмущенно спрашиваю товарищей: «Почему молчите? Почему не сообщили т. Овсеенко?» – хотя по собственному опыту знаю, что т. Овсеенко по другому оценивает Шарова и, несмотря на все материалы и беседы с ним о бандитской деятельности Шарова, он все же дал ему опять полномочия не только командования, но и для борьбы о контрреволюцией. На мои вопросы секретарь комитета сокрушенно махнул рукой: «От провода не отхожу целые дни, а толку никакого. Овсеенко к аппарату не подходит, а его подчиненные сообщают, что докладывали, и наши сообщения находятся у главнокомандующего»…
К 6 часам иду на съезд. Нужно идти… Нужно как-то объяснить съезду действия нашего командующего Шарова. А хочется не объяснять, а немедленно расстрелять этого мерзавца… Встречают бурными аплодисментами и предоставляют слово вне очереди… Съезд заявляет о своем решении все силы отдать на борьбу с оккупантами и всемерно поддерживать Советскую власть во всех ее мероприятиях и требует от Советской власти беспощадной борьбы со всеми примазавшимися, дискредитирующими народную власть… Еду снова на вокзал, чтобы поговорить по аппарату с т. Овсеенко… Но в главном штабе, кроме спеца, никого нет, и приходится отложить разговор и терпеть Шарова… Отправляюсь на заседание комитета и президиума съезда. В городе непроглядная тьма и почти непрерывные отдельные выстрелы. Подъезжаю к зданию Исполкома и вижу, что из дверей два вооруженных солдата выводят секретаря комитета и ведут его к стоящему тут же закрытому автомобилю. Увидев меня, арестованный товарищ приостановился со словами: «Вот, т. Бош, везут в штаб Духонина!» Подхожу быстро к автомобилю и вижу человек шесть вооруженных военных, прячущих от меня свои лица… Мы одни; я и безоружный секретарь… Начальническим тоном спрашиваю сидящих в автомобиле: «В чем дело?» Но в этот момент двое конвоиров стремительно бросаются в автомобиль, и, толчком срываясь с места, автомобиль полным ходом бросается
