Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Авдеенко Александр Остапович

Из кабинета Кадырова я вышел, вконец обескураженный. Ну, Мистик! Прикидывался обозным, ну, в лучшем случае, штабным бухгалтером: оформление командировок и контроль за финансовой дисциплиной. А сам наслаждался ролью главнокомандующего. Внушил мне, что основной удар по противнику будет нанесен моими силами, а на деле я был чем-то вроде газетного репортера, очутившегося на окраине событий. По счастью и репортерам удается иногда принести кое-какую пользу…

Ну, Мистик! Вот у кого, оказывается, фантазия!

В коридоре близ моей двери маячила какая-то взъерошенная личность. Это был Снетков собственной персоной.

— Совесть у меня не спокойна. Да и как она может быть спокойна?! Ведь я в свое время скрыл от вас, Юрий Александрович, что у меня в апартаментах, — ударение он по-прежнему подчеркнуто сдвигал на последний слог, — находится еще один манускрипт, оставленный у меня Николаем Назаровичем. Этот манускрипт очень волновал меня как коллекционера. Я даже мечтал заполучить его в постоянное владение. Путем обмена или же благодаря забывчивости истинного владельца. Но вы не беспокойтесь. Право личной собственности восторжествовало. Я вернул манускрипт по принадлежности, — скорбел Снетков. — Я воспользовался покровом ночи и смежным расположением лоджий, словом, я принес его и положил на стол. Николай Назарович смог в этом убедиться, едва вошел под своды своей обители. Увы, — Ардальон Петрович воздел свой тусклый взор к потолку, — увы, он со мной теперь далее не раскланивается. Но я выполнил свой долг перед Фемидой, и прошу разрешения покинуть вас. Я сказал вам правду, всю правду и только правду! Прощайте!

— До свидания, Ардальон Петрович, всего вам доброго.

За Снетковым закрылась дверь. Ровно через секунду дверь распахнулась, и тот же Снетков ликуя, прокричал:

— Позабыл, совсем позабыл вам сказать: Сусинген — действительно знакомое мне слово. Только не Сусинген, а Нусинген! Это же барон Нусинген, такой банкир в романах Бальзака. Иногда его теперь Нюсинженом еще называют. Но в мое время он был Нусинген. Адью!

* * *

На мой взгляд весьма мягкий приговор.

Налимову суд дал небольшой срок условного наказания. Остальные — Церковенко, Суздальцев и Ричард — получили вполне по заслугам. А теперь, следом за Ардальоном Петровичем, прощусь. Ибо меня ждет — не дождется моя диссертация. Благо и трехмесячный отпуск для ее завершения, кажется, дают. Замещать меня будет Норцов, только что зачисленный в наше управление.

Вот только одно пока неясно: решусь ли я использовать в этой работе как иллюстрацию налимовское дело. Ведь раскрыл всю эту историю не я! Или все-таки, в какой-то мере, и я?!

Сергей Высоцкий

Не загоняйте в угол прокурора-Третий дубль-Недоразумение

Все события и герои романа вымышленные.

Любые аналоги неправомерны.

Автор ЮБИЛЕЙ

В полдень над подмосковным поселком Переделкино, над большой деревянной дачей известного прозаика Маврина голубело холодное небо. Колючее солнце сумело пробиться сквозь недавно намытые стекла веранды — бутылочно-зеленые, золотистые и фиолетовые. Анемичные цветные блики недолго погостили на большом круглом столе, заставленном блюдами, салатницами и хрустальными ковчегами, с терпеливо ожидающими своей участи, восхитительными закусками. Здесь царил острый запах весны — свежих огурцов, помидоров, пахучих трав и прочей рыночной зелени, сдобренной сметаной и майонезом.

Через час погода испортилась — повалил тяжелый снег, стало тихо, словно поселок упаковали в вату. Перестали реветь идущие на посадку во Внуково самолеты, не доносилось никаких звуков с шоссе. «Москвич»-сапожок, развозивший писателям обеды из столовой Дома творчества, не прибыл к сроку. Было воскресенье, и дорожники, переосмыслив лозунг застойных времен «Все во имя человека», предпочли провести свободное время в кругу семьи или в компании приятелей. Дороги остались нерасчищенными.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ближе к вечеру мерный стук капель по железу подоконников возвестил о том, что начинается очередная оттепель.

Погода нарушила все планы юбиляра. Он ожидал гостей к трем, к назначенному часу собрались только те, кто жил по соседству в поселке и кто приехал из Москвы на электричке. Рискнувшие сесть в автомобили запаздывали. Начало застолья, запев, как любил говорить юбиляр, получилось скучноватым — каждый вновь прибывший, не слышав первых тостов, неизбежно повторялся в своих славословиях. Получалось без особого тепла, без той искренности, на которую рассчитывал Маврин, приглашая не только литературный бомонд, но и старых друзей военных времен и молодежь. Не добавило теплоты и присутствие на юбилее писателей из враждебных станов расколовшегося Союза. Далекий от шумных цедеэловских баталий, Алексей Дмитриевич и не подозревал, что распря зашла так далеко, что из залов заседаний уже просочилась в домашние застолья. Как ни старался тамада, давний приятель юбиляра критик Борисов, превратить юбилей в праздник, холодные токи неприязни витали над столом, и Маврин чувствовал их спиной.

Даже спич Борисова о том, что аморально заставлять писателя делать политический выбор, что творчество выше политики и каждое проявление его — знак высшей благодати (когда-то Мао выразил эту мысль значительно короче: «Пусть расцветают все цветы»), не заставил поднять забрала наиболее ожесточенных бойцов. Хотя и вызвал одобрение большинства.

И только хозяйка, Алина Маврина, сумела растопить последний лед. Она поднялась, держа в одной руке бокал с шампанским, а другой полуобняв мужа, помедлила несколько секунд, дожидаясь тишины. Высокая, стройная, с раскрасневшимся гладким лицом, она выглядела значительно моложе своих сорока пяти. Чертами лица она удивительно походила на мужа, состарившегося худощавого красавца. Гораздо больше, чем его родная дочь — плотная хмурая женщина с широким невыразительным лицом.

— Только писательские жены знают, что это за каторга — быть женою писателя. За писательских жен! — она быстро наклонилась, поцеловала Маврина и выпила шампанское. Гости оживились. И хотя у писательских жен и у самих писателей, собравшихся за юбилейным столом, были свои, сугубо индивидуальные взгляды на суть проблемы, слова хозяйки пришлись по вкусу.

— За прекрасных каторжанок! — уточнил басом прозаик Дарьев, любитель расставлять точки над «и». Один шутник — критик, как-то не поленился внимательно прочитать многотомную эпопею Дарьева «Большие расстояния» и обнаружил, что автор ни разу не воспользовался многоточием.

Внимательный наблюдатель мог бы заметить, какой недоброжелательный скользящий взгляд бросил Дарьев на сидящую рядом жену, говоря о прекрасных каторжанках. Она, и правда, не вызывала положительных эмоций и была похожа скорее на геометрическую фигуру — на многоугольник, что ли? — чем на женщину.

— Прекрасная каторжанка! Что за чудесный соус вы приготовили к ветчине и ростбифу? — спросил автор детективов Огородников.— В наше голодное время безнравственно подавать такие приправы к столу!

— Да, Алина, соус — чудо! Не темни, открывай секрет,— поддержала Огородникова многоугольная Дарьева.

— А что соус?! — весело отозвалась хозяйка.— У него только название сложное. А всего-то и нужно: лук, уксус, горчица, перец, лавровый лист, апельсины, желе черной и красной смородины, картофельная мука и две чайных ложки мадеры — и все это называется кумберленд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

При упоминании мадеры гости дружно рассмеялись.

— Мадера небось португальская? — спросил молодящийся поэт-песенник.

— Не пил мадеры уже лет двадцать! — с таким тяжелым вздохом сказал кто-то из гостей, что все снова рассмеялись. Оставив в покое высокие материи, гости, наконец-то, ощутили прелестный букет выдержанных армянских коньяков, домашнего вина «Лыхны», присланного юбиляру из Абхазии, оценили кулинарный талант хозяйки, распробовав дивные закуски, приправленные разнообразными соусами, своими названиями под стать романтично звучащему кум-берленду.