Руда - Александр Бармин

— Как не знать Андрея Трифоныча, — отозвался рудокоп. — Это наш отпальщик.

— Где его повидать можно?

— Сегодня Дробинин работает на шурфах вон за той горушкой.

— Народу там много?

— Нет, пошто! Он там один.

Этому Кузя обрадовался, хотя и не понял, почему Дробинин один. Сейчас же отправился за горушку.

Было пустынно и тихо на песчаном склоне. Большой пруд зеркалом лежал в зеленых берегах, отражая медленно плывущие облака. Кузя долго прислушивался, не раздастся ли из какого-нибудь шурфа стук кайла. Нет, ни звука. Кузя решил обойти все шурфы и покричать в каждый, вызывая Андрея.

Вдруг из-под земли показалась человеческая голова, потом плечи, — на поверхность вылез Дробинин. Кузя, наверно, не узнал бы его по описанию Егора: Дробинин стал седым стариком, — но Кузя догадался, кто перед ним.

Дробинин вытянул из шурфа лесенку, бросил ее тут же, быстрыми шагами отошел к большой сосне и повалился в яму под корни. «Что с ним? — недоумевал Кузя. — Угорел, видно?» И он направился к рудоискателю.

Не прошел Кузя и половины расстояния, как из шурфа вылетел клуб черного дыма, раздался глухой удар, и земля дрогнула под ногами. Кузя остановился. В воздухе засвистело, большой камень шлепнулся наземь около Кузи, другие, поменьше, свистели и падали вокруг. «Порохом породу рвет! — понял Кузя. — Отпальщик же»!

Андрей уже был около него и, грозно хмуря мохнатые брови, выговаривал за неосторожность.

— Я не знал… — виновато сказал Кузя. — Андрей Трифоныч, по твою душу я: айда к Лизе.

— Чего-о? — недоверчиво протянул рудоискатель и приложил руку горстью к уху.

— Лиза ждет. Раньше-то никак я не мог, уж прости.

— Лиза? — На миг зажглись глаза старика, помолодело в улыбке лицо. Он выпрямился, быстро огляделся, как бы ожидая тут же увидеть Лизу. Миг прошел. Тихо охнув, рудоискатель положил руку на грудь, сморщился от боли и тяжело опустился на песок.

— Чего-то не пойму… — после молчания ворчливо заговорил Дробинин. — Ты кто такой? Как Лизавету знаешь?

Кузя принялся рассказывать, как умел, о Лизиной судьбе. Рассказ его был отрывочен и краток. Сильно тугой на ухо Дробинин всё переспрашивал: «Как?.. Как говоришь?»

Взгляд Дробинина подобрел, его недоверие таяло, — он понял главное: Лиза не скитается нищей, о ней заботятся, ее любят.

— Кузьмой тебя звать, говоришь? Ну, спасибо, друг Кузьма!

— Чего там!. Пошли, Андрей Трифоныч! Вот сейчас сразу и пойдем.

— Как? Сразу? Нет, так оно не делается. Надо народу сказаться. Тоже и у нас свой порядок…

С гребня холма донесся крик:

— Эй!.. Отпальщик!

Дробинин спохватился:

— Сюда придут, пожалуй. Мне бы уж второй забой отпалить пора.

Крики продолжались, приближаясь:

— Дробинин!.. Отпальщик!.. Цел?

— Прячься в закопушку!.. Це-ел! Уходите, ребята! Зажигать стану!

Выждав немного, рудоискатель подошел к закопушке и сказал:

— Завтра в эту же пору приходи сюда: я знать буду, можно ли. Бывает, большой побег готовится, а один сунется вперед, переполоху наделает — всем напортит.

Кузя и не заикнулся, как трудно и опасно пробираться на мыс, покорно согласился.

— Напильник, значит, не нужен? — спросил он. — Ты без желез, вижу.

— Напильничек принес? Давай, давай! С меня цепь сняли, как отпальщиком пошел, а другим сгодится.

На другой день Андрей сообщил, что бежать можно. С ним уйдут еще трое каторжников. Те на горе Благодати, все трое в тяжелых железах. Погоня будет наверняка. Вся надежда на Кузю: что он быстро уведет подальше в леса. Пусть Кузя разведает заранее дорогу, чтобы ночью уходить без задержек.

— Самые удалые мужики, заводские, из Ревды. За бунт взяты, с оружием. У них цепи каждую ночь проверяют, так что хватятся скоро. Жди нас на том берегу пруда, — вон, видишь горушку? — правей ее топкое место, там и жди. Еще бабочка одна там будет, ихняя бабочка, Марфой звать.

Кузя на всё соглашался, хотя в душе, конечно, был недоволен. Чего бы проще с одним Андреем уйти… А тут четверо… Да еще баба какая-то замешалась.

— Баба как? Тоже с нами пойдет?

— Вот не знаю. Про нее только было разговору, что она лодку пригонит и хлеба запасет.

Когда стемнело, Кузя вышел на берег Туринского пруда в условленное место. Бусил мелкий-мелкий дождь, шептались осины. Далеко слева то разгорались, то гасли огни над доменными печами. Их слабого отблеска было едва достаточно, чтобы увидеть на поверхности пруда лодку, но Кузя еще больше, чем на зрение, полагался на свой слух. Поэтому он не стал сидеть в мокром болоте, а выбрался на горушку и оттуда всматривался в противоположный берег.

Прошло с час времени, — лодка не показывалась. Кузя уловил вдруг слабый стукоток, сухой и частый. Нет, это не стук весел: непонятный звук доносился не издалека, он раздавался где-то рядом. Козодой-птица поет вроде этого, но мягче, не так сухо. Такую легкую дробь выбивает иногда собака, когда, лежа на полу, чешется лапой. И всё-таки не то. Поворачивая голову в разные стороны, охотник уловил, наконец, направление: стукоток слышался из болота, к которому должна пристать лодка. И в ту же минуту Кузя разгадал его причину.

Неслышными шагами он спустился с горушки и тихонько позвал:

— Марфа!

— Здесь я, — ответил прерывающийся шопот.

— Промерзла? Чего зубами стучишь? Ступай наверх.

— Велено тут ждать.

— Ничего, сверху увидим еще лучше.

Они уселись рядом, плечо к плечу, и обменивались тихими словами.

— Давно ждешь?

— Раньше тебя пришла.

— Ишь затаилась как! Ты, Марфа, усердная.

— Дорогу хорошо знаешь?

— Знаю.

— Погоня будет пешая и конная: сам Поляков ведь сбежит.

— Кто он, Поляков?

— Про Ревдинский бунт слыхал?

— Нет.

— Он поднял всех, Поляков, кричный мастер.

— Чшш… послушаем лодку!

Лодки не слышно и не видно. Шепчутся осины, не то дождь, не то туман пропитывает воздух сыростью.

— Говорят: «Петр и Павел — жары прибавил», а оно вовсе холодно, — шепчет Марфа.

— А когда «Петр и Павел»?

— Сегодня.

— Лету середина. Холодное нынче лето. На, возьми мой азям.

— Не надо. Я-то не мерзну — у меня душа горит.

— А зубами ляскаешь.

— Не от холоду. Оттого, что жду. Я месяц вьюсь тут около Благодати, никак не вызволить.

— Кто они тебе?

— Мой мужик Поляков, — со смущением и с гордостью прошептала Марфа. И снова спросила: — Дорогу хорошо знаешь?

— Проведу.

— А я всё плутаю в лесу. И из приписных никто не берется за одну ночь от погони увести. Всё не здешние, дальние…

Прождали напрасно до рассвета. Лодка с беглецами не пришла.

Утром Кузя разглядел Марфу. Молодая, тонкая, а с лица до того исхудавшая, что смотреть жалко. Верно сказала: внутри у нее будто горел огонь. Когда Кузя предложил ей еды, отказалась:

— Душа не принимает, жжет меня.

Мысль, что ревдинцев схватили или убили раньше, чем они добрались до лодки, должно быть, мучила Марфу, но говорила она другое:

— Уйти им непросто. Так и сговаривались: не удастся в эту ночь, — придут в следующую. Уж ты не покинь нас, добрый человек! Еще ночку покараулим.

— Ложись спать, Марфа, — посоветовал Кузя. — В кусточках там посуше. Моху сейчас принесу.

— Нет, нет! Побегу на Благодать, а ты отдыхай.

— Ты что, сдурела? Двадцать верст туда-обратно побежит, мокрая, не евши, не спавши, а ночь опять караулить будет!

— Не велика беда. Раз надо…

Она убежала. Кузя постоял в раздумье под деревьями на берегу.

Когда над мысом взлетел дымный клуб и, помедлив, пронесся над водой звук взрыва, Кузя, успокоенный за Дробинина, пошел в лес спать.

— Живы наши, здоровы! — торопливо рассказывала Марфа. — Ночью бежать нельзя было. Будут уходить завтра среди бела дня. Прямо с рудника. Я их встречу у Благодати и проведу до Писаного Камня на Туре. Там мы реку перейдем, а ты жди на этой стороне Туры, против Камня. Дальше уж ты поведешь.

— А Дробинин?

— Его днем им никак не захватить. По-за горой ведь уходить будут, от Благодати прямо на полночь. Дробинина ты выведешь с Листвяного мыса и с ним вместе на Туру придешь. Ладно так-то?

— Погоди.

Перемена спутала мысли Кузи. Быстро соображать он не умел: только привык к одному порядку побега, только усвоил, где ему в какое время быть, — и передумывай всё наново. Дневной побег, — значит, непременно с погоней за плечами. Притом направление на Писаный Камень — это вдоль большой Верхотурской дороги, самой многолюдной. А ему, Кузе, придется дважды эту дорогу пересечь: к Туре-реке с Андреем и от Туры с пятью беглецами. Значит, свежий след останется. Худо, худо… Зато при удаче можно в первый же день уйти верст на десять дальше в леса. Это Кузе по нраву: в лесу он хозяин.