Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова

Кирилл (молчавший все время осмотра): Я конькобежцем хочу. Как дядя Степа.

Следует первая в его жизни пощечина от матери – она же и последняя, но откуда Кириллу это знать? Он выскакивает из кабинета и бежит, не помня себя, пока поликлиника не остается далеко позади. Потом долго не может отдышаться и откашляться.

В переходном возрасте ровесники Кирилла стремительно вытягивались, продолжал вытягиваться и он, но плавно. К семнадцати годам ему не хватало десяти сантиметров для того, чтобы оправдать предсказание, но тут он остановился. У этого, нынешнего Кирилла уже не было оснований для комплексов. Он был сложен пропорционально, и определение «рослый» подходило ему, а «длинный» или «долговязый» – нет. Петра Первого никто уже не поминал. И баскетбол тоже. Тому, кто имеет второй разряд по теннису и готовится получить первый по скоростному бегу на коньках, он явно ни к чему.

То ли мать решила не спускать «дядю Степу», то ли всерьез отнеслась к совету врача, но однажды, после полугода борьбы за здоровые легкие, которая велась отчасти против Кирилла, во всяком случае, без его поддержки, мать, придя вечером домой, радостно сообщила, что с нынешнего воскресенья Кирилл будет заниматься теннисом. Первоначально она хотела записать его в секцию плаванья, но коллега с кафедры подсказал, что теннис гармоничнее развивает тело. Мать купилась на смутный аристократизм тенниса, а отсюда ассоциации побежали по затверженной цепочке: античный культ физического совершенства и его связь с философией; придание формы, пусть не интеллектуальной, так хотя бы телесной. (Через несколько лет, когда стали известны спортивные пристрастия Ельцина, мать первая усмехнулась своему выбору.)

Много позже Кирилл догадался, что спортивной секцией мать убила двух зайцев. Теннис укреплял сердечную мышцу, раздвигал грудную клетку и одновременно был тем недобровольным «увлечением», которое мать противопоставила геологическому кружку, самочинно выбранному сыном.

Настало время сказать о минералах.

Это была первая экскурсия в Кремль, на которую повели их класс. Там, в Оружейной палате, Кирилл встретил ее и сразу узнал, хотя не видел прежде. Тогда и еще несколько лет потом их разделяло стекло музейных витрин, но Кирилл знал, что однажды прикоснется к ней, возьмет ее в руки, и это не будет святотатством, потому что с теплом своей кожи он подарит ей себя, свои силы, способности и жизнь. В тот день явившаяся Кириллу воочию Красота не ослепила его, потому что ее сияние забивала подсветка витрин. Зато он мог, не жмурясь, смотреть через стекло витрины с царскими регалиями, книжными окладами, церковной утварью и облачениями – со всем тем, чего Кирилл как бы не воспринимал, на нее, делавшую драгоценными вещи, которые иначе никто не вздумал бы поместить в витрину. Она, как в тот день узнал Кирилл, называлась самоцветами и была, по сути, камнями. «Просто камни», брякнул, пожав плечами, Денис, и этому факту противилось все существо Кирилла. Его резануло, пусть и не так, как от слов Дениса, когда мать одноклассника, наряду с классной руководительницей их сопровождавшая и вернувшаяся за Кириллом к витрине, перед которой он так и продолжал стоять в одиночестве, сказала с улыбкой: «Красивые камушки, да?»

Но только с ней Кирилл мог поделиться тем, что его переполняло почти до боли. Она рассказала Кириллу про Минералогический музей у входа в Нескучный сад, от нее Кирилл узнал это слово, «минерал», и влюбился в это слово. Тогда он впервые опробовал одно свое качество, которое в дальнейшем будет переключать семафор на его жизненных путях, – не откладывать решенное. На следующий же день Кирилл отправился в Минералогический музей и, когда оказалось, что там есть кружок юных геологов, записался.

Там, в музее, несколько лет спустя произошла не другая, но еще одна встреча, так тесно связанная с первой, что скорее ее следующая и даже высшая ступень. Первые три года после того, как Кирилл начал посещать кружок, занятия вел аспирант-геолог, и вел живо, с безобидным юмором и неутомимой отзывчивостью на любопытство, которое в той или иной мере проявляли все, кроме Кирилла. Кирилл никогда не задавал вопросы. Не только от стеснительности, но и потому, что ему интереснее было самому отвечать на свои вопросы с помощью книг и журналов. Однажды аспиранта на обычном месте сбора не оказалось. Вместо него к ребятам подошла женщина, представилась Антониной Игоревной и сказала, что с сегодняшнего дня кружок ведет она. Почти все возроптали, а иные настолько бурно, что на шум явился директор музея и подавил фронду так же, как это сделал бы на его месте директор школы. Меры принуждения не спасли тот, первый день, но все же постепенно аспирант был забыт, а Антонина Игоревна принята. И только для Кирилла изменилось все. Все изменилось для него уже с того позорного занятия, после которого он дождался Антонину Игоревну в вестибюле, где тоже были выставлены под колпаками несколько крупных образцов минералов, и задал первый за три года вопрос (и впредь Кирилл будет задавать вопросы только после занятия): «Они вечные?»

Кирилл понимал, что вопрос звучит наивно и даже безумно, но также понимал и что никак не иначе спросить не может. Этот вопрос жил в нем давно и лишь теперь встретил ту, которой предназначался. Как и сам Кирилл.

«Ну, чтобы это узнать, нам нужно самим жить вечно, что невозможно. Вообще, если серьезно, материя находится в постоянном круговороте, одно переходит в другое… Был такой древний мудрец, Гераклит. Мы и все вокруг нас состоит из химических элементов, которые распадаются, вступают в реакции, но ничто не исчезает до конца. Одно вещество становится другим, и это перманентный процесс, то есть непрерывный. В нем участвуют минералы, животные, растения. Люди. В каком-то смысле все на Земле вечно. Потому что когда Земли не было, было то, из чего она возникла, и когда ее не будет, будет то, что останется после нее».

Чтобы досказать свой ответ, Антонине Игоревне пришлось спуститься вместе с Кириллом по ступенькам крыльца. В тот день он еще не пошел с нею к метро, потому что не запас достаточно вопросов.

Гораздо позже Кирилл посчитал, что Антонине, когда он впервые ее увидел, было тридцать девять, а тогда, тринадцатилетний, он считал, что полюбил женщину лет двадцати пяти. Первое время Антонина и то, о чем она рассказывала и что ее окружало, – мир минералов, было для Кирилла одним целым, одной красотой, одним чудом, а сама Антонина – и