Еще один шанс... - Роман Злотников

На обратном пути на Мишкин отряд наткнулось бежавшее от Перекопа крымское войско и решило хоть здесь взять реванш. Но тот спешил казаков, укрыл их за возами с пушками и серебром (поскольку пушки были сплошь крепостные, на лафетах с четырьмя маленькими колесами, и снять их с возов и установить на лафеты просто не было времени), а затем, расстроив ряды крымчаков слитными пищальными залпами, атаковал сам. Короче — отбился, правда потеряв почти полторы сотни своих и еще около пяти сотен из числа рабочих — как полоняников, так и освобожденных. Но потери рабочих рук быстро восполнили, сгребая людей изо всех повстречавшихся на пути татарских деревень, в которых также оказалось много невольников-христиан, работавших на полях и в садах.

Я же двинулся напрямую к Кафе, самому разбойничьему гнезду, где находился легендарный, гремевший на все Черноморье и далее рабский рынок. Кафа оказалась гораздо более укрепленной, чем Гезлёв, но… населяли ее люди, имевшие еще меньше права именовать себя воинами. Так что я вывез из Кафы двести пушек и четыреста тысяч рублей, а также двадцать пять тысяч христианских невольников. После чего завернул к Чуфут-Кале, где, по слухам, хранилась ханская казна. Казна меня разочаровала — я нашел там всего где-то около ста двадцати тысяч рублей серебром, но зато в Чуфут-Кале я обнаружил еще около двухсот пленников — в основном имперцев, венецианцев, генуэзцев, за которых крымский хан собирался выручить неплохие денежки, в целом около миллиона рублей, по моим подсчетам. Хотя мне эти деньги и не светили, приятно было лишить крымцев столь славного дохода…

Всего этот рейд принес нам к концу августа шестьдесят тысяч рабочих рук. Христианам было объявлено, что в благодарность за освобождение они должны отработать на «стройках пятилетки» два года, после чего они будут вознаграждены и отпущены по домам или, если на то будет их воля, расселены по землям Российского государства, а татарам и остальным мусульманам — что через этот же срок они, при условии хорошей работы, также будут отпущены по домам. Продуктов с учетом захваченного в татарских деревнях скота и поставленных «тылом» хлеба и тушенки, пошедшей, кстати, настолько на ура, что она мгновенно стала в войске чем-то типа валюты, на которую можно было сменять трофейное оружие, одежду, сбрую и остальное, хватало. Так что работа закипела. А через три недели Тохтамыш Герай с оставшимся у него собранным совсем уж с бору по сосенке войском, куда он согнал едва ли не всех способных носить оружие жителей полуострова, всех секбанов гарнизонов всех своих крепостей, попытался снова атаковать лагерь, возможно даже не столько рассчитывая уничтожить мое войско, сколько хотя бы отбить своих и прекратить либо сколь возможно сильно замедлить работы. В принципе в уме ему отказать было нельзя. Все правильно рассчитал парниша. Каждый день, каждая поднятая лопата, каждый установленный на место камень все сильнее и сильнее отдаляли его от власти над Крымом. И силы он сумел собрать немалые. Почти сорок тысяч человек. Вот только, в отличие от великолепно вымуштрованных тысяч прирожденных воинов-крымчаков, на этот раз у него была всего лишь огромная испуганная толпа кое-как собранного и дико разномастно вооруженного народа, девять десятых которого вообще ни разу в жизни не держали в руках оружие… Так что столь отчаянная попытка привела к тому, что сам он был убит, а сила под названием «крымское войско» окончательно исчезла с шахматной доски, перейдя в разряд величин чисто гипотетических…

Все это привело к тому, что в начале октября, усилив оставленный в лагере отряд еще пятью тысячами поместного войска, поскольку после отчаянной атаки покойного крымского хана число пленников возросло еще на двадцать пять тысяч человек (убитых было мало, большинство собранных крымским ханом ратников практически мгновенно побросали оружие), Мишка снова двинулся в набег на остальные города Крыма. Я же дождался, пока из России не придет, так сказать, вторая смена поместной рати числом почти двести тысяч человек, мобилизованная уже после уборки урожая и того, как отсеялись озимые, и с первой сменой, страшно довольной, поскольку каждого посошного одарили рублем с полтиной, на что ушла почти восьмая часть добычи, захваченной в Гезлёве, Кафе и Чуфут-Кале, двинул обратно на Москву. Римский кесарь, вот ведь сука, так и не выполнил взятого на себя им же самим обязательства вступить в войну через три месяца после того, как в нее вступлю я. И следовало срочно разбираться с этим делом. А то я так и останусь в одиночестве против этого гиганта — Османской империи. И тогда все мои победы истают как дым, а над страной нависнет страшная угроза полного уничтожения…

В Москве меня дожидались еще четыре сотни иноземных мастеров и, вот радость-то, табун в почти две сотни голов ольденбургских лошадей. Сапегов табун уже разросся до шести тысяч голов, во многом из-за того, что, прослышав о том случае, большинство посольств, прибывших поздравить меня с коронацией, привезли мне в подарок не столько всякие там кареты, утварь и драгоценное оружие, а именно лошадей. А в ноябре пришло известие, что Мишка взял и сильно пограбил Бахчисарай и Ак-Месджит, а также ограбил Мангуп, Ин-Керман, Ак-Керман, Сар-Керман и Балаклаву. Ну и Керчь. Саму крепость он брать не стал, несмотря на то что там почти не осталось гарнизона, уж больно мощными были укрепления, с наскока не возьмешь — нужно садиться в правильную осаду, а ограничился сбором выкупа. Кроме того, он разрушил крепости Арбат и Ченишке. Причем из всех этих городов Мишка не только вывез все пушки и порох, но еще и велел выдать ему ядра, свинец и остальное военное снаряжение — ружья, брони, сабли, копья, чему эти города, оставшиеся не только без гарнизонов, но и почти без мужчин, способных носить оружие, повиновались безропотно. Так что моя казна снова увеличилась на шестьсот десять тысяч рублей. На этот раз я велел раздать их среди войска, распорядившись забрать в свою казну только наиболее художественную часть добычи — всякое там оружие, седла, драгоценные сосуды и утварь, а также всякие предметы мусульманского культа, — которую приказал большей частью отправить в Москву, а где-то четверть всего переправить в Астрахань. Там ее должны были подхватить мои гонцы к Аббасу — я не оставлял надежды втянуть его в эскалацию войны с османами. Черт, черт, черт, мне совсем не улыбалось в одиночку оказаться под ударом всей гигантской военной машины османов! А все шло именно к этому…

9

— Ну что ж, Аким, ты просто молодец! Надо же сколько всего сумел узнать и освоить. — Тимофей, государев дворянин поместного войска и соученик государя по царевой школе, отложил писанный молодым кузнецом доклад, откинулся на спинку кресла и с удовлетворением уставился на Акима. — А как там Фока и Фома?

Аким степенно кивнул:

— Тоже вельми стараются. Правда, мастер Джереми держит их на совсем простых операциях, но зато они уже совсем освоили аглицкий. Вовсю любезничают со служанками.

Тимофей усмехнулся:

— Этим пусть не шибко увлекаются. На нас и так уже косятся, ежели чего — живо потащат в суд, а затем приговорят к флоту[54]. И как мне потом их вытаскивать откуда-нибудь с Барбадоса?

— Да нет, они парни добрые, — заступился за своих подопечных Аким, — с пониманием. И православную веру чтут. Так что ни-ни, только так, языком потрепать.

— Ну если только… — Тимофей замолчал, потом встал и подошел к бюро, стоявшему в углу занимаемой им комнаты. Достав оттуда несколько листков бумаги, он просмотрел их и повернулся к Акиму. — Слушай, а как ты смотришь на то, чтобы на какое-то время перебраться в Шеффилд?

— В Шеффилд? А где это? — спросил Аким, насторожившись.

В принципе у мастера Джереми он усвоил почти все, чему тот мог его научить. Этот уже пожилой и степенный английский оружейник, специализирующийся на производстве колесцовых пистолетов, которому Господь не дал сыновей, ограничившись лишь четырьмя дочерьми, похоже, имел на Акима виды как на будущего зятя. Поэтому постарался максимально привязать к себе этого юношу из далекой варварской страны, с живым умом и умелыми, ловкими руками, с одной стороны, щедро делясь с ним секретами мастерства, а с другой, постоянно намекая на то, что тот вполне может унаследовать его большую и богатую мастерскую… если, конечно, сумеет правильно себя повести и угодить старому мастеру. Самого Акима такая перспектива не слишком привлекала, его тянуло домой, но все равно уезжать из Лондона ему не очень хотелось. Да и, если честно сказать, последняя дочка мастера Джереми, Элен, единственная пока не выданная замуж, ему тоже нравилась…

— В Южном Йоркшире, ну туда, на север, ближе к Манчестеру, на реке, которая называется, — Тимофей усмехнулся, — ты даже не поверишь — Дон.