Железный король. Узница Шато-Гайара (сборник) - Морис Дрюон

– Вы признаете, что ваша дочь, принцесса Жанна, рождена не от Людовика; вы признаете также, что всегда отказывали вашему мужу в супружеской близости и, таким образом, ваш брак нельзя считать браком. Вы просто заявите об этом в моем присутствии и в присутствии капеллана, который скрепит ваши показания своей подписью. Среди ваших бывших слуг или домашних, безусловно, легко можно будет найти свидетелей, и они подтвердят все, что надо. Таким образом, брачные отношения становятся недействительными и расторжение брака произойдет само собой.

– А что предлагают мне в обмен на эту… ложь? – спросила Маргарита.

– В обмен на эту… любезность, – ответил Робер Артуа, – вам предлагают следующее: вас доставят в герцогство Бургундское, где вы будете находиться в монастыре вплоть до полного и официального расторжения брака, а затем живите с богом, как вам будет угодно или как будет угодно вашему семейству.

В первую минуту с уст Маргариты уже готов был сорваться ответ: «Хорошо, я согласна; я объявлю все, что вам угодно, подпишу любую бумагу при одном условии – что меня немедленно вызволят отсюда». Но она сдержалась, заметив, что Артуа следит за ней краешком глаза, напустив на себя самый добродушный вид, столь не вязавшийся с его внешним обликом; и внутреннее чутье подсказывало Маргарите, что все это делается с единственной целью – усыпить ее бдительность. «Я подпишу, а они меня отсюда не выпустят», – подумала она.

Люди двуличные всегда склонны подозревать другого в том же пороке. Но на сей раз Артуа сказал чистую правду; он действительно приехал предложить королеве честную сделку и получил даже приказ привезти с собой пленницу, если она согласится объявить все, что от нее требуют.

– Но ведь меня понуждают совершить огромный грех, – произнесла Маргарита.

Артуа так и покатился со смеху.

– Да бросьте, кузина, – воскликнул он, – вы, если не ошибаюсь, грешили в своей жизни немало и никогда не испытывали особых угрызений совести.

– Я ведь могла перемениться, почувствовать раскаяние. Прежде чем принять решение, я должна хорошенько поразмыслить.

Гигант, скривив губы, скорчил забавную гримасу.

– Предупреждаю, думайте быстрее, – сказал он, – ибо завтра же я должен вернуться в столицу, где в соборе Парижской Богоматери состоится торжественная заупокойная месса. Двадцать три мили не пустяк, я отобью себе весь зад, если даже поеду кратчайшим путем. При здешних дорогах, где лошади по бабки увязают в грязи, – особенно сейчас, когда солнце встает поздно, а садится рано, – да и пересмена лошадей в Манте тоже отнимает немало времени, я не могу мешкать и предпочел бы не делать такого пути впустую. Прощайте. Пойду сосну часок, а потом откушаю с вами. Само собой разумеется, кузина, я составлю вам компанию в сей знаменательный день, когда вам наконец-то соблаговолят дать хороший обед. И уверен, вы примете нужное решение.

С этими словами Робер, смерчем ворвавшийся в темницу Маргариты, покинул ее так же шумно, ибо наш гигант любил эффектно появиться на сцене и столько же эффектно уйти с подмостков; на лестнице он чуть было не сшиб с ног Толстого Гийома, который, обливаясь потом и согнувшись в три погибели, тащил наверх огромный сундук.

Через минуту Робер Артуа уже влетел в почти опустевшее жилище коменданта и тут же рухнул как подкошенный на единственное оставшееся там ложе.

– Берсюме, дружок, смотри, чтобы через час обед был готов, – сказал он. – А теперь кликни моего слугу Лорме, он торчит где-нибудь среди конюших, и пошли его сюда охранять мой сон.

Этот не знавший страха геркулес боялся лишь одного – попасть безоружным в руки многочисленных врагов. Охрану своей драгоценной персоны он доверял не оруженосцам или конюшим, а верному Лорме, приземистому седеющему слуге, повсюду следовавшему за хозяином по пятам якобы для того, чтобы носить за ним плащ и шляпу.

Обладавший недюжинной для своих пятидесяти лет силой, способный на все, лишь бы только услужить «его светлости Роберу», Лорме был тем более опасен, что внешний его вид не вызывал подозрений. Особенно же он набил себе руку в молниеносном и незаметном устранении не угодных хозяину людей, поставлял в господские покои девиц, вербовал для графских нужд всякий сброд и стал преступником не так по природной склонности, как из рабской угодливости перед своим господином: этот хладнокровный убийца опекал Робера с нежностью няньки.

К тому же Лорме, в силу врожденной хитрости умевший как никто прикинуться дурачком, был незаменимым соглядатаем и сыграл не последнюю роль в поимке братьев д'Онэ, которые попались в западню Робера Артуа чуть ли не у входа в Нельскую башню.

Если Лорме спрашивали о причинах столь пылкой его привязанности к графу Артуа, он пожимал плечами и ворчливо пояснял: «Да ведь из любого его старого плаща я могу себе целых два скроить».

Когда Лорме вошел в жилище коменданта, Робер спокойно смежил веки и тут же уснул богатырским сном, широко раскинув свои огромные руки и ноги; при каждом вздохе этого великана мерно подымалось и опускалось его объемистое чрево.

Через час он проснулся, потянулся, как огромный тигр, и вскочил с постели, отдохнувший телом и душой.

Круглоголовый Лорме сидел у него в изголовье на табуретке с кинжалом на коленях: прищурив глаза, он с нежностью следил за пробуждением своего господина.

– А теперь ложись ты, мой добрый Лорме, – сказал Артуа, – только пришли мне раньше капеллана.

Глава III

Последний шанс стать королевой

Опальный доминиканец не замедлил явиться на зов графа; он не скрывал своего волнения, и немудрено – его потребовал к себе для частной беседы столь знатный вельможа.

– Брат мой, – обратился к нему Артуа, – вы, должно быть, хорошо изучили ее величество Маргариту, коль скоро являетесь ее исповедником. Какое, по вашему мнению, ее самое уязвимое место?

– Плоть, ваша светлость, – ответил капеллан, скромно потупив глаза.

– Это-то мы сами давно знаем! Нет ли чего-нибудь еще… например, какого-то особенного чувства, на котором можно было бы сыграть, дабы внушить ей кое-какие соображения, вполне совпадающие как с ее интересами, так и с интересами королевства?

– Не обнаружил таковых, ваша светлость. Нет в ней, по моим наблюдениям, ничего, что могло бы поддаться… за исключением того, о чем я упоминал выше. Душа у этой принцессы тверже дамасского клинка, и даже узилище не сломило ее. Поверьте моей совести, нелегко вести такую душу путем покаяния!

Сцепив руки в рукавах сутаны, почтительно склонив высоколобую голову, капеллан старался произвести на королевского посланца впечатление человека благочестивого, но ловкого. Он давно уже не выстригал себе тонзуры, и кожа черепа, просвечивающая среди венчика жиденьких черных волос, покрылась синеватым пухом.

Артуа задумался, потом поскреб себе щеку, ибо череп священнослужителя напомнил ему о том, что сам он тоже давно уже не брился.

– А в том пункте, о котором вы говорили, – начал он, – имела здесь принцесса случай удовлетворить свою… слабость, уж если вам угодно называть таким словом одну из самых основных сил природы?

– Насколько я знаю, ваша светлость, нет.

– А как насчет Берсюме? Ни разу не засиживался он у принцессы дольше положенного?

– Никогда, ваша светлость, готов поручиться.

– Ну а… вы сами?

– Что вы, ваша светлость! – воскликнул капеллан, осеняя себя крестным знамением.

– Ну, ну! – перебил его Артуа. – Такие дела случаются сплошь и рядом, и, когда ваши досточтимые собратья снимают сутану, они такие же мужчины, как и все прочие, я-то уж знаю. Впрочем, не вижу в этом ничего предосудительного, скорее хвалю. Ну а как насчет ее кузины? Может быть, дамы находят утешение в обществе друг друга?

– О ваша светлость! – снова воскликнул капеллан с преувеличенно испуганным видом. – Вы требуете, чтобы я выдал вам тайну исповеди.

Артуа дружески хлопнул своего собеседника по плечу, отчего тот отлетел к противоположной стене.

– Ну, ну, мессир капеллан, не шутите так, – загремел он. – Если вас послали исполнять должность тюремного священнослужителя, то вовсе не затем, чтобы хранить тайны исповеди, а затем, чтобы сообщать их по мере надобности.

– Ни мадам Маргарита, ни мадам Бланка ни разу не признавались мне в подобных грехах, у них и в мыслях ничего подобного не было, – вполголоса ответил капеллан.

– Что отнюдь не доказывает их невинности, а свидетельствует лишь об их осторожности. Писать умеете? – Конечно, ваша светлость.

– Вот как! – удивился Артуа. – Стало быть, вовсе не все монахи такие отпетые невежды, как говорят! Так вот, мессир капеллан, вы сейчас возьмете пергамент, перья – словом, все, необходимое для того, дабы нацарапать письмо, будете ждать внизу башни, где заключены принцессы, и подыметесь в залу по первому моему зову. Только смотрите поторапливайтесь.