Одним ангелом меньше - Татьяна Рябинина

— Самый тяжелый час — перед рассветом, — сказала она вполголоса.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросил Иван.

— Даже в сериале про «Скорую помощь» люди умирают. — Девушка сменила банку в капельнице. — Вам ведь сказали, в чем дело? Анафилактический шок. Такая аллергия бывает очень редко. Просто удивительно. Мы вводим и стимуляторы, и… В общем, вы не медик, не поймете. Она просто на них не реагирует. Сердце потихоньку отказывается работать. Как будто она сказала себе: так или иначе, но умру, и заставляет сердце остановиться… Твою мать! — вдруг вскрикнула она.

Аппараты разразились громким тревожным писком, замигали какие-то лампочки.

— Игорь! — закричала сестра.

Из смежной комнаты прибежал молодой бритый наголо врач.

— Выйдите в коридор, — он подтолкнул Ивана к двери. — Люба, давай чистый кислород!..

Выходя из палаты, Иван столкнулся с полным пожилым мужчиной.

— Туда сейчас нельзя, — сказал он.

— А Женя… Черепанова там?

— Вы ее отчим?

— Да. Скажите, что с ней, как она? — Мужчина принял Ивана за врача.

— Плохо. Очень плохо…

Женин отчим медленно опустился на корточки и закрыл лицо руками.

— Мне позвонили, сказали, что Женя пыталась покончить с собой, что она в тяжелом состоянии, попросили срочно приехать. Звонили еще днем, но меня не было дома, пришел поздно. Когда поехал — мосты уже развели. Вы врач?

— Нет.

— Значит, Женин друг?

— Нет, я из милиции. — Иван просто ненавидел себя в этот момент.

Внезапно дверь распахнулась, и вышел бритый врач Игорь. Иван посмотрел на его лицо и все понял. Отчим Жени — тоже.

— К ней можно? — робко спросил он.

— Да, конечно, — врач посторонился и отвел Ивана в сторону. — Скажите, как я должен поступить? По идее, мы должны поставить в известность милицию, но раз вы здесь…

— Я здесь как частное лицо, — перебил Иван. — Так что делайте все как положено.

Врач посмотрел на него с недоумением, если не сказать с изумлением, но ничего не сказал и пошел по коридору.

Иван заглянул в палату. Мужчина сидел рядом с Женей, держа ее за руку, и плакал навзрыд, как ребенок. Медсестра Люба, стараясь быть как можно незаметнее, отключала приборы.

Иван не стал заходить в палату. Он попрощался с Женей — живой, и не хотел видеть ее умершей. «Не приходи на мои похороны! — умирая, просил его отец. — Я не хочу, чтобы ты видел меня в гробу. Пока ты не увидишь человека мертвым, для тебя он будет живым». Тогда мать все-таки настояла, чтобы Иван поехал на кладбище («Что люди скажут?»), и он до сих пор жалел об этом. С Женей будет по-другому. Может, это самообман, слабость, даже трусость — как угодно, но правды, последней горькой правды, он не хотел. Ему было достаточно той, которую он уже знал.

Иван нашел Светлану. Судя по заплаканным глазам, ей все уже было известно.

— Света, пойдемте покурим, — предложил он.

На лестничной площадке было холодно, и сразу чувствовалось, что лето кончается. Иван протянул Светлане пачку, но она покачала головой.

— Года два уже не курю. Но дым все равно люблю, так что не стесняйтесь. Просто если человек предлагает кому-то пойти покурить, значит, ему не хочется быть одному.

— И откуда ты только взялась такая проницательная? — незаметно для себя Иван перешел на «ты». — Слушай, Свет, а как ты догадалась, что… она убивала вроде как по божьей воле?

— Я после училища два года на Фермском проработала. В Скворцова-Степанова. Таких видела… добрых молодцев и красных девиц! Поэтому и Женю могу если не понять, то простить. Так вот, там таких миссионеров — через одного. И все голоса слышат: кто бога, кто дьявола, кто вообще инопланетян.

— Знаешь, я ведь тоже сам с собой, бывает, разговариваю. И нередко.

— Вот именно что сам с собой. Это просто поиск оптимального варианта. А у них внутренний голос — самостоятельное существо. Шизофрения.

Ивану не хотелось уходить. Не хотелось думать. За окном становилось все светлее. А это означало рабочий день и неминуемое возвращение к кошмару. Та пустота, которую он ощущал уже месяц, со смертью Жени стала еще более страшной, и он лихорадочно пытался заполнить ее хоть чем-то — пусть даже разговором ни о чем с едва знакомым человеком.

Будь он другим, будь он собой, но прежним, лет на десять моложе, ему ничего не стоило бы заморочить этой девчонке голову, затащить в постель — лишь бы отвлечься. Но теперь, после всего пережитого, передуманного, несмотря даже на монашеский образ жизни, дававший о себе знать, Иван не мог уже просто так взять и использовать живое существо как зубочистку или носовой платок. И поэтому просто грелся в лучах Светиного обаяния и доброжелательности.

— Хотела бы я знать, почему она это делала, — зябко обхватив себя руками, задумчиво произнесла Светлана.

— Ты же сама сказала, что это шизофрения, — пожал плечами Иван.

— Но ведь не просто так все это началось.

— Теперь, наверно, уже и не узнаешь.

Почему? Женя говорила о ком-то, кто ее бросил и кого она все равно любила. Может, все дело в этом? Может быть, этот некто и стал побудительной причиной, думал Иван. Нет, не хочу ничего знать! Не хочу!

Попрощавшись со Светланой, он не стал дожидаться лифта и медленно спустился вниз. Часы показывали половину седьмого утра.

Иван курил, сидя на подоконнике, и смотрел, как внизу копошатся люди, похожие на нахохленных воробьев. Сверху падало что-то совершенно непонятное — какая-то жидкая грязь. Временами небо будто уставало капризничать, и тогда на минуту-другую выглядывало солнце. Совсем рядом беспокойно ворочалась в тесных берегах Нева, и было слышно, как она плюхается о гранит.

Он ненавидел ноябрь. По его мнению, это был самый гнусный месяц в году, когда все: и чувства, и желания, и даже само время — если не умирает, то, по крайней мере, впадает в летаргический сон. Грязь, слякоть, все кругом серое и унылое, один день похож на другой, и не верится, что существуют зима, весна и лето.

Краем уха Иван слушал разговор Кости и Алексея. Зотовы в январе ждали второго ребенка. Алексей надеялся, что на этот раз будет девочка.

— Мы бы ее назвали Надюшкой, — говорил он, мечтательно глядя в потолок. — Все вот пацанов хотят, а мне больше нравятся девчонки. Они такие забавные.

Иван впился ногтями в ладони — до того захотелось увидеть Аленку, прижать ее к себе, почувствовать прикосновение маленьких теплых лапок к лицу, волосам.

За четыре месяца, которые прошли с того дня, когда он ушел из дома, они виделись всего несколько раз. С боем выбивая отгулы, Иван заезжал за дочерью в школу и долго гулял с ней по городу. Алена, всегда такая живая и шумная, была молчаливой, подавленной, и ничто не могло ее по-настоящему развеселить. «Скажи, вы с мамой разведетесь?» — спрашивала она каждый раз. Иван как мог объяснял, что еще ничего не решено и даже если они разведутся, Алена все равно останется его дочкой, он будет по-прежнему ее любить и часто к ней приходить. Но все было напрасно: девочка смотрела на него огромными печальными глазами, в которых дрожали слезы.

Иван ненавидел сам себя. После каждой такой встречи он клятвенно обещал себе немедленно принять какое-то решение, но день шел за днем, а все оставалось по-прежнему. Он, который не боялся с голыми руками выйти против двоих вооруженных бандитов и спуститься по ржавой водосточной трубе с восьмого этажа, боялся набрать номер и сказать… Что?

Галину он ни разу не видел с первого сентября, когда они вдвоем провожали Алену в школу — первый раз в первый класс. Тогда Галя робко спросила, не пора ли объясниться, но Иван от ответа уклонился. Его мучила мысль о собственной трусости. Он понимал, что так продолжаться не может. Надо или разводиться, или возвращаться. Или хотя бы попытаться все объяснить. Без всякой надежды на понимание. Было бы странно полагать, что женщина — любая женщина, не только Галина — поймет такое. Простить — можно, но понять?..

Тем не менее его бездействие достигло критической массы. И, совершенно не представляя, что будет делать, о чем говорить, полагаясь только на спонтанность, он набрал Галин рабочий номер.

— Логунова занята с клиентом, перезвоните позже, — ответил бесцеремонный женский голос.

Ивана покоробило: фраза прозвучала так, будто он позвонил в бордель. Злясь на самого себя, на Галину, на женщину, подошедшую к телефону, — короче, на весь белый свет, он решил, что перезванивать не будет.

Однако через полчаса Галя позвонила сама. Иван увидел, как брови Алексея, сидевшего рядом с аппаратом и бывшего по этой причине «телефонной барышней», удивленно поползли вверх.

— Слушаю, — во рту пересохло.

— Привет, это я. Ты мне звонил?

— Звонил. — На какое-то мгновение ему показалось, что Галин звонок автоматически превратил его в сторону, могущую позволить себе капризы, но он тут же одернул себя.