Разбег. Повесть об Осипе Пятницком - Вольф Долгий

— Могли, конечно.

— Вот что, Осип. Придется тебе уехать отсюда! — со свойственной ему решительностью сказал Литвинов. Подумав, прибавил: — На время.

— Ты сам прекрасно знаешь, что это невозможно, — возразил Осип. — Даже на время. Нужно готовить границу. Для отправки делегатов назад, в Россию, после съезда.

— Именно поэтому тебе и нужно исчезнуть.

— Логика?

— Все очень просто, как ты сам не понимаешь? Здесь ты слишком примелькался. Раз они раскусили тебя, можешь не сомневаться, теперь не оставят в покое, каждый шаг будут контролировать. Ты для них стал вроде подсадной утки.

— Но кто-то должен заниматься границей?

— Чудак, ты и будешь ею заниматься! Сейчас уедешь куда-нибудь, допустим в Женеву, отсидишься там, а в нужный момент — незадолго до окончания съезда — по моему сигналу, вернешься в Берлин… нет, Берлин лучше исключить… в любой другой город, может быть в Лейпциг. В конце концов, безразлично, где устроить перевалочный пункт. Поверь, так разумнее.

Осип больше не возражал: доводы Литвинова были неотразимы. Впрочем, дело даже не в этом. Осип и сам, еще до встречи с Литвиновым, пусть смутно, но понимал, что невольно становится приманкой для шпиков — опаснее нее этого трудно что-нибудь представить; допускал и то, что придется умерить несколько пыл, возможно, даже покинуть Берлин. Но своим ощущениям все же остерегался довериться: у страха глаза велики; поэтому и с Литвиновым не торопился соглашаться. Теперь сомнений не оставалось: да, так разумнее, главное, полезнее для дела.

— Деньги уже поступили? — спросил Осип. — Те, из Питера.

— Да, вчера еще. Утром получишь и сразу уезжай. Транспортный пункт пока заморозим?

— Нет, зачем же. Яков в курсе всех дел, справится.

— Житомирский?

— Да.

— Толковый работник?

— Весьма.

Несмотря на поздний час, Осип отправился к Житомирскому: завтра для встречи уже не будет времени. Вместе прикинули, куда в отсутствие Осипа следует направить литературу.

— Надолго? — несколько помявшись, спросил Яков. — Уезжаете надолго?

Вопрос не содержал в себе ничего предосудительного, так что не от чего было смущаться…

— Думаю за две недели обернуться, — сказал Осип. — Ну а если, паче чаяния, задержусь, действуй по своему усмотрению.

— А куда вы едете? — спросил еще Яков.

— Ну и вопросик! — рассмеялся Осип.

— Нет, если секрет, то… Простите, я не хотел…

— Да не в этом дело — секрет ли, нет! Просто есть вещи, о которых не следует спрашивать. Запомни на будущее: каждый знает только то, что ему положено знать. Ну, ну, не тушуйся, бывает…

Житомирский нравился Осипу. Очень, разумеется, еще «зеленый», но — с массой достоинств. Хороший работник получится из него со временем…

Через день Осип уже был в Женеве.

Славный город! Несуматошливый, по-провинциальному тихий, ласковый. После Берлина — другая словно планета. А тут вдобавок еще пронзительно синее небо, апрельская дурманящая теплынь, белоснежные яхты на безупречной глади озера.

Вот уж где действительно можно дышать полной грудью!

Вскоре сообразил: в этом, верно, все и дело — здесь легко и свободно дышится; не только в буквальном смысле. Лишь теперь он почувствовал, до какой степени устал — от слежки, от бесчисленного множества дел и забот. Лишь теперь вполне осознал, какая все же непомерная тяжесть была на нем все последнее время. И даже странно стало, что там, в Берлине, ничего такого он в себе не ощущал; тянул свой воз, не кряхтел — вроде так и нужно.

Нет, нет, он вовсе не ропщет на судьбу, какая чушь, иной судьбы он и не хочет для себя! Тут другое. Просто в любом деле — будь оно хоть трижды желанным и любимым — человеку время от времени, видимо, нужна передышка; и как же удачно все сошлось, что выпала ему эта поездка в Женеву — именно сейчас, когда он подошел, быть может, к пределу своих возможностей…

Да, что ни говори, а в жизни совершенно необходимы такие вот остановки. В череде неотложных забот, во вседневных хлопотах, увы, приходится чаще думать о близком, о сегодняшнем — хоть необходимое из виду не упустить! Зато теперь Осип дал себе волю…

Женева — так получалось — занимала в его жизни какое-то особое место. Третий раз он здесь, и каждый приезд откладывался в сознании как некая вешка на пути: не просто приметная — переломная.

Сперва это был съезд Заграничной лиги, где Осипу предстояло понять, решить, с кем он — с большевиками, меньшевиками? Нелегко дался ему тогда этот выбор — может быть, понимал он теперь, самый важный, самый решающий в его жизни выбор. Неловко сейчас и подумать, но вполне могло ведь и так все повернуться, что, поддавшись на уговоры Блюма, он пошел бы за Мартовым… чего скрывать, личные отношения не мало значат в наших поступках. Но нет, свой выбор он сделал сам. Особенно-то гордиться тут, понятно, печем, но отметить это все же, наверное, следует: как факт, как данность. Тем более что тогда, в октябре девятьсот третьего, по горячим следам Второго съезда, он даже отдаленно не представлял себе, в какое болото зайдут меньшевики, к каким недостойным методам прибегнут, лишь бы верховодить в партии. Время показало, что отнюдь не частности, не какие-то оттенки во мнениях разделяют большевиков и меньшевиков — несовместимость позиций по кардинальным вопросам.

Чем дальше, тем отчетливее становилось, что Российская социал-демократическая партия лишь по видимости была единой, в действительности существовало две партии. Но сколь различно было их положение! Воспользовавшись тем, что почти все сторонники Ленина находятся на подпольной работе в России, Мартов и Плеханов захватили «Искру», затем и ЦК прибрали к рукам. В этом немало помогли им примиренцы — появились и такие люди в партии, даже в самом ЦК; движимые добрым на первый взгляд побуждением примирить обе фракции, они почему-то понимали это примирение таким образом, чтобы сдать все позиции меньшевикам, нимало при этом не считаясь с решениями съезда и волей подавляющего большинства местных комитетов в России. Поистине: благими намерениями устлана дорога в ад…

Особенно рьяно проявил себя на этом «примиренческом» поприще Носков, ставший вместо большевика Ленгника (уехавшего в Россию и там арестованного) представителем ЦК за границей. Это он кооптировал, против воли Ленина, в ЦК примиренцев — невзирая на то, что по уставу партии такая кооптация допустима лишь при полном единогласии членов ЦК. Это он запретил партийной типографии печатать брошюры, написанные сторонниками большинства. Это он, наконец, попытался на свой лад перекроить работу берлинской транспортной группы, во главе которой стоял Осип.