Дилижансом, дирижаблем - Степан Кулик

– Стало быть вы? Разрешите документ поглядеть?

– Нет, я не Зеленин. Я – князь Александр Катакази! И хочу знать, в чем полиция обвиняет моего друга?

– Просим прощения ваше сиятельство, вы меня не так поняли. Велено встретить и доставить. Во избежание. Сами видели, что творится. Пролетка за углом. Если желаете – можете проехать с нами. Распоряжения препятствовать не было. Других распоряжений тоже не имею.

– А куда доставить, уважаемый? – Родион решил что пора самому обрести голос.

– В Особую экспедицию… – таинственно понизил голос городовой. Даже оглянулся украдкой. – Ждут-с вас там…

– Ну, что ж… – князь развел руками. – В конце концов, мы за этим в Питер и приехали. Давай прощаться, что ли, Родион. Если судьба и начальство позволят – еще свидимся.

Катакази так расчувствовался, что крепко прижал Зеленина… и быстро шепнул на ухо:

– Как завернете за угол, беги и не оглядывайся.

Потом, словно устыдившись, оттолкнул товарища и пошел прочь.

– Прошу вас… – городовой поглядел вслед князю и указал рукой направление Родиону. – Был бы паромобиль, подкатили бы к входу, а лошадей велено в переулке ставить. Чтоб не гадили, значит. А скажите мне по совести, разве ж конский навоз воняет? Это ж благородное животное, а не свинья какая…

В это момент они как раз повернули с площади перед вокзалом в переулок, в котором, примерно посередке и в самом деле стояла пролетка с извозчиком. Не совсем понимая, что случилось, но доверяя князю, Родион развернулся, пихнул изо всех сил, не ожидающего от него такой прыти, городового и бросился наутек.

Любой упал бы… А полицейский, выкрикнув что-то гортанное и проделав какой-то немыслимый пирует, только полы шинели взметнулись – на ногах устоял и тотчас бросился в погоню. В горячке Родион ошибся направлением и побежал не к вокзалу, а прямиком в переулок. Не зная, что там тупик…

Но и время зря терять не стоило, пока лишнего шуму не подняли. Городовой быстро оглянулся, не смотрит ли кто, и тоже побежал. Но, в отличии от своих сослуживцев, при этом не призывая на помощь свистом. Он даже не вынул свисток из кармана. Да и положенное «Стой!» не кричал. Догонял молча…

– Подсобить, что ли?… – окликнул городового извозчик, когда служивый поравнялся с пролеткой.

– Сам справлюсь… – отмахнулся тот. Но в голосе извозчика почудилось что-то знакомое, и городовой, проверяя себя, остановился, пристально взглянув ему в лицо. Да так и замер. Потом схватился за саблю и зарычал от ярости:

– Ты?! Снова ты?! Это не возможно.

– И тебе того же, Богурат-бей, – насмешливо ответил Никитин, наводя револьвер. – Веришь, я просто мечтаю, чтобы ты сейчас обнажил клинок. Сделай это… доставь удовольствие.

Мукаддам затравлено оглянулся. Выход из тупика перекрывал князь Катакази и, разминая кисть, поигрывал саблей. С той стороны, куда убежал Зеленин – приближались двое казаков. Один что-то негромко говорил Родиону, а второй смотрел на халифатца, с такой ненавистью, что тот не выдержал и отвел взгляд.

– Казаки, – заметил ротмистр, – из Бессарабской пограничной сотни. Видели, что башибузуки натвори и девушек отбивали. Уверен, они мне вскладчину ведро водки поставят, если я разрешу им задержать тебя лично. Как особо опасного врага, не пожелавшего сложить оружие. Думаю, после этого ты будешь жить… Но чего-то в организме точно не досчитаешься. Глаза… Или руки… Ну, же, давай… Или ты можешь геройствовать только с беззащитными бабами и детишками?

Никитин демонстративно поставил револьвер на предохранитель и отложил в сторону.

Богурат-бей еще раз посмотрел вокруг и неожиданно усмехнулся:

– Не надейся… Хороший воин знает, что умирать надо так, чтобы враги плакали. А не смеялись. Этот поле боя осталось за тобой, гяур. Но, не думай, что это наша последняя битва.

Произнеся эту высокопарную ахинею, мукаддам демонстративно медленно расстегнул ремни перевязи и позволил сабле упасть на мостовую. Потом отступил к стене и поднял руки.

– Поживем, увидим… – пожал плечами Никитин. Слез с пролетки и поднял саблю. Посмотрел на ухмыляющегося халифатца и хмыкнул. Поманил к себе казаков и негромко пробормотал: – Братцы, мне кажется или у басурманина точно нож из-за голенища торчит? Как бы он кого не прирезал?…

Василий с Кирьяном переглянулись и кивнули.

– Так точно, ваше высокоблагородие! Торчит… Ах, ты ж вражина! Удумал чего?!

Богурат-бей и охнуть не успел, как был сбит с ног дюжим ударом казацкого кулака. На сей раз Кирьян уступил это право старшему. Потом казаки встали по обеим бокам халифатца и принялись пинать его. Со всем усердием, но так, чтобы не оставлять лишних следов…

– Князь Катакази? – Никитин шагнул навстречу Александру.

– Так точно. С кем имею? Ротмистр Никитин?

– Я, Александр Даниилович. Гора с горой… – кинул руку к фуражке тот. – Вы, ваше сиятельство, саблю-то спрячьте. Как видите… – скосил взгляд на Богурат-бея. – Враг уже повержен… Ну все, будя, будя, братцы… Поучить надо, но не издеваться. Поднимите, отряхните и свяжите… Да, князь, а как вы распознали, что городовой ряженый?

– Он сказал, что за господином Зелениным его прислали из Особой экспедиции… – объяснил тот. – Если бы просто из Третьего отделения – я еще поверил бы… Но подсобить в делах Шестой экспедиции не всякому старшему офицеру полиции доверят, не то что…

– Верно рассудили… Подтверждаю со всей ответственностью… – Никитин продемонстрировал свой жетон. – Что-что, а свои заботы на других у нас не принято перекладывать… – и сделал приглашающий жест. – Так что и ваши, прямо скажем, не совсем обдуманные поступки, не осуждаю. Впрочем, все это еще будет время обсудить. Даже, если не со мною лично… Господа, прошу садиться. Прокачу с ветерком…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

В обширном помещении, больше всего напоминающем часть читального зала какой-нибудь академической библиотеки, находились пятеро.

Первый – начинающий грузнеть, но не расплывшийся еще мужчина лет сорока пяти имел примечательную лысину, биллиардным шаром сверкающую в свете газовых ламп.

В противовес зеркально гладкой макушке, лицо его украшали пышные рыжеватые усы и бакенбарды. Нос картошкой и позолоченные квадратные очки придавали бы их обладателю добродушный вид, если бы не тяжелый и весьма жесткий взгляд.

Мужчина восседал на краю массивного письменного стола, бесцеремонно сдвинув с него на середину стопку скоросшивателей и массивное бюро для письменных принадлежностей… Украшенное вставшем на дыбы конем, попирающим змея.

Вторая – молодая женщина, никак не старше двадцати пяти лет, сидела по правую сторону стола, держа спину так прямо, словно только что покинула стены монастырской школы. Да и все остальное – начиная от сапог на низких каблуках, юбки-макси, плотно сжатых коленей, почти незаметного макияжа и строгого взгляда – мгновенно переводило ее в разряд тех женщин, которым мужчины если и смотрят вслед, то лишь сочувственно.

Третий – мужчина примерно сорока лет, среднего роста, атлетического сложения, тёмноволосый, с довольно приятной и располагающей внешностью. Без особых примет. Если не считать таковой вечно кислое выражение лица, по которому, как метко заметил классик, всегда можно узнать остзейского немца.

Он расположился слева. Только не сидел, а стоял. То и дело перемещаясь между книжным шкафом и столом. Время от времени замирая рядом и механически что-то поправляя. А, может, так он напоминал всем присутствующим, что это его кабинет, и несмотря на чины и звания – кто здесь хозяин.

Четвертый – невысокий крепыш, с кавалерийской выправкой и манерами гусара.

Пятый – молодой мужчина, годами не старше девицы за столом. Весьма стройный, чернявый, загорелый и с профилем достойным позировать любому скульптору античной Греции.

Крепыш, он же ротмистр Никитин как раз закончил доклад и теперь молча ждал, поглядывая то на сидевшего на столе начальника экспедиции Ерофея Алексеевича Столбина, то на своего непосредственного начальника – надворного советника Брюммера Эдуарда Владимировича. При этом, Никитин старался переводить взгляд с одного на другого так, чтобы в поле зрения не оказывались глаза орденской сестры. Слишком уж они напоминали ему взгляд ротного фельдфебеля в училище. Особенно, на утренней поверке после праздников.

Инспектор Ордена по особым делам, инженер-рыцарь Магдалена Баторина отличалась блестящим аналитическим умом – что само по себе весьма редкий дар для женщины, а еще слыла исключительной стервой. Готовой на все что угодно, к вящей славе Ордена.

И как знать, что именно сейчас зреет в этой умной головке после его доклада. Что из услышанного будет признанно благочестивой сестрой необходимостью, а что – превышением или того хуже – халатностью.