Сказки старого Вильнюса V - Макс Фрай

Почту в тот день достал Патрик, так что Доминике пришлось сперва переводить, а потом отвечать на его озадаченные расспросы: «А что тут рекламируют?» «Кто такая Барбара?» «И по какому номеру надо звонить?» «Это у вас такая праздничная традиция?» – «Не знаю». «Не знаю». «Не знаю». «Да вроде бы, нет».

Листовку повесили на холодильник, прикрепив четырьмя магнитами по краям, радовались ей каждое утро и с удовольствием показывали гостям, но несколько дней спустя она куда-то пропала. Доминика грешила на азартного Патрика, вполне способного в процессе растопки камина сжечь даже собственный паспорт, если под рукой не окажется других бумаг, а он, как выяснилось, на нее – думал, что подарила кому-нибудь из подружек. Высказав друг другу взаимные подозрения, удивились, посмеялись и, конечно, выкинули пропажу из головы. Не тех масштабов проблема, чтобы всерьез озадачиваться.

Потом, уже в начале весны, было написанное от руки объявление на фонарном столбе возле троллейбусной остановки: «Снятся страшные сны? Не хотите сидеть на диете? Пугают счета за отопление? Существование утратило смысл? Позвоните Барбаре!» И опять никакого номера.

Доминика попыталась отодрать объявление, чтобы показать Патрику, Габии и всем остальным, но оно было приклеено намертво, к тому же, из-за угла появился нужный троллейбус. Уже после того, как отъехали от остановки, она подумала, что надо было сфотографировать находку, вот же, не сообразила, балда. И даже специально вернулась туда на следующий день, но столб уже был девственно чист. Жалко, конечно. Ну да черт с ним.

Когда Патрик впервые попал в больницу, Доминика помчалась туда с пижамой, тапочками и какой-то бессмысленной, запрещенной врачами домашней едой. Была совершенно раздавлена – даже не столько самим несчастьем, сколько его внезапностью и собственной беспомощностью. Вот вроде бы давно привыкла быть взрослым самостоятельным человеком, которому все по плечу, но когда случается нечто по-настоящему значительное и страшное, «взрослому самостоятельному человеку» только и остается сидеть в сторонке и покорно ждать, что скажут по этому поводу чужие незнакомые люди, специально обученные профессионалы, будем надеяться, квалифицированные, но даже это при всем желании не проверишь – лотерея, как повезет.

На большой автомобильной стоянке, где она слонялась, пытаясь вспомнить даже не столько куда поставила машину, сколько ее цвет и номер, буквально споткнулась об надпись – крупные буквы мелом по асфальту: «Стало трудно дышать? Птицы по утрам поют слишком громко? Ваше имя звучит нелепо?

Не осталось надежды? Позвоните Барбаре!» И впервые не улыбнулась, а рассердилась на неизвестных шутников. Подумала: «Так нельзя, только не здесь, тут же рядом больница. Слишком много людей, у которых действительно не осталось надежды. И еще больше тех, у кого нет ничего, кроме нее. Не надо с ними… с нами так шутить. Не надо! Совсем не смешно».

Впрочем, четыре дня спустя, когда Патрика выписали, и они оба были совершенно уверены, что беда прошла стороной, Доминика, смеясь, пересказывала ему очередное послание Барбары: «Ваше имя звучит нелепо!» Представляешь, какая чудесная проблема? Все у человека хорошо, и только имя звучит нелепо! И Барбара, конечно, готова помочь.

Когда стали известны результаты анализов, Патрик, как говорят в таких случаях, держался молодцом. То есть, не пал духом, а напротив, бодро разглагольствовал, что у всякого человека кроме слабого тела есть несокрушимая воля. И если уж он твердо решил, что будет жить, ничего ему не сделается. Говорил: «Не могу же я тебя бросить. Ты растяпа, совсем без меня пропадешь». Доминика слушала эту оптимистическую чушь и даже мужественно поддакивала в нужных местах, потому что это какой же надо быть гадиной, чтобы не поддакивать человеку, когда он твердо обещает остаться ради тебя в живых. Невзирая на возражения, внезапно обнаружившиеся у Господа. Ну или кто там у нас нынче вместо него.

Старалась сохранять хотя бы видимость рациональности. Перечисляла по пунктам: во-первых, анализы надо сделать повторно, в другом месте, ошибки бывают гораздо чаще, чем можно подумать, я таких историй слышала – почти миллион. Во-вторых, лечиться, если что, будешь дома, у вас медицина лучше, и только не надо сейчас про страховку, сообразим что-нибудь. В-третьих, я конечно поеду с тобой, и шут с ней, с работой, квартиру постараемся сдать, вообще об этом не думай, разрулится как-нибудь. В четвертых… Ай ладно, потом пойму, что у нас нынче в четвертых. И сразу тебе расскажу.

А в голове все это время была только одна по-настоящему внятная мысль: даже не вздумай вот прямо сейчас при нем зарыдать.

Ночью разделили по-братски единственную таблетку ксанакса, завалявшуюся в аптечке с прошлой зимы, когда летали в отпуск на Бали, и Доминика, панически боявшаяся самолетов, выпросила снотворное у подружки, чтобы не трястись всю дорогу, а просто проспать этот ужас или хотя бы какую-то его часть. Тогда все отлично получилось, а сейчас Патрик заснул как младенец, но сама Доминика ворочалась с боку на бок часа полтора прежде, чем окончательно поняла, что дозы ей не хватило. Ничего не поделаешь, в половине третьего ночи, да еще и без рецепта никакого снотворного не добыть.

Решила занять себя делом, но посуду они зачем-то вымыли с вечера, глажка пока не скопилась, плита и сантехника сверкали чистотой, а о том, чтобы готовить или разбирать рабочие документы, даже речи быть не могло. Потому что еда – удовольствие, в сложившихся обстоятельствах совершенно неуместное, а работа всегда казалась ей трудной, но радостной дорогой в их с Патриком общее будущее. Которого, притворяться бессмысленно, больше нет.

Поэтому вместо рабочих документов принялась разбирать книги. Все равно давно собиралась привести в порядок библиотеку: что-то выбросить, что-то раздарить, а большую часть оставшегося упаковать в коробки и надписать, оставив на полках только самое необходимое. Думала: если нам правда придется сдавать квартиру, разобрать и вывезти книги – это будет самая сложная часть процесса. Вот прямо сейчас потихоньку и начну.

Среди книг обнаружился прошлогодний ежедневник. Недрогнувшей рукой швырнула его в кучу, предназначенную для растопки. Из ежедневника выпала красная закладка. Взяла ее, чтобы проверить, не пластиковая ли. Но нет, оказалась бумажная, с какой-то надписью. Прищурилась, прочитала: «Пропал кот? Сломались очки? Надоело мыть посуду? Жизнь скоротечна? Позвоните Барбаре!» Надо же, та самая, из кафе. Ясно теперь куда она подевалась – сунула в ежедневник, а ежедневник – на книжную полку, все равно почти им не пользуюсь. И привет.

Подумала: как же мы с Габичкой тогда веселились! Хорошие были времена. Впрочем, у меня всегда были хорошие времена, жаль, что они закончились сегодня, вернее, уже вчера, в тринадцать часов десять минут, будь они прокляты, эти часы и минуты. Хотя при чем тут они.

Машинально скомкала красную бумажку, потом опять развернула, разгладила – зачем? Низачем, просто так. Некоторые физические действия совершенно бессмысленны и бескорыстны, как агония умирающего – движение ради движения, чтобы нашим мышцам было не очень скучно на пути к неизбежному концу.

Уже положив послание Барбары обратно, в кучу ненужного бумажного хлама, приговоренного к скорому сожжению, заметила на ней какие-то цифры. Снова взяла, присмотрелась: так и есть, телефонный номер. Восемь, шестьсот десять и так далее, все как положено. Обычный местный мобильный номер. Очень странно. Раньше его не было. Точно не было, мы с Габией еще смеялись: наверное эта Барбара – что-то вроде полиции или даже Господа Бога, все нормальные люди сами должны знать, как ее найти.

Подумала: а может, это другая бумажка? Точно такая же, как та, из кафе, только с номером телефона? Я ее нашла где-нибудь в другом месте и машинально сунула в ежедневник, а потом забыла? Вообще-то, со мной еще не такое бывает, я же правда очень рассеянная, Патрик не совсем зря опасается, что я без него пропаду.

Так разволновалась от этого дурацкого несовпадения, что пошла на кухню и поставила кофе – какого черта, все равно не сплю. Достала из банки с якобы гречкой припрятанную пачку сигарет, которые изредка курила тайком от Патрика, великого сторонника здорового образа жизни – и чем это ему, спрашивается, помогло?! Вышла на балкон с сигаретой и красной бумажкой, которую почему-то взяла с собой. Подумала: четыре часа утра, самое время позвонить этой Барбаре. Сказать ей: кота у нас нет, очков не ношу и посуду как-нибудь, ладно, помою сама, а вот жизнь, дорогая Барбара, и правда до нелепости скоротечна. И ладно, если бы только моя.

Внезапно разозлилась на всех сразу – на зачем-то заболевшего Патрика, на автора глупых призывов позвонить Барбаре, и на себя, великовозрастную дурищу, в глубине души готовую ухватиться за возможность позвонить неизвестно кому, как за самую настоящую надежду – господи помилуй, надежду – на что?! Разозлилась так сильно, что почти развеселилась, таким особым яростным весельем, которое отлично подходит для безумного кинематографического хохота и кабацкой драки. И, наверное, больше ни для чего.