Клубничка на березке: Сексуальная культура в России - Игорь Кон

В атмосфере системного социального кризиса провал либеральных реформ открывает путь революции, которая тут же перерастает в анархию. Так было в экономике, политике, межнациональных отношениях. Сексуальная культура пошла по тому же пути. Как только цензурные цепи ослабели, «совковый» секс разорвал их и предстал во всей своей нецивилизованной наготе и неприглядности.

От всезапрещенности к вседозволенности

Гласность радикально изменила социально-психологический климат в стране. Внешние формы социального контроля рухнули, все тайное стало явным, о неназываемом начали кричать на всех перекрестках. Больше того, отношение к сексу стало, как на Западе в годы студенческой революции 1960-х, одним из главных символов новой, либеральной, прозападной, антисоветской, индивидуалистической и гедонистической ментальности, которую компартия так долго подавляла и преследовала. Периферийные по отношению к идейному ядру культуры сексуальные установки и ценности стали своего рода водоразделом между «правыми» и «левыми», а также между поколениями. Но эти ценности, как и их носители, были крайне неоднородны.

Впервые после долгого перерыва в стране появилось легальное эротическое искусство. Сталинизм уничтожил, точнее – загнал в глубокое подполье русское эротическое искусство и сделал недоступным искусство западное. В 1960-х и особенно 1970-х годах русская эротическая культура начала понемногу возрождаться. В изобразительном искусстве эротические мотивы и сюжеты ярко проявляются в творчестве Михаила Шемякина, Евгения Зеленина, Владимира Макаренко, Бориса Мессерера, Эрнста Неизвестного, Вадима Сидура и др. В балете настоящей сенсацией стали хореографические миниатюры Леонида Якобсона на тему скульптурного триптиха Родена «Поцелуй», «Вечный идол» и «Вечная весна» и его же постановка «Спартака» на сцене Кировского театра. В поэзии интерес, а порой и скандал вызывали стихи Андрея Вознесенского и Евгения Евтушенко. Более откровенная или более сложная по форме эротическая литература не могла пробиться сквозь цензурные рогатки и публиковалась за рубежом или в самиздате. В одних случаях препятствием был натуралистически-откровенный язык, в других – непривычная художественная форма, в третьих – неканоническое сексуальное содержание, а чаще всего – все это вместе взятое.

Ослабление цензурных запретов и идеологического контроля открыло перед россиянами новые культурные горизонты. С опозданием на десятки лет они наконец увидели без купюр многие выдающиеся произведения западного кинематографа (например, «Конформист» Бертолуччи в советском кинопрокате демонстрировался сокращенным на доб рую треть). Журнал «Иностранная литература» познакомил своих читателей с «Улиссом» Джеймса Джойса, «Лолитой» Владимира Набокова, «Любовником леди Чаттерли» Дэвида Герберта Лоуренса, «Тропиком Рака» Генри Миллера и другими знаменитыми вещами. Были опубликованы и многие ранее запретные эротические произведения русских писателей, как эмигрантов, так и оставшихся в стране, – Василия Аксенова, Венедикта Ерофеева, Виктора Ерофеева, Юза Алешковского, Эдуарда Лимонова, Валерии Нарбиковой и др.

Стали проходить тематические фестивали зарубежных эротических фильмов. Появилось и отечественное эротическое кино, театр, фотография. Все это вызвало опасения и тревоги. Чтобы открыть в столице первую выставку эротической книги и живописи из частного собрания Леонида Бессмертных, пришлось создать авторитетную экспертную комиссию, которая заверила районные власти, что на выставке не будет ничего непристойного. Людей моложе 18 лет в зал не допускали. Тем не менее, человек, одетый в форму общества «Память», бросил в выставочном зале дымовую шашку, и под прикрытием дыма с выставки украли несколько экспонатов (борьба за «нравственную чистоту» очень часто сочетается с хулиганством и уголовщиной).

Но хотя рамки дозволенного раздвинулись, восприятие среднестатистического советского читателя и зрителя оставалось традиционно-нормативистским. Главный вопрос для него заключался в том, «чему это произведение учит». Когда на экраны страны вышел прекрасный фильм Василия Пичула «Маленькая Вера», внимание зрителей привлекли прежде всего постельные сцены. Мне позвонили из «Учительской газеты»: «Мы сейчас получаем много писем такого примерно содержания: “Я тридцать лет живу с женой и никогда не видел подобной сексуальной позиции, зачем кино пропагандирует половые извращения?” Как отвечать на такие вопросы?». Я видел «Маленькую Веру» на первом просмотре в Союзе кинематографистов, но «позицию» как-то не запомнил, фильм был явно не об этом. «А какая там позиция?» – спросил я. Женский голос в трубке смущенно хмыкнул, а затем сказал: «Женщина сверху». «Ну что же, – сказал я. – Прекрасная, вполне нормальная позиция, но не будет же ваша газета открывать диспут по такому вопросу. Скоро у нас выйдет польская книжка Вислоцкой, там будут соответствующие картинки, отошлите к ней ваших читателей».

Не легче было с оценкой литературных произведений. В конце 1980-х годов в Москве судили за распространение порнографии молодого человека, который ксерокопировал «Лолиту» Владимира Набокова. Эксперты-сексопатологи дали официальное заключение, что книга Набокова является порнографической, потому что у них, сексопатологов, имеется специальный термин «синдром Лолиты». Неофициальные заключения противоположного характера – Андрея Вознесенского, Фазиля Искандера и Владимира Солоухина – суд проигнорировал, народные заседатели даже не знали этих имен. Парня спасло от тюрьмы лишь вмешательство патриарха русского литературоведения, академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, который не только откликнулся на отчаянное письмо «преступника», но и не поленился по собственному почину позвонить ему из Ленинграда в Москву, благодаря чему спасительный отзыв поступил вовремя.

Художественная литература, тем более постмодернистская, не претендует быть ни школой морали, ни учебником жизни. На Западе интеллигенция – остальная публика книг для высоколобых не читает – давно научилась понимать условность культурного текста, не принимая интеллектуальных и художественных экспериментов всерьез. В России писатель был «учителем жизни», и советская власть такой его статус почти что узаконила. Это повышает престиж художника, но одновременно лишает его права на эстетический эксперимент: а что будет, если люди захотят в самом деле последовать туда, куда писатель поплыл лишь в собственном воображении?

Во время беседы за «круглым столом» в редакции журнала «Иностранная литература» на тему «Литература и эротика» писатель Виктор Ерофеев поделился своими сомнениями на этот счет. На Западе «культура есть культура, а жизнь есть жизнь. И никого там не ошеломило, скажем, что Ницше написал: “Падающего толкни”. А Розанов написал: “Ну какой же подлец – предлагает толкнуть падающего!..” Розанов с русской точки зрения был прав. А в европейской традиции это было включено в какую-то сетку, и “падающего толкни” воспринималось в системе определенного культурного вызова, провокации. Причем никто, разумеется, не спешил толк нуть падающего... Мы же каждую проблему переживаем личностно, жизненно. И каждая проблема превращается у нас в нечто болезненно-экзистенциальное, некую смесь жизни и культуры» (Ерофеев, 1991. С. 226).

Не то чтобы наша жизнь была так уж целомудренна, совсем наоборот:

«Мы боимся произносить какие-то слова, а рядом насилуют женщин, процветают такие формы извращения, жестокости, о существовании которых не предполагает Запад... Любые эротические порнографические произведения – детский лепет по сравнению с русской действительностью... Нашу литературу можно перешибить любой милицейской сводкой дня».

То, о чем на Западе преимущественно говорят или разыгрывают в шутку, в России делают всерьез, а к ответу призывают литературу. И смелый литературный экспериментатор начинает испытывать страх:

«...Меня действительно пугает то, что, если будет дана полная свобода эротике – а это уже происходит, – что же из этого выйдет? Непонятно. Принесет ли это русскому народу освобождение или внесет еще один элемент вседозволенности в блатное сознание, то есть даст возможность делать внаглую то, что раньше делалось исподтишка. Я, естественно, против запретов. Я считаю, мы настолько усвоили урок, что запрет есть зло, что у нас нет никакого морального права что-то запрещать. Но ясно, что перед нами встают задачи, которые придется решать завтра» (Там же. С. 227).

Для массовой культуры соображения эстетики, этики и педагогики второстепенны, на первом плане здесь стоит коммерческий интерес. Отчасти в порядке компенсации за многолетнее вынужденное ханжество и бесполость, а отчасти – из кассовых соображений российские кинорежиссеры начала 1990-х стали по любому поводу и без повода раздевать догола своих актеров и изображать откровенные сексуальные сцены. Английский советолог Линн Атвуд, просмотревшая десятки советских постперестроечных фильмов, так начинает свою статью «Секс и кино»: