Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I - Дмитрий Олегович Серов

Хлопоты эти Иван Лихарев начал при жизни бывшего коменданта, когда его имущество было еще не конфисковано, а находилось лишь под обеспечительным арестом, наложенным следственной канцелярией. Как явствует из челобитной И. М. Лихарева от июня 1723 г., будучи заслуженным фронтовиком и потомственным дворянином, он владел всего лишь 33 крестьянскими дворами, разбросанными по разным уездам, и не имел недвижимости ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге. В свою очередь, Роман Траханиотов имел в собственности 263 крестьянских двора, четыре усадебных дома и уже упоминавшийся дом в Москве («с каменными полаты», на Никитской улице). Еще 57 крестьянских дворов числились как приобретенные женой бывшего коменданта[856] (очень возможно, на средства, добытые Р. А. Траханиотовым преступным путем).

Просьбы И. М. Лихарева хотя и не сразу, но были услышаны главой государства. На новой челобитной гвардии майора, поданной в январе 1724 г., 2 февраля 1724 г. Петр Великий начертал по нижнему полю: «Учинить по сему»[857]. В итоге И. М. Лихареву оказались пожалованы половина «отписных» деревень покойного взяточника, а также его московский дом[858].

Подводя итог изложенному, представляется возможным заключить, что история уголовного преследования Р. А. Траханиотова высветила нижеследующие особенности борьбы со взяточничеством в период единодержавия Петра I. Во-первых, здесь в очередной раз проявилась личная непримиримость первого российского императора к преступлениям коррупционной направленности. Во-вторых, очевидна успешность действий следственной канцелярии, которая сумела подготовить полноценную доказательственную базу по многочисленным преступлениям, совершенным не менее четырех лет назад в весьма удаленном регионе. В-третьих, значительные затруднения вызвало применение на практике нормы Наказа «майорским» следственным канцеляриям от 9 декабря 1717 г. о санкционировании военным судом применения пыток в отношении строевых офицеров. Затруднения эти были обусловлены, с одной стороны, сложностью межведомственного взаимодействия, а с другой — малоизвестностью Наказа, не обнародованного типографски.

Часть IV. Учреждения

ФИСКАЛЬСКАЯ СЛУЖБА РОССИИ

Зигзаги исторического пути (1711–1729 гг.)[859]

В череде административных преобразований Петра I особое место заняло создание фискальской службы (фискалата, фискалитета, как ее обыкновенно именовали позднейшие авторы). Традиция изучения этой службы протянулась с 1866 г., со времени защиты А. Д. Градовским магистерской диссертации «Высшая администрация России XVIII ст. и генерал-прокуроры» (изданной в том же году в виде монографии)[860]. Впоследствии специальное внимание фискалам в той или иной степени уделили С. А. Петровский, Т. В. Барсов, А. Н. Филиппов, Г. Н. Анпилов, С. Е. Шестаков, С. М. Казанцев и другие ученые. В 2000 г. данную историографическую традицию увенчало диссертационное исследование Н. В. Платоновой, результаты которого не нашли, однако, заметного отражения в публикациях[861].

Между тем, несмотря на почти полуторавековые научные изыскания, фискальская служба не анализировалась во взаимосвязи с иными современными ей отечественными органами юстиции. Поныне малопроясненными также остались вопросы как о предпосылках создания, так и о причинах упадка службы, об эволюции ее формально-иерархического статуса, о направлениях практической деятельности, о ее последних руководителях. Обозначенные вопросы и предопределили тематику настоящей статьи.

Основанная 2 марта 1711 г., как считается, по шведско-прусским образцам, фискальская служба явилась принципиально новым для России учреждением. Эта принципиальная новизна заключалась, думается, в сочетании трех параметров: 1) в последовательно выдержанном надзорном характере компетенции фискалов; 2) в формировании территориальных подразделений, полностью независимых от местных органов общего управления; 3) во всесословном принципе комплектования личного состава. Именно образование фискальской службы положило начало той, по емкому выражению С. А. Петровского, «организованной системе недоверия» Петра I к администрации всех уровней[862], которая десятилетие спустя нашла окончательное воплощение в прокуратуре.

Как представляется, складыванию высочайшего замысла о создании органов надзора решающим образом способствовали два фактора — разрастание госаппарата и небывалая интенсификация законотворческого процесса. Что до госаппарата, то, как известно, он начал все более разветвляться структурно и разбухать численно еще в 1700‐х гг. — сообразно потребностям Великой Северной войны. Эти малоупорядоченные поначалу административные преобразования сменились в 1710‐х гг. куда более планомерными реорганизациями — теперь уже во исполнение задачи построения «регулярного государства», гаранта достижения подданными «всеобщего блага».

Особенно резко возросло число служащих в региональном звене государственного управления. Если в 1690‐х гг. в местных учреждениях нашей страны трудилось 1918 дьяков и подьячих, то в середине 1710‐х гг. только в губернских канцеляриях — 4082 человека[863].

Однако чрезмерное разрастание госаппарата само по себе, быть может, и не составило острой проблемы, если бы не моральный облик тогдашних администраторов. Крайне слабо проникшись призывом Петра I всемерно «трудитца о ползе и прибытке общем», строители «преображенной России» принялись казнокрадствовать и лихоимствовать ничуть не менее старомосковских предшественников. В архивных собраниях сохранилось множество свидетельств о сколь разнообразных, столь и массовых должностных злоупотреблениях чиновников петровской поры.

Вторая предпосылка создания надзорных учреждений — интенсификация законотворчества — имела общий мотивационный корень с государственными преобразованиями 1710‐х — начала 1720‐х гг.: стремление Петра I утвердить в нашей стране режим salus publica, упомянутого «всеобщего блага». Для осуществления этой цели требовалось два условия: с одной стороны, создать «правильные» законы, исполнение которых неотвратимо вело бы россиян к поголовному процветанию, с другой — «правильные» учреждения, способные обеспечить надлежащее исполнение таких законов. Как образно выразился в послании к Петру I Г. В. Лейбниц, если в государственном механизме «все устроено с точной соразмерностью и гармонией, то стрелка жизни непременно будет показывать стране счастливые часы»[864].

Результатом исподволь укрепившейся веры монарха-реформатора во всесилие «правильного» закона оказался целый поток нормативных актов, зарегламентировавших решительно все стороны государственной и частной жизни. Достаточно сказать, что если за 47-летие, с февраля 1649 по февраль 1696 г., в России было обнародовано 1458 законодательных актов (из них 746 именных), то за шестилетие 1713–1718 гг. одних только именных указов появилось 3877[865]. Между тем вся эта бесконечная череда указов, инструкций, регламентов, артикулов и уставов могла так и остаться мертвой буквой и не привести российских жителей к искомому благоденствию. «Правильные» законы могли ведь попросту не исполняться.

Стоит, наконец, отметить еще одно обстоятельство. В связи с ликвидацией в первые годы XVIII в. Боярской думы (замененной — до 1711 г. — сугубо аморфной «Консилией министров») из системы отечественного государственного управления выпало ключевое звено и неспециализированного внутриведомственного контроля. Контрольные же функции возникшей в 1701 г. Ближней канцелярии ограничивались чисто финансовой сферой. Таким образом, следует констатировать, что 1700‐е гг. явились апогеем безнадзорности российской власти за все 300-летие от преодоления Смуты начала XVII в. и до революционных потрясений начала