«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов

стимулировала развитие крестьянского, мещанского и купеческого предпринимательства и формирование масштабного рынка наёмного труда. Важной причиной является слабость внутреннего рынка, который не мог поглотить предлагаемую промышленностью товарную массу. Считая экономическое положение крестьянства тяжелым, М.Ф. Болбас подчеркивал, что «оно не обладало высокой покупательной способностью»[887]. В качестве одного из первостепенных признается фактор недостатка капиталов, прежде всего отсутствие значительных капиталов у купцов и мещан. А что же привело к таким особенностям процесса первоначального накопления капитала, которые, по словам А.М. Лютого, отрицательно сказались на развитии промышленности? Среди них Лютый называет господство магнатов в экономической жизни региона, наличие большого числа частновладельческих городов, конкуренцию русских купцов, частые военные действия на территории Беларуси в XVIII – начале XIX в., приводившие к упадку хозяйственной жизни и др.[888]. Общим местом стала ссылка на наличие черты еврейской оседлости, в результате которой еврейское население сосредоточило в своих руках всю мелкую торговлю и промыслы, оттеснив от этих занятий белорусов.

Но по большому счету все эти причины являются лишь следствием глубинных процессов капиталистической модернизации, в результате которых в XVI–XVIII вв. состоялось «европейское экономическое чудо» и западноевропейские страны стали лидерами мировой капиталистической системы. Страны Центральной и Восточной Европы, в том числе Речь Посполитая и Российская империя, оказались на периферии мировой экономики капитализма. Её-то вызовов и не выдержала Речь Посполитая, разделённая более сильными соседями. Беларусь вместе с Россией, очутившись за пределами центра мировой капиталистической системы, попала в волну лишь вторичной модернизации. Поэтому вопрос о слабости их промышленности есть по сути вопрос, почему капиталистическое сердце Европы оказалось не в восточной, а в западной части? Учитывая природно-географические и пространственные особенности западноевропейского и восточноевропейского регионов, логично обратиться к миру городов и городского напряжения, необходимого для развития капиталистического предпринимательства. Белорусские города располагались восточнее европейских поясов городов, мировых городов, вдали от Атлантики и мировых торговых путей. Количество городов, численность городского населения, близость их друг к другу, определявшая плотность городской сети существенно уступали западноевропейским. Такие города не могли обеспечить быстрой и опережающей капиталистической модернизации.

В белорусских губерниях городского населения в сравнении с сельским было крайне немного, в среднем около 12 %. По сути дела, только на рубеже XIX–XX в. были достигнуты упомянутые выше, пресловутые 10 %, создающие достаточный эффект «городского напряжения» для модернизационных изменений. Они-то и стали происходить. В 1911 г. в Витебской губернии городское население составило 18,5 %; в Гродненской – 12,3 %; в Минской – 9,7 %; в Могилевской – 8 %. Это были типичные показатели для Российской империи. По данным статистического ежегодника России за 1911 г. городское население России составляло 13,7 %, сельское – 86,3 %. По Европейской России, к которой относились белорусские губернии, эти показатели составили 13,1 и 86,9 % соответственно, по Привисленским губерниям, к которым относились Польша и Прибалтика – 23,3 и 76,7 %, по Сибири – 12 и 88 %. Из 99 губерний и областей Российской империи только в 14 городское население составляло более 20 %. Это существенно отличало все еще аграрную Россию от ряда промышленно развитых стран Запада. Например, в Англии городское население составляло уже 78 %, в Норвегии – 72 %. В Германии – 56,1 %, в США – 41,5 %, во Франции – 41,2 %[889].

В начале XX в. города было принято делить на четыре основные группы: 1) города-сёла с менее 5 тыс. жителей; 2) малые города (5-20 тыс.); 3) средние (20-100 тыс.); 4) большие (более 100 тыс.). В начале XX в. во всей Российской империи насчитывалось всего 22 больших города, из них только два: Петербург и Москва с более чем миллионным населением. Среднестатистическим считался средний город. Средняя людность города определялась, например, в 1910 г. в количестве 24,9 тыс. жителей[890]. В Беларуси только губернские центры и некоторые города (Полоцк, Брест, Пинск, Бобруйск, Гомель и др.) достигли этих показателей. А ведь именно такая численность 20–25 тыс. человек является основой для модернизации.

Самой серьезной проблемой для городов оставались огромные расстояния между ними. С эпохи средних веков в Западной Европе сеть городов росла и густела. Если в середине XIX в. среднее расстояние между европейскими городами было от 10 до 28 км, то в начале XX в. уже от 8 до 15 км, в Италии и Англии – 10 км. При такой сети любое сельское поселение оказывалось от города в 10–15 км, что составляло день нормального пешего пути. Город был доступен для любого крестьянина, который мог прийти туда и торговать продуктами своего нехитрого труда. Другое дело расстояния на необъятных просторах России. В Европейской России (без Польши и Финляндии) в 1857 г. среднее расстояние между ближайшими городами составило 87 км, в Сибири – 516 км, в 1914 г. соответственно 83 и 495 км. Один из российских статистиков А. Бушей писал по этому поводу: «При такой редкости поселений нетрудно объяснить себе весьма неутешительный факт русского экономического быта – дурное состояние путей и в особенности второстепенных проселочных дорог, дороговизну сообщений и вследствие этого несовершенство сельского хозяйства и промыслов вообще. Большие расстояния затрудняют поддержку путей сообщения, даже там, где они устроены, заставляют мужика пренебрегать лучшим сбытом своих произведений на рынках, которые от него слишком далеко. Таким образом, главное условие для экономического успеха – быстрота сообщений и обмена – в России пока находит коренное препятствие в рассеянности ее населения»[891].

Собственно, это и есть описание экономического пространства, периферийного для центра мировой капиталистической системы. Пространство – весьма серьезный аргумент объяснения. По словам Ф. Броделя, оно «затрагивает разом все реальности истории, имеющие территориальную протяженность: государства, общества, культуры, экономики»[892]. Ф. Бродель попытался конкретизировать специфику того пространства, на котором располагались белорусские земли. В отличие от мировой экономики, которая простирается на всём земном шаре, является рынком всего мира, Бродель ввёл понятие мир-экономика, понимая под ним экономически самодостаточную территорию, которой ее внутренние связи и обмены придают определенное органическое единство[893]. Единство мира-экономики достигается не единообразием, а иерархией частных экономик: богатых и бедных, центральных и периферийных. Разность потенциалов между ними и составляет то международное разделение труда, которое обеспечивает функционирование и мира-экономики и мировой экономики в целом. Но есть еще понятие границ мира-экономики. По мнению Ф. Броделя, общим правилом границ миров-экономик является то, что они «предстают как зоны мало оживленные, инертные». Такое положение усугублялось труднопреодолимыми природными преградами: горными грядами, пустынями. Пересекать такую границу как с той, так и с другой стороны «было выгодно с экономической точки зрения лишь в исключительных случаях». В основном потеря на обменах превышала прибыль [894]. Четко определить миры-экономики, если их границы не обозначены природой, практически невозможно. Их территории подвижны, а границы не ясны, все зависит от конкретной экономической конъюнктуры. Интересно,