Русская душа и нерусская власть - Татьяна Миронова

Вспомним теперь, какие страхи были возбуждены в народе перед выборами 1999 года. Новый кандидат в президенты Путин, выходец из спецслужб, представлялся в СМИ сильной рукой, которая сможет умело остановить беззаконие, коррупцию и криминал. Поэтомуу населения принялись возбуждать иные страхи. В лидеры страхов вывели полное беззаконие — это беспокоило 60 процентов населения, криминализация общества — этого боялись 58 процентов населения, коррупция властных структур — это тревожило 56 процентов населения. И именно эти усиленно нагнетаемые страхи обещал погасить кандидат в президенты Путин, которого наглые политтехнологи раскручивали как профессионала-силовика, который непременно сумеет навести порядок в стране. В лидерах страхов оставалось и обнищание. Нищеты страшились 69 процентов населения. И это понятно. Ведь конкурентом на выборах у Путина, как и у Ельцина, по-прежнему, оставались коммунисты. Страх перед нищетой удовлетворялся прямо в процессе выборной гонки, что укрепляло позиции блеклого наследника Ельцина. Но главная находка выборной кампании 1999 года — впервые в выборные технологии запустили страх перед терроризмом. Эту фобию пробудили взрывы жилых домов в Волгодонске и в Москве. Они упорными слухами ныне приписываются тогдашнему кандидату в президенты России Путину как единственному человеку, заинтересованному в результатах немыслимой прежде кровавой акции. Этот новейший для политтехнологий страх в 99-м году дал Путину 35 процентов избирателей.

На глазах вспучившийся в общественном сознании страх перед терроризмом демонстрирует нам, как осуществляется предвыборное наваждение различного рода фобий. Телеэкран с утра до вечера транслирует в прямом эфире репортажи с места захвата заложников, как в «Норд-Осте», или Беслане, или с места взрывов, как на Варшавке или в Печатниках, или с подорванных шахидками станций метро «Павелецкая», «Парк культуры», «Охотный ряд». Постоянные тревожные импульсы с места трагедий, истошно взрывающие кареты «Скорой помощи», пожарные машины, милицейское оцепление, не сходящие с телеэкранов очевидцы и пострадавшие дают запрограммированный результат. Под прессом страха население начинает совершать бессмысленные поступки, многие просто теряют здравый смысл. Начали взрываться жилые дома, и тут же города захлестнула истерия добровольных гражданских патрулей, в основном из женщин и пенсионеров, обшаривающих чердаки, подвалы, подъезды, с подозрением приглядывающихся ко всякому прохожему. Глупость немыслимая, ибо что стоит боевикам заткнуть рот дежурной патрульной пенсионерке. После «Норд-Оста» масса людей неделями отсиживалась дома, боялась выходить в магазины и в театры. После взрывов в московском метро многие с сердечным трепетом спускались под землю, а иные и вовсе отказались от подземки.

Особый случай — возбуждение страха перед терроризмом на этнической почве, изощренный детонатор фобий последнего времени. Моя знакомая, уехавшая в Америку и вышедшая там замуж за армянина, заявила, что она никогда не привезет своего мужа в Россию, потому что здесь убивают на улицах лиц кавказской национальности и вообще нерусских. В ответ я заметила, что статистика преступлений на межнациональной почве со стороны русских людей по отношению к инородцам насчитывает около трехсот происшествий в год, а вот преступления пришлых против русских в России составляют около пятидесяти тысяч ежегодно. Еще более изумилась моя новоявленная американка, когда я сказала ее, что не мужу-армянину, а ей, светловолосой и голубоглазой, опасно ходить по улицам нашего города, ибо в Москве лиц славянской национальности, русских, украинцев и белорусов, вместе взятых, проживает всего 42 процента, мы — в меньшинстве, остальные — лица неславянской национальности. Очевидно, что мы сталкиваемся здесь с искусственным наваждением страха, в данном случае страха перед русским экстремизмом и агрессивностью, умышленным нагнетанием фобии, которая вызывает ответную ненависть всех нерусских именно к русским.

Предвыборные страхи, искусно искусственно возбуждаемые в обществе от выборов к выборам, диагностируются по ряду признаков. Эти фобии безотчетны, они не поддаются логическому осмыслению, человек, охваченный таким страхом, боится запечатленной в его мозгу страшилки, не имеющей к нему никакого отношения. Такие страхи носят характер эпидемии, они, подобно вирусу, повально заражают население и заряжают его паникой. В панике народ, как известно, безволен и пассивен, он не ищет самостоятельно выхода из тупиков страха, куда загнали его пиартехнологи, а тупо ждет спасителя, который пообещает ему «свет в конце тоннеля». Это тупое ожидание и есть искомый результат, которого добиваются накануне выборов представители кандидата в президенты от власти, представляя его публике возжеланным спасителем.

Нагнетаемая истерия, стучащая в мозгу каждого — я боюсь! я боюсь! — означает: я ищу защитника от угроз, которыми меня пугают. В итоге таким защитником предстает кандидат в президенты от власти. И напуганный электорат с облегчением голосует за своего «защитника и спасителя»!

Так какие же страхи — действительные, оправданные, а какие — воображаемые, вызванные наваждением? Как разобраться, если тебе дуют в уши со всех телеэкранов и газетных полос о бедствиях, угрозах, катастрофах и опасностях?

Последнее двадцатилетие нас постоянно стращают виртуальными угрозами, которые адскими тенями заполняют воображение. Мнимые опасности, время от времени выдвигаемые властями на повестку дня, — для чего они выдуманы?

Ужасающий население фантом — опасность голода. Страх перед голодом подогревали в период горбачевского правления, когда страна была сыта, и граждане ее поголовно были накормлены. Всем хватало на хлеб и кров. Но эта всегда готовая к употреблению угроза неизменно держится про запас властями на случай парализации воли населения, ведь когда человек постоянно боится умереть с голоду, у него срабатывают животные инстинкты выживания любой ценой. Эти инстинкты заслоняют понятия о долге, о совести, о справедливости. Человек, обработанный угрозой голода, превращается в двуногое животное, заботящееся лишь о том, чтобы предупредить и утолить предрекаемый в будущем голод. Он делает запасы, он копит деньги, он вьет гнездо, роет нору, обустраивает логово… Но, вдумайтесь, возможен ли в России голод при таких просторах необработанных, пустующих полей. Да каждый из нас на своем дачном огороде в случае чего окопается весной и создаст тыловой запас самых простых продуктов на целый год, если припрет. Другое дело, коли придут мародеры, или власть объявит продразверстку, или разразится многолетняя война, выбивающая рабочие руки. Но это уже не голодом именуется, а бездарной и беспринципной властью! Вот она и замаячила перед нами — опасность подлинная, а не мнимая.

Другая угроза, помнится, ее внушали профессиональные лжецы Чубайс с Гайдаром — страх перед гражданской войной. Оплакивая смерть ненавидимого народом Гайдара, вдохновителя ельцинских реформ, его подельник Чубайс навязчиво и нахально напоминал, что Гайдар предотвратил гражданскую войну. Никакой гражданской войны Гайдар и не думал предотвращать, для нее не было тогда причин и предпосылок. Просто они с Чубайсом умело возбудили страх населения перед гражданской войной и тем самым подавили взметавшиеся против преступлений так называемых реформаторов протестное пламя, разожженное вопиющей несправедливостью распределения народных богатств. Фантом гражданской войны запускается всякий раз, когда власть начинает делить народную собственность, отваливая своим прихлебателям куски пожирнее, облапошивая народ, угрожая при этом: если восстанете, будет гражданская война. Тут же нашествие умных голов на телеэкранах, публицистов, писателей и прочих прихлебателей антинародного режима, денно и нощно трубящих, рассусоливающих, что Россия свой ресурс на гражданские войны и революции исчерпала. Очередной мнимой угрозой ретушируется подлинная опасность — у народа отбирают страну, приватизируют ее по кусочкам, распродают национальное достояние иностранцам.

Мнимый страх взращивают в населении и перед русским национализмом. Его сначала выигрышно использовали при позднем Ельцине, обозвав русских националистов сначала «красно-коричневыми», потом «фашистами» и тем блокировав всплеск национальной энергии для восстановления порушенного реформаторами государства. При Путине и Медведеве, и снова при Путине, страх перед русским национализмом продолжают эксплуатировать под ярлыком «экстремизма». Любая критика преступлений властей и защита интересов титульной русской нации, других коренных народов России выставляются как экстремизм и разжигание национальной розни. В нас старательно взращивают мнимый страх перед собственным национальным самоопределением, перед любовью к собственному народу, всех, кто любит и защищает свой народ, записывают в экстремисты. Подавление же национальных чувств грозит вымиранием народа. А вот это как раз зримая, статистически ощутимая ныне опасность, именуемая «русский крест» — угроза исчезновения русскихслица земли.