Иван Антонович Ефремов - Петр Чудинов

Иван Антонович разложил карты, и мы «проиграли» по ним особенности возможных маршрутов в Южную Гоби, наметили обязательные для осмотра попутные местонахождения позвоночных. Всякий раз, когда разговор заходил о деталях практической экспедиционной жизни, я не переставал удивляться его знаниям и полной осведомленности по организации, быту, снаряжению и специфике полевых работ. Сейчас, наверное, немногие молодые геологи знают о существовании «Справочника путешественника и краеведа» — двухтомного капитального издания под редакцией С. В. Обручева. Справочник, по существу, был энциклопедией экспедиционных знаний и опыта, накопленных поколениями землепроходцев-естествоиспытателей. Иван Антонович казался мне живым справочником, и я не припомню случая, когда он затруднился бы с ответом на какой-то вопрос. При обсуждении научной стороны экспедиции мнение И. А. Ефремова безоговорочно принималось во внимание, и польза для собеседника была очевидной. При обсуждении организационных и практических сторон работы И. А. Ефремов не то, что не доверял опыту собеседника. Нет, в этих интересных для обеих сторон дружеских беседах, с отступлениями, воспоминаниями заключался свой, предшествующий поиску, элемент романтики.

Сейчас, по прошествии лет, видно, что практически вся моя жизнь в науке, в чисто специальной области — палеонтологии позвоночных — тесно связана с Иваном Антоновичем. Многие экспедиционные маршруты по Европейской части СССР, в Гоби проходили по его путям и местонахождениям. Я держал в руках кости тех же пермских ящеров, которые прошли через его руки и еще раньше через руки его предшественников. Помимо науки, были многие годы общения; отношения учителя и ученика переросли в дружбу, при этом И. А. Ефремов всегда оставался наставником и старшим другом. Теперь особенно ясно, как много он значил в моей жизни, и я благодарен судьбе за встречу с этим человеком.

Лето 1972 г. в Подмосковье было необычно жарким и душным. Горели леса, торфяники. В городе стоял устойчивый запах гари. Я заканчивал последние разделы диссертации и, кажется, ничего не замечал. В конце мая И. А. Ефремов показал мне письмо Олсона, который спрашивал, когда же, наконец, я закончу свою диссертацию. В июне я отдал Ивану Антоновичу на просмотр основные главы. В начале июля мы еще раз поговорили об оппонентах и наметили срок предзащиты на середину октября. В середине июля Ефремовы уехали на дачу в Ново-Дарьино и вернулись 18 сентября. Иван Антонович чувствовал себя неважно, сильно похудел и пребывание на даче не принесло облегчения.

Четвертого октября Иван Антонович позвонил мне около десяти вечера, сразу же после разговора с академиком В. В. Меннером. Кафедра палеонтологии МГУ будет рецензировать мою работу. Мы разговаривали долго, около получаса. В голосе Ивана Антоновича звучало удовлетворение и радость, что он дождался окончания работы и довел меня «до ума». После разговора я разволновался, долго не мог уснуть, вставал, курил и заснул около четырех утра. Вскоре меня разбудил долгий и настойчивый звонок в дверь. Через несколько минут я уже был на квартире Ефремовых. К моему великому горю, это был наш последний разговор.

Хмурым октябрьским утром я вышел из осиротевшей квартиры Ефремовых. Вспомнился день, когда я впервые переступил порог его кабинета и недавний, последний разговор. Мир стал беднее, с Иваном Антоновичем ушла часть моей души. Общение с ним обогащало и делало лучше. Свои сомнения и суждения я нередко проверял по реакции Ивана Антоновича. Я отнюдь не был исключением: многие приходили к И. А. Ефремову, искали поддержки в решении сложных и трудных жизненных ситуаций. Потеря близкого человека, по-видимому, неизбежно вызывает чувство вины. Так и у меня осталось ощущение, что я мог быть добрее, внимательнее. Как и многие, я брал тепло его души, испытывал радость общения, я сам, казалось, ничего не давал взамен. Он всегда был рядом, и это вошло в привычку. И вдруг все, что было обыденным, привычным, представилось мне в другом свете: обрело иной смысл и значение, перешло в другую категорию бытия — стало историей. На какой-то миг я почувствовал себя причастным к другому человеку, ставшему частицей истории.

Прошли годы, но образ его не тускнеет в памяти. И сейчас, приходя в его квартиру, я нередко ловлю себя на мысли, что ничуть не удивлюсь, увидя его выходящим из кабинета и услышав его приветственное: «Н-ну и как?»

И мне вспоминаются слова Цвейга о том, что «лишь осознание великой утраты дает нам истинное обладание утраченным. И только те, намять о ком не умрет и после их смерти, остаются для нас вечно живыми» [Сноска].

Когда-то мой биографический очерк об Иване Антоновиче заканчивался стихотворными строками, взятыми им в качестве эпиграфа к «Дороге Ветров». Это первые из шести заключительных строк стихотворения М. Волошина «Дом поэта». Иван Антонович не раз отдыхал в Коктебеле, посещал этот дом и был дружен с М. С. Волошиной. В последний раз И. А. Ефремов приехал в Коктебель летом 1955 г. после длительной и тяжелой болезни. Он не спеша бродил по берегу моря, выискивал на влажной полосе прибоя пестрые камешки, такие же халцедоны и сердолики, как и в Гоби, где он раскапывал кладбища динозавров. Выздоровление протекало медленно. Золотой сентябрь Крыма и заботы близких сделали свое дело. Здесь же он познакомился с творчеством Волошина по рукописным тетрадям поэта и строки стихотворения естественно отложились позднее эпиграфом ко второй части «Дороги Ветров». Иван Антонович использовал лишь две строки стихотворения. Но интересны и все шесть строк. В них — ключ к самому Ефремову. Они не только нашли отклик в его душе. В них слились и зазвучали простые и вечные истины — все, чем он жил, что намеревался сделать, все, что доказывал творчеством и всей своей жизнью.

Будь прост, как ветер, неистощим, как море,

И памятью насыщен, как земля,

Люби далекий парус корабля

И песню волн, шумящих на просторе,

Весь трепет жизни всех веков и рас

Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

Заключение

Биография всякого известного и почему-нибудь замечательного человека представляет много затруднений; не только нельзя ее скоро напечатать по свежести отношений покойного к живым людям, но даже нельзя беспристрастно написать: ясности взгляда будет мешать близость предмета; надобно отойти от него, и чем предмет выше, тем отойти надобно дальше: я разумею биографию внутренней жизни, искреннюю и полную.

Обращаясь к жизненному пути И. А. Ефремова, мы поражаемся широте его интересов и творчества, затронувшего многие современные проблемы, его фантастике, поднявшейся до научного предвидения.