Яд вожделения - Арсеньева Елена

Алена усмехнулась. Каково-то сейчас там, на небесах, разбираться богу с чертом: то ли наградить, то ли покарать Аржанова? Ну, неведомо, как будет с ним, однако с Аленою оба эти вершителя судеб человеческих уже разобрались: одни только беды суждены ей, одни страдания! И ничего более…

Она верила Ленькиной искренности. Ведь это был ее брат и друг, которому ее жизнь дороже собственной. Она всего-навсего не могла поверить его словам… Одно знала доподлинно: если даже это правда, нарушит, нарушит она свои клятвы покарать неведомого убийцу. Никогда не выдаст Егора!

Закрыла лицо руками, глухо вымолвив:

– Богом клянись, Ленька, что не пойдешь никуда и не скажешь никому! Побожись, что смолчишь!

– Да у меня уже мозоль в голове от твоего «молчи да молчи»! – так и взвился ее приятель. – Это почему же так?

– Потому что… – с трудом подбирала слова Алена, – потому что…

«Я люблю его! – хотелось крикнуть. – Он моя жизнь и смерть моя!» – но выговорила чуть слышно:

– Потому что он спас меня, я ему спасибо сказать должна, а ты…

– Ишь ты – спасибо! – перебил ее Ленька. – Да чтоб его искосило! За что – спасибо? Что тебя в землю живьем зарыли? Что живешь, под собою ног не чуя от страха? Давай, беги, говори спасибо, пока он тебя на тот свет не свел!

Алена внимательнее поглядела на своего друга и увидела, что у него слезы выступили на глазах.

– Ленька, да ты что? – спросила она тихо. – Что выдумываешь? Он и знать не знает, кто я да что, думает, гулящая девка, содержанка…

– Hе знает? – с улыбочкой покивал Ленька. – Так-таки?

Алена насторожилась: уж больно нехорошо он ухмылялся. И, как явствовало, насторожилась она не зря.

– А ну, поди сюда, – поманил Ленька к окошку. – Да поосторожнее, не вылазь из-за занавесочек! Вон, видишь? За забором, ну, слева!

Алена пригляделась. У забора виднелась женская фигура.

– Баба какая-то, – растерянно сказала она. – Чего ей надобно?

– Приходила в стряпки наниматься, – с непонятным злорадством сообщил Ленька. – Катерина-то Ивановна Агашу прогнала, мы теперь без поварни.

– А ты что, уже наем объявил? – удивилась Алена, не постигая, какое отношение имеет стряпка ко всему тому кошмару, который обрушил на нее Ленечка и в который она еще не могла до конца поверить.

– В том-то и дело! – всплеснул тот руками. – Я и словечка никому не молвил, а она уж тут, старая!

– Да мало ли кто где кому о чем сказал, – устало отмахнулась Алена. – Катюшка небось похлопотала. Или соседи… Ради бога, при чем тут какая-то стряпка?! – Голос у нее сорвался рыданием.

– При чем? – чуть ли не взрыдал эхом Ленечка. – Катюшка похлопотала? Соседи?! Да ты, верно, только тогда мои слова услышишь, когда ноги протянешь! Говорю же: это он, Аржанов, Никодима в могилу свел, а теперь тебя отравить замыслил. Он стряпку прислал!

– Да, конечно, – кивнула Алена, у которой уже вовсе иссякли силы. Хотелось одного: лечь, уснуть – только чтобы никогда уже не проснуться! – Подумай только, ну что ты городишь?! С чего ты все это взял?

– С того, Аленушка моя, цветик полевой, – весь трясясь от едва сдерживаемой злобы, выдавил Ленька, – что я эту самую стряпку вчера на дворе аржановском видал! Он не с графом живет – один, в собственном доме, а при нем единственная прислуга: старуха, Маланьей зовут. Так вот эта самая Маланья к нам в стряпки и хотела! Знай, Алена: кабы не я, не нынче-завтра и ты отведала бы того самого хлебова, кое Никодима Мефодьича уложило в гроб!..

Алена прошла через сад и уже приотворила калиточку во двор, да вспомнила Ленькины предостережения – и замерла, пытаясь вглядеться во тьму.

Напрасно, ночь черна, как та тоска, которая овладела ее душой. Глупости, ну кто здесь может быть? Кто, кроме нее, знает, что ей до смерти необходимо добраться до отцовских травяных запасов – и чем скорее, тем лучше?

Ленька даже опешил, когда Алена, только что защищавшая Аржанова и беспрестанно твердившая «не может быть!» да «быть не может!», вдруг сникла, смирилась и заявила, что, когда так, ей ни дня лишнего нельзя оставаться в доме Фрица и надобно исчезнуть. Ленька был всецело согласен. Он порывался уйти с Аленой, однако та воспротивилась: она-де исчезнет сразу, а он еще помельтешит в доме денек, создавая видимость ее присутствия, потихоньку соберет самые необходимые мелочи, а через сутки присоединится к ней в доме Надеи Светешникова, чтобы окончательно решить, куда податься дальше. Раньше-то у Алены сомнений не было: только в Любавино! Теперь это благословенное место было для нее под запретом. А ну как встретится невзначай с веселым барином… уже ведь было такое однажды! Может статься, им на роду написаны такие вот роковые встречи. Нет уж, с нее довольно. Добро, если переживет свершившееся… И не в первый раз Алена в сердце своем горько укорила Леньку за то, что открыл ей глаза. Ну, умерла бы… зато умерла бы в счастье, в надежде: а вдруг Егор, узнав про ее беременность, не отвернется от нее, а… Что? Ну, что?!

Бред все это, бредни, пустые мечтания! Аржанов – сам собой, а она, Алена, – сама собой. Не одна – с ребеночком!

Чего греха таить: первая мысль была отыскать пижмы, да спорыньи, да еще какого-нито подходящего зелья, заварить покрепче и выпить. Вытравить плод…

Бывает, что баба от слишком крепко заваренной спорыньи помирает или кровью исходит после выкидыша…

В первые минуты Алене казалось сие наилучшей участью… И вдруг почудилось, будто чьи-то всевидящие очи заглянули ей в глаза с укоризною, а проницающий до самого сердца голос произнес: «Ты что, девка, надумала? Господь в своей неизреченной милости дает тебе великий дар, дает смысл твоей пустой, бессмысленной жизни, – а ты сей дар отвергаешь? Разве ты вправе кого-то судить – ты, греховодница?! И вспомни-ка: разве не было так, что все злые улики сходились на тебе, тебя убийцей выставляли во мнении людском? Отчего же ты готова поверить в вину человека, которого будто бы любишь всем сердцем? Такова-то твоя любовь!..»

Алена не знала, кому принадлежали эти очи и этот голос. Может быть, ее покойной матери. Может быть, матушке Марии. А может быть, и самой божьей Матери… Однако она пришла в батюшкин дом не за пижмой и спорыньей, а за травой зорей, которая утешает и вовсе сводит на нет мученья беременной: ни тошнота, ни рвота, ни другие недуги ее не терзают, носит она ребенка на диво спокойно. Алене предстоит долгий путь, ей нужны силы. В Москве она не останется ни за что. А вдруг… вдруг Ленька все-таки прав?! Алена знала себя: это самое мерзкое «вдруг» будет терзать ее денно и нощно, отравляя каждую минуту общения с Аржановым.

Призраки ямы, горящей Фролкиной головы, мертвого, зеленого Никодима не оставят ее никогда!

Любви между ними места не было.

По губам Алены скользнула улыбка. Ну, теперь, как и всегда, она в руце божией, во власти его. Какова его воля – такова ее доля.

И, приподняв, чтоб не заскрипела, ветхую калитку, Алена осторожно открыла ее.

Не в первый раз наведывалась Алена в батюшкин дом, и, конечно, мысль о кувшине, который повадился по воду ходить, не оставляла ее, как ни храбрилась она перед Ленькой и перед собою. В прежние разы она опасалась только встречи с Ульянищей… теперь можно было бояться и козней Аржанова. Алена ехидно усмехнулась: и как это не пришло в Ленькину многомудрую головушку? Впрочем, он чего-то все же опасался, не зря же так настаивал, чтобы пойти вместе с ней. Но это было невозможно, совершенно невозможно. Алена умерла бы от стыда, если бы понадобилось сознаться, что беременна – от кого? Знала бы, залечивалась[113] бы… а может быть, и нет… Нет уж, с этой бедой она разделается сама.

Пытаясь вспомнить, где лежит зоря, Алена ступила на крыльцо. Свет зажигать нельзя. Ленька сколько уж раз порывался нарочно сбегать, заложить окна ставнями, да Алена противилась: как бы не возникло подозрений у соседей! Дом стоял брошенный, с открытыми окнами – кому вдруг понадобилось затворять их? Начнут присматриваться, следить… нет уж, от греха подальше!