Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что ж, хорошо. Поздравляю! — сказал он и повернулся, чтобы уйти.
— Санзо!
Он остановился, ожидая.
— Останься еще на минутку.
— Зачем?
— Потому что я так хочу.
Он стоял совершенно неподвижно.
— Я хотела сказать тебе… — Но слова застряли у нее в горле.
Он снова сел рядом с ней на скамью.
— Послушай, Лиза, — холодно сказал он, — теперь это уже совершенно не имеет значения.
— Нет, имеет, очень даже имеет! Я хотела сказать, что ни с кем я не помолвлена. Он просил моей руки, но я еще не дала согласия.
Санзо слушал, но на лице его ничто не отражалось.
— Зачем же ты сказала, что помолвлена?
— Не знаю. Чтобы тебя позлить.
— И что дальше?
— И все, — сказала Лиза. — А дальше я хотела сказать тебе, что даже если ты слеп, то это вовсе не значит, что нужно тут же оглохнуть, онеметь и страшно поглупеть. Я знаю, ты сильно болел, мне очень тебя жаль, но ты, конечно же, заболеешь еще сильнее, если это я была причиной твоей болезни.
Санзо так и застыл.
— Какого черта? — воскликнул он чуть погодя. Однако Лиза ему не ответила. Прошло довольно много времени, прежде чем он наконец повернулся, пытаясь на ощупь определить, здесь ли она. Руки его повисли в воздухе в незавершенном жесте, когда он нервно спросил: — Лиза, ты здесь?
— Здесь, рядом с тобой.
— Я думал, ты ушла.
— Я еще не все сказала.
— Что ж, продолжай. Никто тебе не мешает.
— Ты мешаешь.
Воцарилось молчание.
— Послушай, Лиза, я должен помешать тебе! Неужели ты не понимаешь?
— Нет, не понимаю. Санзо, дай мне объяснить…
— Нет. Не объясняй. Я ведь не каменный, Лиза.
Какое-то время они молча сидели рядышком, греясь на солнце.
— Ты лучше выходи за этого парня.
— Не могу.
— Не глупи.
— Никак у меня не получается за него выйти: все время ты на пути попадаешься.
Он отвернулся. Напряженным, задушенным голосом сказал:
— Я давно хотел перед тобой извиниться… — Он как-то неопределенно махнул рукой.
— Не надо! Не извиняйся.
Снова воцарилось молчание. Санзо выпрямился и потер руками глаза и лоб, точно они у него болели.
— Слушай, Лиза, весь этот разговор ни к чему. Честно. Есть еще ведь и твои родители, они-то что скажут? Впрочем, дело даже не в этом… Самое главное — то, что я живу с дядей и теткой и не могу… Мужчина должен иметь возможность что-то предложить…
— Не скромничай.
— Я и не скромничаю. Никогда этим не страдал. Я прекрасно понимаю, что представляю из себя, но это… это никакого значения не имеет — для меня. То есть, может быть, и имеет, но для кого-то другого…
— Я хочу выйти за тебя замуж, — сказала Лиза. — А ты, если хочешь на мне жениться, так женись! А если не хочешь, не надо. Тут я ничего не могу одна сделать. Но ты хотя бы помни: меня все это тоже касается!
— Так я только о тебе все время и думаю!
— Нет, неправда. Ты думаешь о себе, о том, что ты слепой, и все такое прочее. Позволь мне думать об этом и не думай, что мне это безразлично.
— Я думал о тебе. Всю зиму. Все время. Это… это никуда не годится, Лиза.
— Да, здесь — не годится.
— А где же еще? Где мы годимся? В том доме на Холме? Можем разделить его — по двадцать комнат на брата…
— Санзо, мне нужно закончить глажку, белье должно быть готово к обеду. Если мы что-то решим, то уж обсудить это со всех сторон как-нибудь сумеем. Я бы, например, хотела раз и навсегда убраться подальше от Ракавы.
— Вот как? — Он колебался. — А ты придешь сегодня после обеда?
— Хорошо.
Она ушла, покачивая кувшином. Спустившись в подвал, она остановилась у гладильной доски и вдруг разрыдалась. Она не плакала уже несколько месяцев; ей казалось, что она стала слишком взрослой, чтобы плакать, что теперь она никогда больше плакать не будет. Однако плакала, сама не зная почему; слезы бежали по щекам, точно река, освободившаяся от пут зимнего льда. Лиза не испытывала при этом ни радости, ни горя и, так и не перестав плакать, вновь принялась за работу.
В четыре она собралась было подняться в квартиру Чекеев, но Санзо поджидал ее во дворе. Они отправились на Холм, в заброшенный сад, и уселись на той же лужайке в тени каштанов. Молодая трава была еще редкой и нежной. В темно-зеленой гуще листвы кое-где желтовато-белыми свечами светились первые цветы. Над городом, в теплом голубом мареве кружили голуби.
— Там, возле дома, полно роз. Как ты думаешь, они не будут против, если я сорву несколько штук?
— Они? Кто это «они»?
— Вот и отлично. Я сейчас вернусь.
И принесла целый букет мелких колючих красных роз. Санзо лежал на спине, подложив руки под голову. Лиза села на землю с ним рядом. Мощный теплый ветер апреля дул со стороны заката.
— Слушай, — сказал Санзо, — а мы ведь тогда так ни о чем и не договорились, верно?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Когда это ты стала такой?
— Какой «такой»?
— Ох, все ты прекрасно понимаешь! Ты раньше всегда была другой. — Он был совершенно спокоен, позволил себе расслабиться, и голос его звучал тепло и как-то по-детски, чуточку картаво. — Ты раньше вечно молчала… А знаешь что?
— Что?
— Мы ведь так и не дочитали до конца эту книгу.
Он зевнул и повернулся на бок, лицом к ней. Она накрыла рукой его пальцы.
— Когда ты была девочкой, ты все время улыбалась. А теперь?
— Не улыбаюсь с тех пор, как тебя встретила, — сказала она, улыбаясь.
Ее рука лежала на его пальцах совершенно спокойно.
— Послушай. У меня пенсия по потере трудоспособности — двести пятьдесят. На эти деньги вполне можно выбраться из Ракавы. Ты ведь хочешь уехать?
— Да, хочу.
— Хорошо, тогда у нас есть Красной. Там, кажется, не так скверно с работой, как здесь, и потом там жилье должно быть дешевле — это ведь большой город.
— Я тоже об этом думала. Там, наверное, разная работа найдется, не только на ткацких фабриках, как здесь. Я бы что-нибудь смогла подобрать себе.
— Я бы тоже. Наверное, и там можно плетеную мебель делать, если найдутся люди с деньгами, которым такая мебель по вкусу. А еще я
