Том 1. Стихотворения - Василий Жуковский

Внук

   Как может это статься?

Дедушка

Не верь иль верь, а это не минует.Придет пора — сгорит и свет. Послушай:Вдруг о полуночи выходит сторож —Кто он, не знают — он не здешний; ярчеЗвезды блестит он и гласит: Проснитесь!Проснитесь, скоро день!.. Вдруг небо рдеетИ загорается, и гром сначалаЕдва стучит; потом сильней, сильней;И вдруг отвсюду загремело; страшноДрожит земля; колокола гудятИ сами свет сзывают на молитву:И вдруг… все молится; и всходит день —Ужасный день: без утра и без солнца;Все небо в молниях, земля в блистанье;И мало ль что еще!.. Все, наконец,Зажглось, горит, горит и прогораетДо дна, и некому тушить, и сам оПотухнет… Что ты скажешь? КаковаПокажется тогда земля?

Внук

      Как страшно:А что с людьми, когда земля сгорит?

Дедушка

С людьми?.. Людей давно уж нет: они…Но где они?.. Будь добр; смиренным сердцемВерь богу; береги в душе невинность —И все тут!.. Посмотри: там светят звезды;И что звезда, то ясное селенье;Над ними ж, слышно, есть прекрасный город;Он невидим… но будешь добр, и будешьВ одной из звезд, и будет мир с тобою;А если бог посудит, то найдешьТам и своих: отца, и мать, и… деда.А может быть, когда идти случитсяПо Млечному Пути в тот тайный город, —Ты вспомнишь о земле, посмотришь внизИ что ж внизу увидишь? Замок Ретлер.Все в уголь сожжено; а наши горы,Как башни старые, чернеют; вкругЗола; в реке воды нет, только дноОсталося пустое — мертвый следДавнишнего потока; и все тихо,Как гроб. Тогда товарищу ты скажешь:«Смотри: там в старину земля была;Близ этих гор и я живал в ту пору,И пас коров, и сеял, и пахал;Там деда и отца отнес в могилу;Был сам отцом, и радостного в жизниМне было много; и господь мне далКончину мирную… и здесь мне лучше».

Явление богов*

    Знайте, с Олимпа    Являются боги    К нам не одни;

Только что Бахус придет говорливый,Мчится Эрот, благодатный младенец;Следом за ними и сам Аполлон.

    Слетелись, слетелись    Все жители неба,    Небесными по́лно    Земное жилище.

    Чем угощу я,    Земли уроженец,    Вечных богов?

Дайте мне вашей, бессмертные, жизни!Боги! что, смертный, могу поднести вам?  К вашему небу возвысьте меня!

Прекрасная радостьЖивет у Зевеса!Где не́ктар? налейте,Налейте мне чашу!

    Не́ктара чашу    Певцу, молодая    Геба, подай!

Очи небесной росой окропите;Пусть он не зрит ненавистного Стикса,Быть да мечтает одним из богов!

    Шумит, заблистала    Небесная влага,    Спокоилось сердце,    Провидели очи.

Утешение в слезах*

«Скажи, что так задумчив ты?  Все весело вокруг;В твоих глазах печали след;  Ты, верно, плакал, друг?»

«О чем грущу, то в сердце мне  Запало глубоко;А слезы… слезы в сладость нам;  От них душе легко».

«К тебе ласкаются друзья,  Их ласки не дичись;И что бы ни утратил ты,  Утратой поделись».

«Как вам, счастливцам, то понять,  Что понял я тоской?О чем… но нет! оно мое,  Хотя и не со мной».

«Не унывай же, ободрись;  Еще ты в цвете лет;Ищи — найдешь; отважным, друг,  Несбыточного нет».

«Увы! напрасные слова!  Найдешь — сказать легко;Мне до него, как до звезды  Небесной, далеко».

«На что ж искать далеких звёзд?  Для неба их краса;Любуйся ими в ясну ночь,  Не мысли в небеса».

«Ах! я любуюсь в ясный день;  Нет сил и глаз отвесть;А ночью… ночью плакать мне,  Покуда слезы есть».

Жалоба пастуха*

На ту знакомую горуСто раз я в день прихожу;Стою, склоняся на посох,И в дол с вершины гляжу.

Вздохнув, медлительным шагомИду вослед я овцамИ часто, часто в долинуСхожу, не чувствуя сам.

Весь луг по-прежнему полонМладой цветов красоты;Я рву их — сам же не знаю,Кому отдать мне цветы.

Здесь часто в дождик и в гро́зуСтою, к земле пригвожден;Все жду, чтоб дверь отворилась…Но то обманчивый сон.

Над милой хижинкой светит,Видаю, радуга мне…К чему? Она удалилась!Она в чужой стороне!

Она все дале! все дале!И скоро слух замолчит!Бегите ж, овцы, бегите!Здесь горе душу томит!

Мина*

(романс)

Я знаю край! там негой дышит лес,Златой лимон горит во мгле древес,И ветерок жар неба холодит,И тихо мирт и гордо лавр стоит…  Там счастье, друг! туда! тудаМечта зовет! Там сердцем я всегда!

Там светлый дом! на мраморных столбахПоставлен свод; чертог горит в лучах;И ликов ряд недвижимых стоит;И, мнится, их молчанье говорит…  Там счастье, друг! туда! тудаМечта зовет! Там сердцем я всегда!

Гора там есть с заоблачной тропой!В туманах мул там путь находит свой;Драконы там мутят ночную мглу;Летит скала и воды на скалу!..  О друг, пойдем! туда! тудаМечта зовет!.. Но быть ли там когда?

К месяцу*

Снова лес и дол покрыл  Блеск туманный твой:Он мне душу растворил  Сладкой тишиной.

Ты блеснул… и просветлел  Тихо темный луг:Так улыбкой наш удел  Озаряет друг.

Скорбь и радость давних лет  Отозвались мне,И минувшего привет  Слышу в тишине.

Лейся, мой ручей, стремись!  Жизнь уж отцвела;Так надежды пронеслись;  Так любовь ушла.

Ах! то было и моим,  Чем так сладко жить,То, чего, расставшись с ним,  Вечно не забыть.

Лейся, лейся, мой ручей,  И журчанье струйС одинокою моей  Лирой согласуй.

Счастлив, кто от хлада лет  Сердце охранил,Кто без ненависти свет  Бросил и забыл,

Кто делит с душой родной,  Втайне от людей,То, что презрено толпой  Или чуждо ей.

Арзамасские стихи*

Протокол двадцатого арзамасского заседания*

Месяц Травный*, нахмурясь, престол свой отдал Изоку;Пылкий Изок* появился, но пасмурен, хладен, насуплен;Был он отцом посаженым у мрачного Грудня*. Грудень, известно,Очень давно за Зимой волочился; теперь уж они обвенчались.С свадьбы Изок принес два дождя, пять луж, три тумана(Рад ли, не рад ли, а надобно было принять их в подарок).Он разложил пред собою подарки и фыркал. Меж тем собиралсяТихо на береге Карповки* (славной реки, где не водятся карпы,Где, по преданию, Карп-Богатырь кавардак по субботамЕл, отдыхая от славы), на береге Карповки славнойВ семь часов ввечеру Арзамас двадесятый, под сводомНовосозданного храма, на коем начертано имяВещего Штейна*, породой германца, душой арзамасца.Сел Арзамас за стол с величавостью скромной и мудрой наседки,Сел Арзамас — и явилось в тот миг небывалое чудо:Нечто пузообразное, пупом венчанное вздулось,Громко взбурчало, и вдруг гармонией Арфы стало бурчанье.Члены смутились. Реин дернул за кофту Старушку,С страшной перхотой Старушка бросилась в руки Варвику,Журка клюнул Пустынника, тот за хвост Асмодея.Начал бодать Асмодей Громобоя, а этот облапил,Сморщась, как дряхлый сморчок, Светлану. Одна лишь КассандраТихо и ясно, как пень благородный, с своим протоколом,Ушки сжавши и рыльце подняв к милосердому небу,В креслах сидела. «Уймись, Арзамас! — возгласила Кассандра. —Или гармония пуза Эоловой Арфы тебя изумила?Тише ль бурчало оно в часы пресыщенья, когда имВодка, селедка, конфеты, котлеты, клюква и брюкваБыстро, как вечностью годы и жизнь, поглощались?Знай же, что ныне пузо бурчит и хлебещет недаром;Мне — Дельфийский треножник оно. Прорицаю, внимайте!»Взлезла Кассандра на пузо, села Кассандра на пузе;Стала с пуза Кассандра, как древле с вершины СинаяВождь Моисей ко евреям, громко вещать к арзамасцам:  «Братья-друзья арзамасцы! В пузе Эоловой АрфыМного добра. Не одни в нем кишки и желудок.Близко пуза, я чувствую, бьется, колышется сердце!Это сердце, как Весты лампада, горит не сгорая.Бродит, я чувствую, в темном Дедале поблизости пузаЧестный отшельник — душа; она в своем заточеньеВсе отразила прельщенья бесов и душиста добро́той(Так говорит об ней Николай Карамзин, наш историк).Слушайте ж, вот что душа из пуза инкогнито шепчет:Полно тебе, Арзамас, слоняться бездельником! ПолноНам, как портным, сидеть на катке и шить на халдеев,Сгорбясь, дурацкие шапки из пестрых лоскутьев Беседных;Время проснуться! Я вам пример. Я бурчу, забурчите ж,Братцы, и вы, и с такой же гармонией сладкою. Время,Время летит. Нас доселе обирала беспечная шутка;Несколько ясных минут украла она у бесплоднойЖизни. Но что же? Она уж устала иль скоро устанет.Смех без веселости — только кривлянье! Старые шутки —Старые девки! Время прошло, когда по следам ихРой обожателей мчался! теперь позабыты; в морщинах,Зубы считают, в разладе с собою, мертвы не живши.Бойся ж и ты, Арзамас, чтоб не сделаться старою девкой.Слава — твой обожатель; скорее браком законнымС ней сочетайся! иль будешь бездетен, иль, что еще хуже,Будешь иметь детей незаконных, не признанных ею,Светом отверженных, жалких, тебе самому в посрамленье.О арзамасцы! все мы судьбу испытали; у всех насВ сердце хранится добра и прекрасного тайна; но каждый,Жизнью своей охлажденный, к сей тайне уж веру теряет;В каждом душа, как светильник, горящий в пустыне,Свет одинокий окрестный мглы не осветит. НапрасноНам он горит, он лишь мрачность для наших очей озаряет.Что за отрада нам знать, что где-то в такой же пустынеТак же тускло и тщетно братский пылает светильник?Нам от того не светлее! Ближе, друзья, чтоб друг другаВидеть в лицо и, сливши пламень души (неприступнойХладу убийственной, жизни), достоинства первое благо(Если уж счастья нельзя) сохранить посреди измененья!Вместе — великое слово! Вместе, твердит, унывая,Сердце, жадное жизни, томятся бесплодным стремленьем.Вместе! Оно воскресит нам наши младые надежды.Что мы розно? Один, увлекаем шумным потокомСкучной толпы, в мелочных затерялся заботах. НапрасноИщет себя, он чужд и себе и другим; каменеет,К мертвому рабству привыкнув, и, цепи свои презирая,Их разорвать не стремится. Другой, потеряв невозвратноВ миг единый все, что было душою полжизни,Вдруг меж развалин один очутился и нового зданьяСтроить не смеет; и если бы смел, то где ж ободритель,Дерзкий создатель — Младость, сестра Вдохновенья? Над грудой развалинМолча стоит он и с трепетом смотрит, как Гений унывшийСвой погашает светильник. Иной самому себе незнакомец,Полный жизни мертвец, себя и свой дар загвоздившийВ гроб, им самим сотворенный, бьется в своем заточенье:Силен свой гроб разломить, но силе не верит — и гибнет.Тот, великим желаньем волнуемый, силой богатый,Рад бы разлить по вселенной — в сиянье ль, в пожаре ль — свой пламень;К смелому делу сзывает дружину, но… голос в пустыне.Отзыва нет! О братья, пред нами во дни упованьяЖизнь необъятная, полная блеска, вдали расстилалась.Близким стало далекое! Что же? Пред темной завесой,Вдруг упавшей меж нами и жизнию, каждый стоит безнадежен;Часто трепещет завеса, есть что-то живое за нею,Но рука и поднять уж ее не стремится. Нет веры!Будем ли ж, братья, стоять перед нею с ничтожным покорством?Вместе, друзья, и она разорвется, и путь нам свободен.Вместе — наш Гений-хранитель! при нем благодатная Бодрость;Нам оно безопасный приют от судьбы вероломной;Пусть налетят ее бури, оно для нас уцелеет!С ним и Слава, не рабский криков толпы повторитель,Но свободный судья современных, потомства наставник;С ним и Награда, не шумная почесть, гремушка младенцев,Но священное чувство достоинства, внятный не многимГолос души и с голосом избранных, лучших согласный.С ним жизнедательный Труд с бескорыстною целью — для пользы;С ним и великий Гений — Отечество. Так, арзамасцы!Там, где во имя Отечества по две руки во единуСлиты, там и оно соприсутственно. Братья, дайте же руки!Все минувшее, все, что в честь ему некогда жило,С славного царского трона и с тихой обители сельской,С поля, где жатва на пепле падших бойцов расцветает,С гроба певцов, с великанских курганов, свидетелей чести,Всё к нам голос знакомый возносит: мы некогда жили!Все мы готовили славу, и вы приготовьте потомкам! —Вместе, друзья! чтоб потомству наш голос был слышен!»  Так говорила Кассандра, холя десницею пузо.Вдруг наморщилось пузо, Кассандра умолкла, и члены,Ей поклонясь, подошли приложиться с почтеньемК пузу в том месте, где пуп цветет лесной сыроежкой.  Тут осанистый Реин разгладил чело, от власов обнаженно,Важно жезлом волшебным махнул — и явилося нечтоПышным вратам подобное, к светлому зданью ведущим.Звездная надпись сияла на них: Журнал арзамасский.Мощной рукою врата растворил он; за ними кипелиВ светлом хаосе призра́ки веков; как гиганты, смотрелиЛики славных из сей оживленный тучи; над неюС яркой звездой на главе гением тихим неслосяВ свежем гражданском венке божество — Просвещенье, дав рукуГрозной и мирной богине Свободе. И все арзамасцы,Пламень почуя в душе, к вратам побежали… Всё скрылось.Реин сказал: «Потерпите, голубчики! я еще не достроил;Будет вам дом, а теперь и ворот одних вам довольно».  Члены, зная, что Реин — искусный строитель, утихли,Сели опять по местам, и явился, клюкой подпираясь,Сам Асмодей. Погонял он бичом мериносов Беседы.Важен пред стадом тащился старый баран, волочившийТяжкий курдюк на скрипящих колесах, — Шишков седорунный;Рядом с ним Шутовско́й, овца брюхатая, охал.Важно вез назади осел Голенищев-КутузовТяжкий с притчами воз, а на козлах мартышкаВ бурке, граф Дмитрий Хвостов, тряслась; и, качаясь на дышле,Скромно висел в чемодане домашний тушканчик Вздыхалов.Стадо загнавши, воткнул Асмодей на вилы Шишкова,Отдал честь Арзамасу и начал китайские тениЧленам показывать. В первом явленье предсталаС кипой журналов Политика, рот зажимая Цензуре,Старой кокетке, которую тощий гофмейстер ЯценкоВежливо под руку вел, нестерпимый Дух издавая.Вслед за Политикой вышла Словесность; платье богиниРадужным цветом сияло, и следом за ней ее дети:С лирой, в венке из лавров и роз, Поэзия-деваШла впереди; вкруг нее как крылатые звезды леталиСветлые пчелы, мед свой с цветов чужих и домашнихВ дар ей собравшие. Об руку с нею поступью важнойШла благородная Проза в длинной одежде. СмиренноХвост ей несла Грамматика, старая нянька (которой,Сев в углу на словарь*, Академия делала рожи).Свита ее была многочисленна; в ней отличалсяВажный маляр Демид-арзамасец*. Он кистью, как древлеТростью Цирцея, махал, и пред ним, как из дыма, творилисьЛица, из видов заемных в свои обращенные виды.Все покорялось его всемогуществу, даже БеседаВежливой чушкою лезла, пыхтя, из-под докторской ризы.Третья дочь Словесности: Критика с плетью, с метелкойШла, опираясь на Вкус и смелую Шутку; за неюКнязь Тюфякин* нес на закорках Театр, и нещадноКошками секли его пиериды, твердя: не дурачься.Смесь последняя вышла. Пред нею музы тащилиЧашу большую с ботвиньей; там все переболтано было:Пушкина мысли*, вести о курах с лицом человечьим*,Письма о бедных к богатым*, старое заново с новым.  Быстро тени мелькали пред взорами членов одна за другою.Вдруг все исчезло. Члены захлопали. Вилы пред нимиВажно склонял Асмодей и, стряхнув с них Шишкова,В угол толкнул сего мериноса; он комом свернулся,К стенке прижался и молча глазами вертел. СовещаньеНачали члены. Приятно было послушать, как вместеВсе голоса слилися в одну бестолковщину. БеглоБыстрым своим язычком работа́ла Кассандра, и РеинГромко шумел; Асмодей воевал на Светлану; СветланаБегала взад и вперед с протоколом; впившись в Старушку,Криком кричал Громобой, упрямясь родить анекдотец.Арфа курныкала песни. Пустынник возился с Варвиком.  Чем же сумятица кончилась? Делом: журнал состоялся*.

<Речь в заседании «Арзамаса»>*